Студенческие нравы в кружке

Благодаря подругам по гимназии, я вскоре попала в передовой кружок. С жадностью слушала я горячие речи о народном благе, о необходимости поднятия народного образования и непременно наряду с этим о борьбе с правительством. Приглядывалась я, прислушивалась, но сама не бралась говорить среди руководителей.

Много говорилось о нашем равноправии. Это мне не нравилось после рыцарского почтения ко мне в молодой компании у крестного. Не нравилось мне это еще и потому, что почти все мужчины установили весьма грубые отношения к нам, молодым девочкам.

Так, например, одна медичка называлась у нас «всеобщей». Когда я попросила одного из членов кружка – Орловского – объяснить мне, что это значит, то он сказал, чтобы я спросила курсистку – нашу красавицу Дроздову, бывшую уже на втором курсе. Дроздова объяснила:

– Какая ты наивная, Южанка (так звали меня в кружке, где у всех были прозвища), она просто переходит от одного мужа к другому!

Это меня страшно возмутило, и я отстранилась от этой медички, весьма миленькой девицы.

Вскоре один из руководителей – Волгин – препротивный, толстый, уже плешивый, с маленькими глазками, толстыми губами, с гнилыми зубами, вздумал во время разговора обнять меня! Со всего размаху я закатила ему пощечину и воскликнула:

– Помни – языком болтай, а рукам волю не давай!

Он начал говорить о том, что я о себе много воображаю, что Вера с моего курса стала без всяких фокусов его гражданской женой, что он найдет себе получше меня.

Много я навидалась, как пользовались нашей неопытностью и нашим желанием быть передовыми и вполне равноправными с мужчинами.

На меня все это повлияло так, что я стала проповедовать женское с в е р х п р а в и е.

Мое отношение к членам кружка доставило мне если не дружбу, то расположение Дроздовой, чем я была весьма довольна. Вот однажды Дроздова спрашивает меня:

– Вы живете одна?

– Нет, с подругой.

– Так приходите ко мне, мне надо поговорить с вами по личному делу.

– Хорошо, приду.

Пошла я к Дроздовой.

– Я полюбила вас, и вы мне нравитесь, особенно ваша проповедь сверхправия.

– Спасибо, это мне лестно.

– Будете говорить мне правду.

– Обещаю.

– Вы очень интересуетесь Орловским?

– Как и многими другими, не больше. Я с ним весело болтаю.

– И только – только?

– Решительно только.

– И сердце ваше не затронуто?

– О, нисколько!

– Вы знаете, за вас он избил Волгина.

– Слышала. Да этого негодяя за многих надо было избить.

Надо сказать, что в кружке был молодой Орловский, только что окончивший Институт путей сообщения. Он был недурен: блондин, с ясными ласковыми голубыми глазами, кудрявый, румяный, всегда с хорошей улыбкой, всегда веселый, остроумный. Мы с ним много болтали и частенько хохотали до слез, так как я была веселого нрава и большая болтушка. Кроме этой болтовни и одного его стихотворения, поднесенного мне и осмеянного мною ко всеобщей потехе, между нами ничего не было. [Он как-то пришел за мной в Казанский собор, туда я заходила по дороге с курсов (они были на Гороховой улице рядом с училищем глухонемых) и поверяла нашей заступнице свои радости и горести. Вот он и написал по этому поводу стихи, я думала, что своими стихами он желает высмеять мою религиозность, и жестоко отчитала его.]

Но, продолжая наш разговор с Дроздовой:

– Вас поразил мой допрос?

– Признаться, да.

