У Сергея Петровича Боткина

Наш друг Екатерина Олимпиевна Шумова-Симановская⁸⁴ повела меня к С. П. Боткину. Осмотрев меня, Сергей Петрович прежде всего спросил, могу ли я уехать. Когда я сказала:

– «Ни в коем случае», – то он ответил: – «ну, не будем об этом говорить».

– Скажите, вы любите молоко?

– Совсем его не люблю и не пью.

– А все же мы будем пить молоко. Вы южанка, наверно, привыкли пить за обедом?

– Никогда ни капли. Я ненавижу алкоголь; меня даже прозвали дома штундисткой!

– Однако – мы будем пить. Играете ли вы в карты?

– Что вы, Сергей Петрович, никогда в жизни!

– Что же будем играть. Читали ли вы Дюма и еще такую прекрасную вещь, как «Рокамболь»?⁸⁵

– Да что вы обо мне думаете, Сергей Петрович? Ведь я недавно кончила курсы, и мы не привыкли интересоваться такими пустяками.

– Вот и прекрасно. Значит, вы будете пить сначала полстакана молока в день, потом стакан. Так вы подниметесь до восьми стаканов в день, а затем опуститесь обратно до полстакана. В каждый стакан будете вливать по чайной ложке хорошего крепкого коньяка.

– Но это препротивно.

– Неужели противнее лекарства? Дальше, после обеда вы будете лежать час-полтора. Будете каждый день играть в винт, робера 3–4^[11], и будете читать Дюма. И ежедневно гулять во всякую погоду не меньше часа. Да еще будете на ночь обтираться комнатной водой и растираться толстой крестьянской простыней. Стыдно человеку с медицинским образованием в первое время супружества гонять жену по лесам как охотничью собаку и допустить такую грандиозную потерю молока, доведшую до истощения!

Я заплакала и спросила:

– Откуда вы это знаете?

– Мне рассказала все Екатерина Олимпиевна. Не плачьте, ведь я не сказал ничего обидного для Ивана Петровича. Он же физиолог, а не медик. И потом я знаю, как он берег вас во время следующей беременности. Любящий муж должен беречь свою жену. Теперь прощайте. Я уверен, что вы скоро поправитесь, если исполните все мои предписания.

Действительно, исполняя точно все его советы, я была через три месяца здоровой женщиной.

Не могу не рассказать попутно следующий забавный случай. Прочла я с интересом «Рокамболь» – роман Понсон Дю-Терайля. Дмитрий Петрович взял у меня эту книгу и, читая, занес в лабораторию, где ее увидел Менделеев. Он взял книгу в руки и сказал:

– Дайте-ка мне, посмотрю, что это за штука.

Это было часа в два-три дня. На другой день он пришел в лабораторию только в четыре часа, бросил книгу и сказал:

– Глупость, страшная глупость. А как начал читать – не мог оторваться, пока не кончил.

Засмеялся и, обращаясь к своим лаборантам, прибавил:

– А вы, верно, все уже прочитали?

Тогда Дмитрий Петрович объяснил ему, что первая читала эту книгу нервнобольная жена брата по совету Боткина.

– Да, и в этом проявился ум Боткина, – проговорил, уходя из лаборатории, Менделеев.

* * *

Мне было тяжело хворать, но нелегко пришлось во время моей болезни и Ивану Петровичу. Мы жили тогда в университете, а ходить Ивану Петровичу в лабораторию нужно было на Выборгскую сторону. Дворцовый и Троицкий мосты разводились. Ходил он через Николаевский мост, потом по набережной и переходил на Выборгскую сторону через Литейный мост. Всегда самым точнейшим образом возвращался он к обеду. Когда опыт сильно его заинтересовывал, то после обеда он снова отправлялся в этот длинный путь, и частенько возвращался часа в два ночи без всякого признака усталости, хотя утром опять предстояло такое же путешествие. Так воодушевляло его решение научных задач. И это продолжалось не неделю, не две, а целую зиму. Возможно ли было для меня не удивляться ему и не стараться избавить его от всяких житейских мелочей и забот? Поэтому тяжело мне было переносить свое заболевание, которое плохо отзывалось и на Иване Петровиче.

Надо сказать, что во время этой моей болезни, когда я таяла, как свеча, Иван Петрович говорил мне не раз:

– Верь, если ты умрешь, то я брошу науку, которую, как ты знаешь, сильно люблю, и уеду в глушь земским доктором.

На это я решительно ему отвечала:

– Предсмертная воля всегда свято исполняется. А моя воля потребует, чтобы ради меня ты продолжал служить науке и всему человечеству.

