Посвящается светлой памяти Ивана Егоровича Забелина, благодаря многолетним трудам которого, созданным его глубокою душою и проникновенным умом, каждый русский человек получил драгоценное право гордиться своими отдаленнейшими предками и с уверенностью взирать на грядущие судьбы нашего великого народа

А.Д. Нечволодов

Русская историческая библиотека

Составил Александр Нечволодов, действительный член Императорского Русского военно-исторического общества

Текст печатается по книге А. Нечволодова «Сказания о Русской земле» (СПб., 1913) в соответствии с грамматическими нормами современного русского языка

Глава 1

Правление великой княгини Елены ☨ Правление бояр ☨ Детство и юность Иоанна ☨ венчание на царство и женитьба ☨ Митрополит Макарий Сильвестр и Адашев ☨ Иван Пересветов ☨ Соборы и преобразования ☨ Казанский поход ☨ Астрахань ☨ Крым ☨ Ливонская война ☨ Начало сношений с Англией

После похорон великого князя Василия Иоанновича, при торжественном собрании духовенства, бояр и народа, митрополит Даниил благословил в Успенском соборе 4-летнего великого князя Иоанна IV на властвование над Русской землею; правительницей же, за его малолетством, являлась, естественно, по древнему русскому обычаю, его мать – великая княгиня Елена Васильевна. Свое вступление в управление государством она начала с милостей: сидевший в тюрьме за самовольный отъезд к брату покойного великого князя Юрию князь Андрей Михайлович Шуйский был выпущен на свободу; затем богатые дары готовились для раздачи в память об усопшем великом князе его братьям и близким людям.

Но уже через неделю великой княгине пришлось начать беспощадную борьбу с врагами государства, которые, видя малолетство великого князя, не замедлили поднять свои головы. По рассказу одних летописцев, только что выпущенный из тюрьмы князь Андрей Михайлович Шуйский стал уговаривать князя Горбатова отъехать к дяде малолетнего великого князя Юрию, которому, как мы помним, сильно не доверял и покойный Василий Иоаннович; «Пойдем со мной вместе, – говорил Андрей Шуйский Горбатову, – а здесь служить – ничего не выслужишь; князь великий еще молод, и слухи носятся о Юрии; если князь Юрий сядет на государство, и мы к нему раньше других отъедем, то мы у него этим выслужимся». Горбатов не согласился; тогда Андрей Шуйский поспешил отправиться к правительнице и оклеветал Горбатова – будто он его сманивал к отъезду; но правда выяснилась, и князя Шуйского посадили вновь в тюрьму. Вместе с тем близкие бояре посоветовали Елене Васильевне лишить свободы и князя Юрия Иоанновича, на что она им ответила: «Как будет лучше, так и делайте», после чего Юрия посадили в ту же палату, где сидел и его племянник Димитрий, внук Иоанна III.

Другие летописцы рассказывают иначе: будто сам князь Юрий прислал к Андрею Шуйскому своего дьяка звать его на службу; Шуйский передал об этом князю Горбатову, тот боярам, а от них узнала и правительница, которая приказала схватить обоих. Разбирая подробно вопрос о том, было ли достаточно причин у великой княгини согласиться с боярами посадить в заключение князя Юрия Иоанновича, наш известный историк С. Соловьев говорит, что «правительство не было расположено верить всякому слуху относительно удельных князей», так как строго наказывало за ложные доносы и потому, «если оно решилось заключить Юрия, то имело на то основания».

Скоро затем молодой правительнице государства пришлось проявить свою твердость и по отношению своего родного дяди – знаменитого князя Михаила Глинского, прощенного по ее просьбе покойным мужем за измену. Михаил Глинский и дьяк Шигона Поджогин были на первых порах, после смерти Василия Иоанновича, самыми близкими к ней людьми. Мы уже видели, каким необузданным властолюбием обладал Михаил Глинский, правивший почти единолично целой Литвой при короле Александре и затем дважды изменявший своим государям, сперва Сигизмунду Польскому, а затем и Василию Иоанновичу Московскому, за то, что те не давали достаточно простора его честолюбию; ясное дело, что теперь, как родной дядя правительницы Московского государства, он желал сам править всеми делами; что же касается Шигоны Поджогина, этого дьяка, облагодетельствованного покойным великим князем Василием, то мы также видели, что он, стоя у смертного одра своего государя, позволил себе оспаривать его последнюю волю – желание облечься в схиму перед смертью.

Несомненно, великая княгиня Елена Васильевна, глубоко проникнутая всеми заветами собирателей Русской земли, весьма скоро убедилась, что Михаил Глинский и Шигона Поджогин намерены преследовать свои личные цели и вовсе не будут верными и беззаветными слугами ее малолетнего сына, как от них требовал этого умирающий Василий. Всю свою привязанность и доверие правительница перенесла на мамку маленького великого князя – Аграфену Челяднину и на ее брата, князя Ивана Овчину-Телепнева-Оболенского. По-видимому, Аграфена Челяднина с братом были вполне искренно привязаны к своему государю и его матери, причем князь Иван Оболенский обладал при этом чрезвычайно твердой волей и большими воинскими дарованиями.