– Так знайте, я всей душой люблю его, люблю давно, еще в Гимназии я полюбила его и ради него поехала сюда, хотя могла ехать за границу: у меня есть средства. Оставьте мне его, не увлекайте, если вы его не любите! Только по-моему нельзя знать его и не любить. Никогда я бы не посещала кружок, если бы не он. Вот я и подумала, что и вы тоже ради него ходите на эти бестолковые разговоры, где пользуются нами как даровыми кусками! Разве не жалко рыженькую девчонку, которая гордится, что такая дрянь, как Вышерский, пользуется ее безграничной любовью и радуется, что она его гражданская жена. А «всеобщая»? Я дрожала за вас, когда вы появились в этой компании, юная, милая и веселая. Мне понравилось, что вы приглядывались, не болтали высокомерно с чужих слов и хорошо отожгли Волгина. Вы не пропадете! Теперь я боюсь за юную Уфу, привел ее земляк, а сам перестал ходить, будем вместе беречь ее.

Крепко пожала мне руку красавица и поблагодарила за откровенность. После этого я стала по возможности избегать веселого Орловского. Он же не отставал от меня и подносил мне чудные стихотворения как свои произведения. Оказалось, что все это стихотворения Тютчева. Мой поклонник переписывал стихи крупного поэта, надеясь на мое невежество и зная мою любовь к поэзии.

* * *

Жизнь шла своим чередом. Учились. Сдавали экзамены. Весной катались в свободное время на лодках, слушали в кружке лекции приятелей Желябова⁶, мечтали послушать его самого, хотя бы посмотреть на ученого Кибальчича⁷.

Кончились экзамены. Я собиралась ехать домой к себе. Многие же кружковцы поехали в какую-то деревню за Волгой для работы, вернее, для пропаганды среди народа. Провожали в эту поездку Верочку с Вышерским и еще кого-то. Мы были поражены, увидев детку Уфу с Волгиным. Остановившись около нас, как бы хвастаясь своим успехом, Волгин проговорил:

– Завтра в пять часов на Финляндском вокзале, поедем за город обедать!

Мы с Дроздовой сделали вид, что не обратили никакого внимания на его слова и только молча переглянулись. Выходя с вокзала, мы подхватили Уфу и спросили:

– Где ваша тетя?

Уфа жила у властной и состоятельной тетки под строгим присмотром.

– Заболела и уехала в Друскеники. Вот сдам последний экзамен у Страннолюбского⁸ и поеду к ней. А пока что живу с экономкой и наконец-то наслаждаюсь свободой. Экзамен только через два дня, я к нему готова и завтра обедаю с Волгиным за городом, – с гордостью добавила нам милая наивная девочка.

– Завтра утром вы держите экзамен, а в 3 часа едете к тетке – властно сказала Дроздова. – Вас проэкзаменует Страннолюбский со вторым курсом. Я берусь это устроить, а Южанка возьмет вам билет и предупредит об отъезде вашу экономку.

– А как же обед с Волгиным? – плачевно сказала девочка.

– С этим негодяем вам стыдно ехать одной, это очень неприлично.

Девочка покорилась, выдержала экзамен и в 3 часа уехала, Волгин был взбешен и поклялся, что на будущий год Уфа будет его гражданской женой.

– Этот негодяй, сказала Дроздова, – наверно, узнал, что Уфа со средствами, и желает выгодно жениться. Ведь он только и думает о своей утробе, сам он бездельник и выезжает на проповедях, ловя на громкие фразы молодых несведущих людей. Вы поверьте, он только говорит о гражданском браке, а сам мечтает о законном, чтобы получить состояние жены. Но я этого не допущу! Хоть и не люблю я таких важных барынь, как тетка Уфы, поеду к ней и расскажу всю правду.

* * *

Я должна была последний раз обедать у крестного, чтобы проститься со всем его пансионом. Иду домой отдыхать. Навстречу Орловский, предлагает не терять на редкость чудный день и поехать в Таврический сад:

– Там погуляем, поболтаем. Ведь вы завтра уже уезжаете домой. А я так надеялся провести с вами лето на Волге.

– Да ведь с вами поедет Дроздова.

– Я только для вас записался в компанию.

