Глава II. Идеальный город

Идеальный город, как один из предметов творческого и философского рассмотрения активно обсуждался художниками, инженерами и учёными (часто в одном лице) эпохи Возрождения. Они, наконец, повернули свой мысленный взор от средневекового созерцания Божественного замысла в сторону реалий человеческого существования, таких как архитектура и градостроительство, возможно, убедившись в своей ограниченной способности продвинуться в понимании божественного.

Смена парадигмы: кривая улица

В результате первых попыток поставить архитектуру на рациональную основу появились проекты, состоящие из восьмигранных звёзд для городских стен центральной площади и радиальных прямых улиц для облегчения ориентации, предлагая людям, спешащим по делам, неограниченную ничем перспективу и возможность быстрого передвижения по городу. Радиально расходящиеся улицы наполеоновского Парижа, центра Амстердама и почти буквально следующего по его стопам Санкт-Петербурга – воплощение этой рационализации жизни. Из логически-геометрической простоты вытекли сами собой прямые фасады и квадратно-гнездовые городские планы центра имперской Вены и американских городов, вольно или невольно повторяя карты древнегреческих мегаполисов и древнеримских столиц средиземноморских колоний. Нетрудно допустить, что эта рациональность диктовалась соображениями военного или полицейского характера в соответствии с состоянием «града и мира» в том или ином месте.

Но в небольших городах Италии возобладала, к моему вящему удовольствию, другая тенденция градостроительства, сформулированная Мессером Леоном Баттистой Альберти в конце XV века. Вместо рациональных мер для защиты города и быстроты перемещения по городу, он подумал о естественном желании жителей города пребывать в атмосфере комфортабельно замкнутого, соразмерного человеку окружения (как это по-итальянски!), об удовольствии чисто эстетическом от узнавания и следования по путям своей памяти или о будящем воображение любопытстве заглянуть за ближайший поворот.

Эти соображения и привели к сознательному планированию кривых или, как теперь говорят, синусоидальных улиц с домами, естественно вписывающимися в эту кривизну с помощью уникального приёма ломки плоских фасадов под тупым углом в 160–170 градусов. Такие улицы я встречал и с особым воодушевлением рисовал в городах Италии, когда мне доводилось замедлить свой бег с тем, чтобы, не торопясь вынуть из рюкзака лист белой бумаги на твердой подложке и карандаш, а чаще чёрный маркер, и погрузиться в свой почти непрекращающийся диалог с видимым миром.

Генуя

Кремона

Флоренция

Парма

И даже тосканский городок Пиенца, носящий практически официальный эпитет «идеальный» в туристической литературе, был построен и распланирован со значительной толикой искривлённых улиц последователями того же Альберти.  А по «сломанным фасадам» легко отличить даже старые фермерские дома в Италии, как этот в деревне из 3-х домов в предгорьях Доломитов:

Фермерский дом в Паньяно повторил форму улицы

Две ветви

Столь характерные для имперского мышления прямизна и ортогональность, привнесённые рациональными греками в Рим и ясно просматриваемые в развалинах Форума и в улице Виа дель Корсо с «пишущей машинкой» в ее конце на площади Венеции, были подхвачены опереточно-помпезным Бенито Муссолини в его перестройке подходов к Ватикану и в по-своему прекрасном новом районе ЭУР-Мальяна. Но это направление оказалось лишь одной из ветвей заложенной в Риме будущей европейской эстетики, где греческое влияние было с самого начала смягчено присутствием сабинян в римском генетическом коде (помните, как их женщин похитили воинственные пришельцы из Эллады?). Это проявилось в удачном избрании Римским царем сабинянина Нумы Помпилия, заимствовавшего у фанатично-рационального спартанца Ликурга желание пробудить патриотизм и гражданскую доблесть народа, но сочетавшего его суровые законы с развитием эстетического чувства и комфортом, создаваемым ремесленниками, музыкантами и актерами, чью деятельность Нума поощрял с целью создания новой степени гармонии городской жизни.