При означенных условиях не замедлила, разумеется, вспыхнуть борьба между властолюбивым Михаилом Глинским и его племянницей; скоро он был обвинен в том, что хотел держать государство вместе с боярином Михаилом Семеновичем Воронцовым, тоже властным и строптивым человеком, которому, как мы помним, Василий Иоаннович перед самою смертью простил какую-то вину; в августе 1534 года Глинский был схвачен и посажен в ту же палату, в которой он сидел до своего освобождения; в ней он скоро и умер.

Одновременно с этим объявились и другие крамольники: двое из самых знатных бояр – князь Семен Вельский и Иван Ляцкий – убежали в Литву; великая княгиня велела схватить их соумышленников: князя Ивана Феодоровича Вельского, брата бежавшего Семена, и князя Ивана Воротынского с детьми; но другого брата Семена – князя Димитрия Вельского – не тронули, «и это обстоятельство отнимает у нас право предполагать, – говорит С. Соловьев, – что Иван Вельский и Воротынский были схвачены без основания».

А. Васнецов. Старая Москва

Затем правительнице пришлось прибегнуть к крутым мерам и против второго брата своего умершего мужа, князя Андрея Иоанновича, человека, как казалось, безобидного. По смерти Василия III Елена Васильевна богато одарила этого князя Андрея вещами, оставшимися после покойного, но Андрей стал припрашивать городов к своему уделу, и когда ему в этом отказали, то он уехал из Москвы очень обиженным. Скоро о его недовольстве передали правительнице, а Андрею сообщили, будто его хотят схватить; узнав про это, Елена поспешила рассеять его подозрения, вызвала его в Москву и просила его: «Ты бы в своей правде стоял крепко, а лихих людей не слушал да объявил бы нам, что это за люди, чтобы впредь между нами ничего дурного не было». Андрей сказал, что он ничего ни от кого не слышал, и дал запись, в которой подтверждал свой клятвенный договор с великим князем, и обязывался ссорщиков не слушать, а объявлять о их речах великому князю и правительнице; затем он уехал к себе в Старицу и продолжал по-прежнему опасаться Елены и сердиться на нее, что она ему не прибавила городов. Скоро стали опять доносить в Москву, что он собирается бежать. Елена, по свидетельству летописца, не поверила этому и пригласила его на совет по случаю войны с Казанью, о чем мы будем говорить ниже. Но Андрей отказался под предлогом нездоровья. Тогда Елена послала к нему великокняжеского врача, который, возвратясь, доложил ей, что болезнь – простой предлог не ехать в Москву. Это, разумеется, возбудило против Андрея подозрения. К нему опять послали приглашение приехать, но он опять отказался, причем, между прочим, писал малолетнему Иоанну, от имени которого Елена всегда сносилась по всем делам: «Нам, Государь, скорбь и кручина большая, что ты не веришь нашей болезни и за нами посылаешь неотложно; а прежде, Государь, того не бывало, чтобы нас к вам, Государям, на носилках волочили…».

Ф. Солнцев Старинный топор

Письмо это не успело еще дойти до Москвы, как туда дали знать, что князь Андрей непременно побежит на другой же день из своего удела. Тогда правительница отправила к нему трех духовных отцов для увещания от имени митрополита и вместе с тем выслала сильные полки к Волоку, с которыми пошел и князь Иван Овчина-Оболенский, для того чтобы перехватить Андрею путь в Литву. Узнав про это, Андрей выбежал из Старицы в направлении к Новгороду, причем по пути он писал грамоты к помещикам, детям боярским и в погосты: «Князь великий молод, держат Государство бояре, и вам у кого служить? Я же рад вас жаловать». Многие откликнулись на его зов, но зато в его собственных полках нашлось еще больше недовольных его изменою государю. А между тем решительный князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский настиг Андрея. Тут вместо боя обе стороны вступили в переговоры, и князь Иван Телепнев, не обославшись с правительницей, дал Андрею клятву, что если последний поедет в Москву, то Елена большой опалы на него не положит и не посадит в заключение. Андрей согласился; но когда они прибыли в Москву, то правительница сделала князю Ивану Телепневу строгий выговор за то, что он сам без ее ведома дал такую клятву; через два дня, в течение которых были, без сомнения, рассмотрены все улики против Андрея, он был схвачен и посажен в темницу вместе с женой и сыном Владимиром; его бояре – князь Пронский, двое Пенинских-Оболенских, князь Палецкии и другие – были пытаемы, а затем казнены торговою казнею и заключены в оковы; 30 же новгородских помещиков, перешедших на сторону Андрея, были биты кнутом в Москве, а потом повешены по Новгородской дороге в большом расстоянии друг от друга, вплоть до самого Новгорода.