Гуляли мы, весело болтали, сели на траву и закусили пирожками с мясом, а потом чудными конфетами.

Стала я собираться домой, чтобы не опоздать к обеду. Тогда он решился, наконец, и сказал:

– Приглашая вас сюда, я хотел откровенно, без помехи поговорить с вами. Я люблю вас, люблю так сильно, так крепко, что мечтаю служить подножьем ваших ножек. Он схватил и поцеловал мой грязный пыльный сапог.

– Вы высмеяли мое первое стихотворение, но если бы вы видели, как после вашего ухода я бросился на ваше место и целовал следы ваши! Я горячо и пламенно молился вашей царице небесной и обещал быть верующим, если вы меня полюбите. Я знаю, что ничем не заслужил вашей любви, но верьте мне, никто и никогда не будет любить вас так, как я. Вы думаете, что я пустой болтун, я серьезный работник, я отлично кончил курс, я хорошо знаю три языка. Я получаю из своего имения в год тысячу рублей, но могу свободно иметь 3 тысячи из дому, а сколько я смогу заработать для вас! Может, вы желаете богатой жизни? Вы говорите, что мечтаете путешествовать? Клянусь, исполнять вашу волю будет мое счастье.

– А Дроздова? – сказала я.

– Дроздову я люблю, как сестру. Знаю, что она красивее вас! Может быть даже умнее, и любит меня всей душой. Но мне не надо никого, кроме вас. Я вижу по вашему лицу, – говорил он сквозь слезы, – что вы не любите меня, но дайте мне хотя бы надежду, дайте обещание поближе узнать меня и только тогда дать решительный ответ. Посмотрите, что за день, что за радость кругом, а вы не хотите порадовать меня надеждой!

И он запел своим чудным голосом:

 
Не говори ни «да», ни «нет»,
Будь равнодушна, как бывало,
И на решительный ответ
Накинь густое покрывало.
 

– Хорошо, – сказала я, жалея его всей душой, так как никакой нежности к нему не чувствовала.

– Тогда закрепим наш договор поцелуем, одним единственным поцелуем!

– Ну вот, это не годится. Это походит на ухаживание Волгина, – сказала я, смеясь.

– Что делать! Удовольствуюсь поцелуем вашей дорогой маленькой ручки. Завтра буду вас провожать.

Простилась я с птенцами моего крестного и с ним самим. Дома уложила свой скудный багаж. Устала, а заснуть никак не могла. Жаль мне было, бесконечно жаль веселого и сердечного Орловского.

Утром мы простились со многими навсегда. Я поехала домой к моим нежно любимым сестрам, матери и брату.

Опять дома

Вся семья была очень рада моему приезду. Мы превесело провели время за первым обедом. Все были довольны и каждый по-своему стремился меня побаловать.

Вот после обеда уселись мы с любимой сестрой Раечкой на диванчике в детской, она обняла меня и сказала:

– Ты все время писала веселые письма? Ну а как было на деле?

– Что же сказать, по правде было холодно и голодно!

– А ты все смеялась?

– Да, смеялась, потому что не хотела, чтобы меня жалели. Но, Рая, верь мне, что после того, как я взяла на себя труд бывать на всех экзаменах нашей гимназии (при Педагогических курсах была гимназия для многих практических занятий) и записать все любимые вопросы экзаменаторов, я уверена, что на будущий год буду жить хорошо и иметь много уроков.

Вскоре по приезде я отправилась к своему любимому учителю. Боже мой, боже мой, какую перемену я в нем нашла! Обрюзгшее лицо и вместо приятного нежного баритона – какие-то хриплые звуки.

Обрадовался он мне сильно. Схватил за обе руки и приблизил:

– Хотел бы спеть, но не могу, а только скажу вам – и он прочел лермонтовский «Утес».

– Что же, тучка, спалила свои крылышки?