К счастью, лечение Боткина подействовало благотворно, я через три месяца была совсем здорова. Тут подошло время нашего отъезда за границу.

В Бреславле и Лейпциге

Мы поехали в Бреславль⁸⁶, где уже раньше Иван Петрович работал у профессора Гейденгайна; там встретились с доктором Левашовым⁸⁷ из клиники Боткина и с доктором Роговичем⁸⁸ из Киева.

Устроились мы на разных квартирах, но обедать и ужинать оба доктора приходили к нам, так как наша хозяйка согласилась кормить их вместе с нами. Вот в эти-то вечерние часы отдохновения получила начало игра в подкидные дураки, которая в последующем служила самым приятным отдыхом для Ивана Петровича в продолжение всей его жизни до самой кончины. Правила этой игры постепенно совершенствовались под названием «Дурацкой Конституции»⁸⁹.

Как всегда, Иван Петрович был настолько увлечен лабораторной работой, что свой пыл невольно передавал соотечественникам, работавшим одновременно с ним. Он буквально очаровал их, Рогович садился у его ног и говорил: «Жан, Жан! Если бы я был женщиной, то увез бы тебя в Италию».

На это Иван Петрович отвечал:

– А я бы с такой дурой не поехал, – чем несказанно огорчал простодушного добряка.

Во время игры в дураки, в которой я тогда не принимала участия, бедный Рогович постоянно оставался дураком. Он бросал игру и шел ко мне за утешением. Каково же было его отчаяние, когда приходила горничная и сообщала:

– Господин доктор остался еще семь раз!

По правилам «Дурацкой Конституции» все проигрыши приписывались тому, кто сбежал от игры.

Недолго пришлось поработать в лаборатории до отъезда профессора на каникулы. Не помню, куда уехали Левашов и Рогович, а мы по рекомендации Гайденгайна поехали в Саксонскую Швейцарию⁹⁰. В очаровательно милом местечке Шондау мы провели все каникулярное время.

В виду близких родов, я не решалась делать больших прогулок, а Иван Петрович не желал оставлять меня одну. Ознакомился он с красотами Саксонской Швейцарии, когда приезжали к нам профессор Стольников и доктор Лукьянов⁹¹ с женой. Мы с Лукьяновым оставались в нашей прелестной променаде. Лукьянов не любил ходить, а особенно бегать, как Иван Петрович. Он говорил: «Я вполне доволен красотой равнины, где Эльба шумит».

Под конец нашего житья в Шондау приехал повидаться с нами Дмитрий Петрович. Не зная немецкого языка, он все же превесело проводил время за пивом с немецкими докторами и студентами.

Покойно и счастливо окончилось каникулярное время. Мы вернулись в Бреславль и поселились в Брейтештрассе у Шлоссер Майстера Постоль. Заняли две комнаты: одну маленькую для Ивана Петровича, а другую побольше для меня с ребенком. Комнаты сообщались дверью. Рядом с нами жил молодой англичанин, впоследствии профессор в Австралии.

На время родов приезжала ко мне сестра Ася из Вильно, которой надо было посоветоваться с докторами о своем плохом здоровье. Мне она очень помогла своим уходом, так как я не хотела отвлекать Ивана Петровича от его занятий.

Должна признаться, что я вся была поглощена своим сынишкой, с которого буквально не спускала глаз, помня потерю первенца! Пришлось нам взять кормилицу, так как у меня не оказалось молока. Заботы же об Иване Петровиче стояли у меня на втором плане.

Сами мы все время обедали в ресторанах и кухмистерских, недорогих, но отнюдь и неплохих, что называется в ресторанах средней руки. Каково же было мое удивление и огорчение, когда у Ивана Петровича появились сильные боли в желудке, и дело закончилось полной потерей аппетита! По совету своих приятелей докторов, работавших с ним вместе, он стал выпивать по небольшой рюмочке хорошего портвейна – эффект был чудодейственный.

Чтобы не повторилось это печальное приключение, а также, чтобы сократить наши расходы, неожиданно увеличившиеся на кормилицу, я стала закупать провизию и сама готовить обед. Понятно, обеды были не изысканные, но свежие и абсолютно доброкачественные. Благодаря этому, прекратилось наше хождение по кухмистерским. Иван Петрович был несказанно доволен, но не довольны были Левашов и Рогович, кормить которых я не могла согласиться в виду неудобств с хозяйством. Наш малютка стал общим любимцем квартиры. Хозяева – муж и жена – называли его «наш маленький принц», забавлялись с ним и Левашов с Роговичем и Адами. Огорчало меня только то, что пришлось отложить его крестины до переезда в Лейпциг.