Так расправилась, твердо и решительно, молодая правительница от имени своего малолетнего сына с внутренними его врагами – сильными людьми Русской земли.

Конечно, и внешние враги нашей Родины – западное латинство в лице Литвы и восточное басурманство в лице Крыма и Казани не замедлили попытаться воспользоваться восшествием на московский престол малютки Иоанна и крамолой, возникшей в среде его близких лиц.

Перед самой смертью Василия Иоанновича старый Сигизмунд, желая заключить вечный мир с Москвою или продолжить истекающее перемирие, послал сказать московским боярам через посредство литовских радных панов, что пусть великий князь Василий пришлет в Литву гонца с опасной грамотой на королевских послов для поездки их в Москву, как это исстари водилось.

Теперь, со смертью Василия, Сигизмунд сообщил московскому послу Заболоцкому, прибывшему к нему для извещения о восшествии на прародительский престол малолетнего Иоанна, что он хочет быть с Иоанном в братстве и приязни, для чего «пусть он и шлет к нам своих великих послов, да чтобы не медлить».

Это требование посылки московских послов на Литву, чего прежде никогда не водилось, не было, разумеется, нами исполнено, и правительница, видя неизбежность войны, деятельно к ней готовилась. Сигизмунд же, обрадованный слухами о возникшей крамоле среди высшего боярства в Москве, замыслил отнять у нас все приобретения Иоанна III и Василия на Литве. Он стал деятельно сноситься с крымским ханом Саип-Гиреем, побуждая его вторгнуться в наши пределы, и с особенной милостью принял наших изменников, князя Семена Вельского и Ляцкого, жадно вслушиваясь в их рассказы о неурядицах, господствующих в Москве.

Между тем перемирие с Литвою, заключенное при Василии, окончилось в 1534 году, после чего литовские войска и крымские татары вторглись в наши владения. Татары, вошедшие в Рязанскую область, были скоро наголову разбиты лихими князьями Пунковым и Татевым, а многочисленная литовская рать под начальством киевского воеводы Андрея Немировича вступила в Северские пределы и осадила Стародуб, выжегши его предместья; тогда из Стародуба была произведена смелая вылазка под начальством храброго Андрея Левина, и вся литовская сила в беспорядке отступила от города, оставив в наших руках 40 пушек, с торжеством доставленных в Москву.

Чтобы загладить эту неудачу, литовцы подошли к плохо укрепленному городу Радогощу, но сидевший в нем мужественный воевода Матвей Лыков не хотел сдаться и предпочел сгореть вместе со своими воинами, когда литовцы подожгли Радогощ. Затем они двинулись к Чернигову и стали обстреливать его из пушек; но и в Чернигове также сидел храбрый и искусный воевода князь Феодор Мезецкий; держа под огнем своих орудий неприятеля, он не допустил его в течение дня подойти близко к городским стенам, а ночью, выйдя из Чернигова, произвел внезапное нападение на неприятельский стан; утомленные литовцы, спавшие глубоким сном и в ужасе пробудившись под страшными ударами русских, стали в темноте избивать друг друга и наконец бежали во все стороны, оставя нам в добычу все пушки и обоз; воевода же их Андрей Немирович со стыдом вернулся в Киев.

В то же время другой литовский воевода – князь Вишневецкий, посланный Сигизмундом под Смоленск, также потерпел неудачу. Славный наш наместник князь Никита Оболенский вышел из города ему навстречу, разбил его и гнал на протяжении нескольких верст. Так начатая Сигизмундом с большими надеждами на успех война с Москвой привела на первых же порах к полной неудаче.

Когда сведения о враждебных действиях литовских войск пришли к великой княгине, то была собрана Боярская дума в присутствии малолетнего великого князя; на ней было приговорено – воевать с Литвою, и митрополит Даниил, обратясь к 4-летнему Иоанну, сказал ему: «Вы, Государи Православные, пастыри Христианству; тебе, Государю, подобает оборонять Христианство от насилий, а нам и всему священному Собору за тебя, Государя, и за твое войско Богу молиться. Гибель зачинающему рать, а в правде Бог помощник!»