Символом этого сочетания для меня явилась неровная, словно деревенский грунт, но мощёная брусчаткой площадь Квиринале, на которой в живописном беспорядке располагаются имперские здания, монументы, колоннады и мраморная ограда. Поверх невысокой ограды открывается далекая перспектива, включающая купол Святого Петра в Ватикане. Площадь эта названа в честь сабинского божества Квирина, который позднее стал одним из титулов римского императора, несмотря на происхождение, чуждое греко-римскому пантеону богов.  Итак, Рим пребывает в своем самодостаточном состоянии «вечного города», где разные эпохи нашей общей культурной истории существовали и последовательно, и параллельно друг с другом. Здесь всё ещё живут прямые потомки Нумы Помпилия и время от времени возникают по разным поводам имена римских патрициев вперемешку с именами средневековых пап и их талантливых протеже, пришедших сюда с Севера (а в Италии Севером называют всё, что лежит в десяти километрах на север от вашего местоположения и так далее, вплоть до предгорий Альпийских гор). Они пришли возрождать засыпанную пылью после варварских нашествий культуру и создавать свою собственную, как продолжение и разветвление того же животворящего древа. Они вросли в римское основание стихами, написанными классической латынью, фресками Ватикана и своими могилами, как Рафаэль в старо Римском Пантеоне, который он помогал приводить в божеский вид после столетий забвения. И всё же Возрождение было здесь пришельцем из мест, где отсутствие чрезмерного давления традиций и потрясающие пейзажи сформировали новую эстетику, построенную на гармонии с великолепной природой и буквально райским климатом серединной Италии: Тосканы и Умбрии.

Вид на Флоренцию и горы Тосканы с холма Боболи

Глава III. Серединная Италия

Следуя набитыми туристскими тропами, мы объехали эту часть страны основательно: Сиенну с ее невероятной красоты площадью Дель Кампо, Ассизи с Собором Сан-Пьетро, где еще до землетрясения 1997 года мы созерцали житие Сан-Франческо, изображенное Джотто, а в соседнем помещении – лицо Христа работы загадочного Чимабуе, Пиенцу – идеальный город с залом для заседаний отцов города, где в ряду кресел с изображением распятия стоят такие же, но с магендoвидом для богатых еврейских жертвователей.

В Сиенском соборе мы встретили юного Рафаэля в качестве модели для композиции его покровителя Пинтуриккио в библиотеке Пикколомини. В самой Сиенне принципы идеального города создали не только сеть синусоидальных улиц, но и площадь дель Кампо в форме чаши, наклоненной ко входу в Коммунальный Центр, с картинами Пьетро Лоренцетти и Симоне Мартини на стенах. Съехав затем с дороги в наступивших сумерках, мы устроились на ночь на ферме тосканского винодела – воплощенный образ хитроватого простака Неморино из «L’elisir d’Amore», подарившего нам после обхода его хозяйства бутылку кьянти собственного производства со слегка подтекающей пробкой.

В Ареццо, где в соборе Сан-Франческо находится одна из вершин раннего Возрождения – «История подлинного креста» работы Пьеро Делла Франческа, изобразительное искусство продолжает жить в благоприобретенных формах кино, движущихся скульптур и уличных инсталляций. Так одна финская барышня повесила поперек широкой улицы разноцветные простыни, показывая Италии ее портрет. А на площади перед собором, где работал когда-то «Король живописцев»¹² снимали «Жизнь прекрасна» Роберто Бениньи.

Aреццо, площадь перед базиликой Сан-Франческо

Сан-Джиминьано с вылезающими за рамки разумного башнями некогда враждовавших аристократов-разбойников встретил нас проливным дождем и за полночь открытым ресторанчиком, подававшим пасту с только что собранными боровиками (порчини).

Сан-Джиминьано под дождем

В Перудже, куда едут увидеть фрески Перуджино с кусочком, добавленным его подмастерьем Рафаэлем Санти, мы вдруг оказались свидетелями чисто итальянского перформанса в честь какого-то военно-морского праздника (в сотне километров от моря!).

На ступенях муниципалитета Перуджи

На площадь перед гигантским собором один за другим прибывают лимузины, похожие на старинные ЗИСы¹³ из моего детства. Из них выходят толстые и постройнее адмиралы в белоснежных мундирах при кортиках и церемонно целуют друг друга в губы (рука на кортике, как на стилете ушедшей эпохи).

Перуджа

Глава IV. О Флоренции

Но пора обратиться к «стольному граду» Флоренции, о которой, слава Богу, когда-то подробно написал Никола Макиавелли. Его история начинается с середины XIV века, когда средневековая и управляемая потомственными феодалами Тоскана открыла новую эру экономического и культурного развития Западной Европы, в частности, благодаря творческим усилиям патриарха рода Медичи, старого Мессера Козимо, оказавшегося банкиром и советником современных ему королей и принцев Второй Римской Империи.

