По дороге домой

Закончил Иван Петрович свою работу, и мы поехали домой после двухлетнего отсутствия.

Переезжая русскую границу, Иван Петрович пришел в такое умиление, что снял шапку, перекрестился и сказал: «Я готов обнять и расцеловать даже нашего жандарма!» – так был он доволен возвращением на родину.

По дороге мы остановились в Вильно, чтобы повидаться с моим братом и его женой. Здесь очень огорчило нас поведение маленького сынишки, которому было в то время немного больше года. Он никого не хотел знать, ни к кому идти на руки, кто не говорил с ним по-немецки. Кормилица его была немка, и мы с Иваном Петровичем по ее примеру тоже говорили с ним по-немецки.

Однажды утром, когда брат был на службе, подъехала шикарная коляска, из нее вышли две нарядные дамы. К моему удивлению, это оказались мои старые знакомые еще по Керчи – Эмма и Цезя X. Они радостно бросились ко мне и моему мальчику с поцелуями и приветствиями. Я была поражена и в то же время обрадована тем, что сынишка охотно пошел к ним на руки. И превесело стал с ними играть, так как обе говорили с ним по-немецки.

Узнав, что через день мы с Иваном Петровичем уезжаем, они стали просить нас приехать к ним сегодня же к обеду. Иван Петрович не согласился. Я же с малюткой поехала, тем более что они просили меня от лица своей старой матери.

Подъехали мы к красивому дому.

Квартира была в бельэтаже и очень нарядно обставлена. Как всегда и раньше, все у них блистало чистотой.

Когда я спросила про их меньшую сестру, маленькую Адель, они сказали, что она давно уже умерла, но что есть еще сестра Лиля, которая учится в гимназии, и потому ее еще нет дома.

Мы очень весело и дружно болтали, вспоминая эпизоды своего детства. К обеду вышел их отец в халате с большим зеленым козырьком над глазами, прикрытыми еще и темными очками. Он извинился за свой костюм и объяснил, что это следствие его болезненного состояния. После обеда мать попросила меня пройти к ней в комнату, так как хотела со мной побеседовать. Здесь старуха со слезами сказала мне:

– Ваш брат не ведет с нами дружбу. Но у нас есть общий с ним знакомый. Вот через него мы и узнали о вашем приезде. Дело в следующем: моя младшая дочь Лиля совершенно разошлась с нами. Она в последнем классе гимназии и заявила нам, что, как только исполнится ее совершеннолетие, она ни часу не останется в нашем доме. Она мало способна, училась слабо, потому, что запоздала с учением. Я хочу, чтобы вы с ней поговорили и, быть может, примирили со старыми родителями.

Я сначала отказалась, так как не знала ни молодой девушки, ни причины их недоразумений. Однако пошла все же познакомиться с Лилей. Она жила в кухне вместе с кухаркой и горничной. С ними она работала и ела, в остальные же комнаты входила только рано утром для уборки и чистки домашних вещей.

– Я живу у министра X., который к несчастью приходится мне отцом, но живу только до своего совершеннолетия, так как раньше мне не дадут отдельного паспорта. К своему стыду, должна вам признаться, что отец мой наглый вор. Это он сделал ради моей матери и сестер, которые любят богатую шикарную жизнь и всегда требовали от него денег больше, чем он мог дать, нисколько не интересуясь, откуда он их добывал. Уже давно в городе говорили, что он великий казнокрад. Теперь, купив на имя матери великолепное имение, он попал под суд, и еще не известно, чем кончится дело. От них я не беру ни копейки и зарабатываю шитьем, и уже заработала на свой отъезд. Если бы вы знали, как было мне горько в гимназии слышать о бесчестных поступках отца и безмерной жадности матери и сестер! Ничего в мире не может заставить меня остаться с ними.

– А бог, – сказала я, – ведь он прощал злодеев?

– Совершенно верно, когда они раскаивались. Я долго ждала и надеялась на это. Но от них я только слышала насмешки над школьным учителем, говорившим нам о труде, о честности. Долго еще пробеседовали мы с ней, но ровно никакого успеха я не имела.

Через день мы уехали в Петербург. Брат был очень недоволен, что я была в такой всем известной бесчестной семье.

Много лет спустя сестра моя, муж которой был уже городским головой в Ростове-на-Дону, получила от матери этой бедной девочки отчаянное письмо, все покрытое следами слез, в нем она просила сестру посетить Лилю и, если возможно, помочь ей, сообщила, что живет ее дочь в страшной бедности, занимая очень незначительное место на железной дороге. Писала, что отец Лили давно умер, просила истратить, сколько потребуется, – все будет полностью возмещено с великой благодарностью.