С. Никитин. Шапка Мономаха

Войска наши, отвлеченные к стороне Крыма, могли выступить против Литвы лишь глубокой осенью; с ними шел и любимец Елены мужественный князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский. начальствовавший передовым полком. Не встречая нигде войск противника, которых, как мы знаем, было всегда весьма трудно собрать вовремя литовским великим князьям, наша рать, разорив неприятельские области, подошла, невзирая на страшные снега и жестокие морозы, почти к самой Вильне, где сидел встревоженный Сигизмунд, и затем, не предполагая осаждать этот сильно укрепленный город, она торжественно вернулась назад. В то же время воеводы князья Феодор Телепнев и Тростенские ходили с таким же успехом от Стародуба к Турову и Могилеву, также нигде не встречая неприятельских войск и всюду внося ужас и опустошение. «К чести русских, – примечает Н.М. Карамзин, – летописец сказывает, что они в грабежах своих не касались церквей Православных и многих единоверцев великодушно отпускали из плена».

В следующем 1535 году Сигизмунду удалось собрать значительные военные силы; московские войска смело выступили им навстречу, причем передовым полком начальствовал опять князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский.

Рать, шедшая из Москвы, имела назначением добыть лежащий к югу от Смоленска город Мстиславль, а другая наша рать из Пскова и Новгорода, под начальством Бутурлина, должна была поставить город на Литовской земле у озера Себежа.

Литовское же войско, под начальством Юрия Радзивилла, Андрея Немировича, Яна Тарновского и нашего изменника князя Семена Вельского, двинулось опять в Северскую область и взяло без сопротивления Гомель, где сидел малодушный князь Щепин-Оболенский, тотчас же сдавший его без боя и отправившийся со всем своим отрядом и пушечным нарядом в Москву; его не замедлили ввергнуть в темницу. После взятия Гомеля литовцы встретили сильнейший отпор у Стародуба; здесь сидел воеводой мужественный князь Феодор Телепнев-Оболенский, и только тайно подведя подкоп и взорвав город, литовцам удалось овладеть им, причем погибло 13 000 жителей и был взят в плен геройски защищавшийся до конца князь Феодор Телепнев. От Стародуба литовцы пошли на Почеп, весьма плохо укрепленный. Сидевший здесь воевода Феодор Сукин велел жителям сжечь его дотла и уйти, так что «литовцы, – говорит Карамзин, – завоевав единственно кучи пепла, ушли восвояси». Московские же полки, назначенные на выручку Северскои земли, не поспели туда вовремя, так как должны были отразить набег крымцев на Рязанскую область, где нанесли последним ужаснейшее поражение.

В следующем 1536 году Сигизмунд послал свои войска под начальством Андрея Немировича взять крепость Себеж, выстроенную Бутурлиным, но литовские пушки действовали плохо и били своих, а затем русские сделали смелую вылазку и наголову разбили врага; при этом множество литовцев погибло на Себежском озере, лед которого подломился под ними. Затем московские воеводы ходили воевать Литовскую землю под Любеч, сожгли посады у Витебска и полонили множество людей. Стародуб и Почеп, покинутые литовцами, были нами восстановлены, а кроме Себежа мы построили на литовском рубеже также города Заволочье и Велиж.

Таким образом, надежды Сигизмунда на успешную войну с Москвой с целью вернуть себе все завоевания, сделанные в Литве Иоанном III и Василием Иоанновичем, несмотря на помощь крымцев, должны были рухнуть.

Великий литовский гетман Юрий Радзивилл

Он резко переменил свое обращение с нашими изменниками, князем Семеном Вельским и Ляцким, столь им обласканными ранее, и начал хлопотать о заключении мира, причем опять хотел, чтобы наши послы поехали к нему в Литву или, по крайней мере, на границу обоих государств, указывая, что он стар, а московский государь еще ребенок. «Рассудите сами, – писал пан Юрий Радзивилл князю Ивану Овчине-Оболенскому, – кому приличнее отправить своих послов – нашему ли государю, который в таких преклонных летах, или вашему, который еще так молод?»

Но на это ему передали от Москвы, что государи сносятся друг с другом, считаясь с достоинством своих государств, а не летами… «Государь наш теперь в молодых летах, а милостию Божиею Государствами своими в совершенных летах. А что ты писал о съезде посольства на границах, то это кто-нибудь, не желая между Государями доброго согласия, такие новизны выдумывает; от предков наших Государей повелось, что от королей к нам послы ходили и дела у нас делали».

Старый Сигизмунд не сразу согласился на эти доводы, но в конце концов твердость Москвы пересилила, и к Рождеству 1536 года его послы прибыли к нам, причем правительницей было поручено ведение переговоров с ними боярину Михаилу Юрьевичу Захарьину. Литовские послы начали с обычных споров о том, кто виноват в начавшейся войне и стали предъявлять обычные же чрезмерные требования, причем больше всего настаивали на возвращении Смоленска – для заключения вечного мира. Конечно, в этом им было отказано. Тогда на втором совещании они решили отвечать на все молчанием. Наскучив этим, Михаил Юрьевич Захарьин сказал им: «Паны! Хотя бы теперь дни были и большие, то молчанием ничего не сделать; а теперь дни короткие, и говорить будете, так все мало времени».