– Тяжело пережила тучка последнее слово, слышанное ею от вас: поздно. А теперь от чистого сердца она должна сказать со своей стороны: поздно! – и упали слезы на мои руки…

Поговорили о моих занятиях, о том, что интересовало молодое поколение, в конце концов он сказал:

– Может, на будущий год и это меня не будет интересовать. Чтобы не расплакаться, я быстро простилась и ушла.

Второй курс

На второй год приехала я в Петербург вместе со своим старым и горячо любимым другом – моей ненаглядной Киечкой, с которой я и прожила до окончания курсов. К моему сожалению, она поступила на только что открывшиеся Бестужевские курсы⁹, а я не захотела изменять моей педагогике. Это не мешало нам жить душа в душу, как мы прожили два года в Гимназии.

Народу стало к нам ходить пропасть. Мои комнатки сильно пострадали против первого года. Зато было необычайно весело.

Посещала нас компания технологов, с которыми мы познакомились в вагоне, когда ехали с Киечкой из Ростова-на-Дону, ехать нам было тогда так весело, что нашим весельем наслаждалась вся публика. Сдвинув вещи и потеснившись, нам доставили возможность танцевать в вагоне.

Технологов было 7–8 человек, жили они недалеко от Технологического института. Жили дружно, настоящей коммуной. Вот однажды Кия говорит мне:

– Ты знаешь, что мне дорого твое счастье. Головченко просил меня быть его ходатаем перед тобой. Я нахожу, что он умен, добр и очень покорен тебе, видя в этом свое счастье.

Я сказала, что согласна и полагаюсь на нее, зная, как она желает моего счастья.

С женихом я заговорила прямо:

– Есть у вас средства содержать семью?

– Нет. Я живу на свою стипендию, а потом, я должен за стипендию отслужить там, куда меня отправят.

– Хорошо, – сказала я, – у меня тоже нет ни гроша. В прошлом году я голодала. Теперь решилась жить по-человечески и буду чрезвычайно много работать. Значит надо немного подождать, пока я устрою свои дела. Я человек верующий и без благословения церкви не пойду замуж. Вашему верию или неверию мешать никогда не буду. Вот вы говорите о поцелуях. Но я буду целоваться только со своим мужем. Один поцелуй получите вы от меня в залог будущего.

На таких условиях стала я невестой. Продолжалось дело недолго. Он заболел скоротечной чахоткой, лег в больницу и меньше чем через месяц скончался.

Так и закончилась моя жизнь как невесты.

* * *

Из своего кружка я увидела Дроздову, и осенью мы отправились с ней к тетке Уфы, важной барыне. Она приняла нас весьма холодно. Выслушала подробный рассказ и гордо заявила:

– Это подтверждает мое мнение о теперешней молодежи. Мне очень приятно, что вы являетесь исключением. Опасаться вам нечего: моя племянница больше не будет учиться, так как выходит замуж через месяц, потом с мужем они едут в Италию, а оттуда к нему на родину. Еще раз благодарю вас и буду довольна видеть у себя: это отвлечет вас от разных увлечений и приключений.

Больше мы никогда ее не видели, а с Уфой простились на курсах, куда она зашла перед своим отъездом. Раз она написала из Италии о своем счастье. Мы же ей как-то не собрались ответить, тем знакомство с ней и кончилось.

Еще читала я письма Верочки, которая была так счастлива весной при отъезде за Волгу. Писала Вера, что, когда она забеременела, то при первых признаках беременности супруг стал к ней относиться грубо, когда же родился ребенок, он заявил, что не давал обязательства содержать детский приют и что ей стыдно сидеть у него на шее! Бедная наивная девушка была убита горем, любя всей душой своего грубого идола. Долго мы ей помогали в складчину.

Дроздова вскоре уехала за границу. Она зашла ко мне перед своим отъездом и сказала:

– Это наше последнее свидание. Я исполняю обещание, данное покойному Орловскому.

– Как покойному?