Отправилась сестра. Лиля жила в подвале, была очень бедна. По холодной в то время погоде была плохо одета. Питалась она одной картошкой, в которую изредка добавляла постное масло. Принять какое бы то ни было пособие из ворованных отцом денег она наотрез отказалась. От сестры же моей приняла небольшую помощь.

– Весь город, – сказала она, – знает вашего мужа как честнейшего человека.

Пребывание Лили в Ростове было непродолжительно. Она всей душой отдалась на служение революции. Мне думается, что здесь сказалось благотворное влияние школы на молодую чистую душу.

Возвращение из-за границы

После возвращения на родину мы поселились опять в университетской квартире. Дорогой и первое время житья в университете по докторским соображениям Ивана Петровича мы перевели своего двухлетнего ребенка исключительно на мясное питание. В результате такой диеты мы довели его до звериной жадности и истощения: он превратился в какого-то ненасытного зверюшку. Пришлось пригласить доктора. Пришел молодой застенчивый врач, только что окончивший академию. Осмотрел он ребенка, узнал, чем и как мы его кормим, и очень сконфузился, что ему приходится отменить и осудить систему питания, установленную его старшим коллегой. Он совершенно запретил мясное питание и посадил мальчика исключительно на молочную диету. Через неделю малютка абсолютно поправился и его волчий аппетит пропал.

Так познакомились мы с добрейшим доктором Николаем Константиновичем Вяжлинским, который вскоре оказался в числе самых дорогих и скромнейших наших друзей.

По возвращении из-за границы Иван Петрович должен был выполнять разные официальные обязанности, а я с малышом поехала одна к сестре. Ехала я, понятно, в третьем классе. Дорогой приходилось выходить для покупки провизии и я была очень рада, что с малюткой оставался кадетик лет 10–11, который очень весело и мило играл с ним. Каков же был мой ужас, когда кадетик сообщил, что отпущен домой на каникулы раньше времени, так как болел корью! Я не пожалела, а обрадовалась, когда он вышел на ближайшей станции. Подъезжая к Ростову, в вагоне оставалась я одна с ребенком. Приходит кондуктор и говорит:

– Береги вещи, здесь много жуликов.

К моему счастью, в вагон вошел пожилой казак и доехал с нами до самого Ростова. Мы отлично провели дорогу, и он на память подарил моему сыну полтинник. В Ростове ребенок опять прихворнул, и сестра посоветовала, не теряя времени, пригласить доктора. Доктор был старый наш знакомый, однокурсник Ивана Петровича по Военно-медицинской академии. Он пришел посмотреть младенца и сказал:

– Мы избегаем лечить в семье доктора и лечить единственного ребенка у родителей, а у вас и то, и другое. Но успокойтесь, заболевание самое пустое!

Я не спала ночи и не могла есть, так что моя маленькая племянница говорила: «Можно любить своего ребенка, но с ума сходить не следует».

Меня страшила одна мысль, как бы не огорчить Ивана Петровича, которому предстояло много хлопот по устройству своей научной карьеры. К счастью, все устроилось отлично, и ребенок поправился.

Приехал Иван Петрович, хорошо отдохнул с нами у моей сестры, и мы в самом веселом настроении вернулись в Петербург осенью.

Первым делом пришлось искать квартиру, так как Дмитрий Петрович получил место профессора химии в Институте Новой Александрии под Варшавой, куда он и спешил уехать к началу занятий. Мы же наняли себе квартиру на Гагаринской наб., в доме, где жил некогда Кутузов⁹⁶. Кажется, место важное. Но квартира наша была на втором дворе во флигеле, где ранее были квартиры прислуг всех господ, живших в квартирах на набережной.

Переехали мы. Дело было к вечеру. Поставили детскую коляску посредине комнаты и сели в другой комнате пить чай. Вдруг раздался страшный детский крик. Мы побежали с лампой в спальню и увидели ребенка, буквально сплошь покрытого клопами! Такой же участи подверглись и мы сами, когда вздумали попытаться лечь спать. Иван Петрович все же заснул, верно, сказалась старая рязанская привычка, а я просидела целую ночь, защищая мальчика от клопов.

Со следующего дня началась моя борьба с этими отвратительными насекомыми, и через три недели в нашей квартире не осталось ни одного клопа. Иван Петрович был поражен моей победой и отпраздновал ее чаепитием, на которое пригласил своих приятелей. Кстати, это было и праздником новоселья. Вот тогда-то только Иван Петрович принялся всецело за свои научные труды.