* * *

Мы переехали к профессору Людвигу в Лейпциг только в конце весны. Здесь была греческая церковь. Греческий священник окрестил мальчика и устроил всем присутствующим на крестинах роскошное угощение. Забавно было, что оба наши русские приятели желали быть крестными отцами сыночка. Рогович прибежал ко мне и сказал:

– Ни за что не берите в крестные Левашова! У него тяжелый взгляд – от его взгляда мухи дохнут.

Мы посмеялись над такими суевериями. Окрестил все-таки Рогович, так как с Левашовым у Ивана Петровича вышло в это время какое-то недоразумение.

В Лейпциге мы попали в целую русскую колонию. Короткое время были Лукьянов, Сиротинины, Зелинский⁹² с женой, Бехтерев⁹³ с женой и семилетним сыном, Высокович⁹⁴ с женой и шестилетней дочерью. Там же мы познакомились с русскими студентами, обучавшимися в семинарии, устроенной министром Толстым⁹⁵ для подготовки преподавателей древних языков.

Здесь Иван Петрович положил основание своим занятиям гимнастикой. Он и большинство его товарищей поступили в гимнастическое общество. Так как они были плохими гимнастами, то им отвели особого «фортунера». Из всего этого нам вышла большая потеха.

Назначен был гимнастический праздник. Все члены общества должны были публично выступать под руководством своих учителей. Недолго думая, русские решительно отказались участвовать в празднике. Но их учитель чуть не со слезами умолил не отказываться от выступления, так как этим они лишили бы его праздника. И вот отправились мы смотреть на выступление своих мужей. К нашей потехе мы получили места как раз напротив их отделения. Можете себе представить наш хохот, когда вместо того, чтобы перепрыгнуть через палку, наши гимнасты, держась за нее руками, лежали на ней животом, а товарищи перетаскивали их за ноги на другую сторону. Все шло в таком же духе. Но учитель остался доволен, так как они хорошо угостили его в пивной.

Сказать по правде, во все время нашего пребывания в Лейпциге я тоже весьма мало уделяла времени и внимания Ивану Петровичу. Все мои заботы уходили на безумно любимого ребенка и на приготовление пищи для нашего пропитания.

Как раз в это время расстроился желудок у ребенка. Я обратилась за медицинским советом к Ивану Петровичу. Он запретил кормить ребенка [молоком].

Ребенок превратился в старика, покрытого морщинами, жалобным плачем он не давал никому покоя. Пригласили мы профессора по детским болезням Зенгера. Тот пришел в ужас от такого медицинского невежества, приказал поить ребенка не только молоком, но и давать по стакану в день айсвасера. Благодаря этому, через три дня ребенок поправился.

К нашему большому удивлению посетил нас сам профессор Людвиг. Он пришел в то время, когда Иван Петрович был в лаборатории и заявил, что пришел познакомиться со мной и посмотреть нашего очаровательного ребенка, похвал которому наслушался в лаборатории от работавших там русских. Подойдя к ребенку, он капнул из носа на его кофточку и стал извиняться передо мной, объясняя свою невежливость хроническим насморком. Наговорил он мне массу комплиментов по поводу работы Ивана Петровича и сказал, что я счастливая женщина, имея такого великого мужа.

Часто я встречалась с профессором Людвигом и его женой в парке, куда возила в колясочке на целые часы моего малютку. Вот однажды, когда супруги Людвиг встретились со знакомым и старик увлекся разговором, его жена подошла ко мне, любезно поздоровалась, расхвалила, как водится, младенца и пустилась в объяснение своей жизни. В лаборатории она узнала, что я сама покупаю провизию, готовлю дома обед и ужин, и что Иван Петрович никогда не ходит в рестораны. Это ей очень понравилось. Она назвала это настоящей семейной жизнью.

– Знаете, – сказала она, – после нашей свадьбы мой муж не одел ни одной крахмальной рубашки, выглаженной не моими руками. У нас нет и не было детей, мы живем только друг для друга: он заботится о моем благосостоянии и балует меня, а я со своей стороны беру на себя все мелкие жизненные заботы.

Она очень удивилась, когда я сказала, что делаю то же самое.

– Я не считала русских женщин способными на это! Да, мой муж недаром похвалил вас, он понимает людей.

Такие дружеские беседы повторялись у нас неоднократно при встречах в парке.