В материальном отношении жилось нам весьма и весьма круто. Мальчик наш был бледен и слаб, хотя здоров. Пришлось снова обратиться за советом к Николаю Константиновичу Вяжлинскому. Он посоветовал на год увезти ребенка из Петербурга. Я с большим удовольствием весной поехала к своему брату в Вильно, где на станции [неразборчиво] он нанял дачу для двух семей – его и нашей – за 50 рублей в лето и притом еще с дровами и с услугами дворника.

Иван Петрович прямо наслаждался красивым положением и купанием в Вильно, где дно было как бархатное от нежного желтого песочка. А какие чудесные леса окружали это местечко. В этих лесах была такая масса белых грибов, что в полчаса мы набирали полную бельевую корзину. А лесные озера с холодной и такой прозрачной водой, что на дне можно было различить каждый камешек! С каким удовольствием плавала я в этой ледяной воде!

Жизнь была веселая. Жили мыс Иваном Петровичем и с сынишкой, брат с женой и двумя детьми (меньшой еще был грудной) и старушка их няня. Позже к нам приехал Дмитрий Петрович, а к брату – сестра жены, моя одноклассница по гимназии. Все работы строго делились. Мужчины топили плиту, а во время стирки и баню. Мы, женщины, втроем готовили кушанье, мыли посуду (в чем нам помогала няня) и стирали белье. Мужчины ловили рыбу, раков, собирали грибы и ягоды. В последних занятиях принимали участие и мы, когда были свободны, так как это было очень весело. Покупали мы только самое необходимое: молоко и молочные продукты, яйца, сахар, мыло для стирки. Мясо разрешалось покупать только по праздникам. Денег ни у кого из нашей компании не было. Пришлось призадуматься, как прожить следующую зиму? Я хотела с сынишкой ехать в Ростов. Туда меня звали, и там я могла иметь хорошие уроки. Но Иван Петрович решительно восстал против этого:

– Ты так захудала, что в тебе нельзя узнать прежней веселой и здоровой девушки. Мальчик тоже слабенький, и все советуют, чтобы он не жил зиму в Петербурге. Вот у Мити чудесная квартира в Александрии; жизнь там дешева. Он обожает своего племянника и будет счастлив, если ты с Волей проживешь у него зиму. А меня приглашают Симановские прожить с ними зиму.

В конце концов мы и решили поступить таким образом. Иван Петрович уехал в Петербург раньше. А мы все еще наслаждались прекрасной осенью.

В Александрии мы с Волей устроились очень хорошо. Мне не надо было знать ни кухни, ни стирки. Вся моя работа и все мои заботы были посвящены мальчику. Он был еще мал, чтобы учиться читать. Но многому и очень многому научился с моих слов.

Хуже пришлось Ивану Петровичу. Как ни хорошо устроилась его жизнь у Симановских, он сильно тосковал. На Рождественские праздники он приехал к нам, и мы вволю повеселились. Затем еще раз пережили мы разлуку до летних каникул. На лето же Иван Петрович опять приезжал к нам.

Наконец осенью мы уже все вместе поехали в Петербург. Сын к тому времени вполне поправился. Мальчика нельзя было узнать. Такой он стал краснощекий и сильный. Нам посчастливилось. Наша прежняя квартира на Гагаринской набережной оказалась свободной, и мы перевезли туда из склада всю нашу незатейливую мебель. Казалось, жизнь вошла в спокойные берега. Но не тут-то было! Иван Петрович стал плохо себя чувствовать. Приходя из лаборатории, он ложился на диван и просил даже подавать ему на диван обед. Он избегал всяких лишних движений и быстро утомлялся. Не могу сказать, кто из нас больше мучился – он ли, я ли, глядя на его страдания. Бедняжка, он думал, что у него табес (спинная сухотка)⁹⁷, и что он покинет нас.

Иван Петрович решил по утрам брать холодные ванны. Понятно, ванны при квартире не было. На чердаке нашли старую ванну матери Ивана Петровича, поставили ее в кухне. Я ее тщательно вычистила песком и золой. Приладили резиновую кишку к крану для наполнения ванны водой. Но для выливания ничего нельзя было придумать, и мне приходилось выливать воду кувшинами.

Все это продолжалось вплоть до весны. Иван Петрович уверял, что холодные ванны действуют на него великолепно. Я же была в безумном восторге, что прекратились разговоры о табесе.