«История Флоренции» Макиавелли читается буквально запоем, как увлекательная драма. Свары между богатыми и знатными, уличные беспорядки, военные и политические столкновения с соседними городами-конкурентами. И всё это – на фоне растущего экономического могущества и выборной/ сменяемой по жребию власти до тех пор, пока не была восстановлена деспотия новых «дуче», но уже смягчённая образованием и присутствием коммерческих интересов. Экономическое могущество новых хозяев и их потребность нанимать и использовать талантливых людей открыли дорогу к творческому росту в социальной и духовной сферах для индивидуумов, прежде ограниченного жесткой социальной структурой Средневековья. Однако в этом фундаментальном четырёхтомном труде, к моему изначальному изумлению, совсем не говорится о деятелях искусства, живших и творивших в это время (а ведь это были самые-самые!), кроме упоминания о Мессере Филипе Брунеллески, великом строителе купола Дуомо базилики Санта-Мария-Дель-Фьоре.

Ночной купол с колокольней из окна моей комнаты

Не искусство занимало великого человека, а история возникновения и выживания первой буржуазной республики – прототипа последующих государств Новой истории, основанных на ограничении деспотизма верховной власти. А дело было так. Во Флоренции, только что вылупившейся из скорлупы средневековых отношений, было изначально три отдельных класса жителей: аристократы – бывшие феодалы, которые вместе со своей многочисленной челядью составляли военную силу; новоиспеченные буржуа, вышедшие из купечества и приватизированных цеховых производств и опиравшиеся, как правило, на наёмных «силовиков»-кондотьеров и пролетарии – наемные рабочие, чья сила заключалась в относительной многочисленности и «отмороженности», как теперь иногда говорят. Макиавелли рассказывает: аристократы, подкупая голытьбу или задуряя ей голову, старались диктовать свою волю занятому производством и накоплением материальных средств сословию с целью наложить лапу на собираемые с населения налоги. Для этого они провоцировали работяг бунтовать против их непосредственных работодателей, вплоть до штурма и грабежа их укрепленных домов. Но всё это происходило без наделённого перманентной властью автократа, то есть с кое-какой выборностью и ограниченной сменяемостью власти.

Дошло, наконец, до того, что средний класс ухитрился приструнить терявшую влияние аристократию (Гвельфов как в то время их называли) а потом и выслать их, как и других оппозиционеров¹⁴, в бессрочную ссылку. Этим рассеянным по миру людям нашлось, как увидит терпеливый читатель, своё уникальное место в европейской истории.

Как и тогда, объединение властных структур, не участвующих в местном производстве, например, американских гигантов софтвера и мобильных средств коммуникации с люмпен-пролетариями, то есть обитателями «иннерсити» говоря современным языком, всегда готовыми побесчинствовать и пограбить от безысходности своего ежедневного существования, детально повторилось летом 2020 года в Соединенных Штатах. Всякое время имеет свои особенности, но жажда неограниченной власти у людей, находящихся на высшей ступени благосостояния в развитом обществе, является, по-видимому, одним из первичных стимулов для их действий, возможно, даже вопреки долгосрочным экономическим интересам их класса. Не мудрено, что догматикам Марксова взгляда на общество, как на борьбу классов за контроль над средствами производства, приходится сильно изворачиваться, дабы подогнать свои конспекты под реальные события, происходящие в мире. Ну, скажите мне, зачем люмпенам, «сидящим» на вэлфере, контроль над средствами производства? Они работать, что ли на этих средствах собираются?

Интересно заметить, что, как и в предыдущие периоды истории и, не исключено, в ближайшем будущем демократия нередко уступает власти самопровозглашенных диктаторов. Во Флоренции это были члены семьи Медичи, которые, продолжая торговые и банковские дела, объявили себя перманентными властителями Флоренции. Как одно из следствий, семейство Медичи занялось покровительством тех деятелей искусства, с которыми современный читатель и связывает в основном понятие Флорентийского Возрождения. Таким образом, расцвет искусств, называемый Возрождением, ассоциирован для меня с диктатурой скорее, чем с демократическим устройством власти, вопреки моим первоначальным представлениям. Так что и самим диктаторам нашлось место в исторических записях и в виде статуй среди бессмертных творений Микеланджело, Челлини и Джамболоньи на площади Синьории.

Дуче XVI века, Козимо I, Медичи, на Piazza de la Signoria

А в церкви Сан-Лоренцо члены этой семьи (Джулиано и Лоренцо) даже послужили моделями для широко известных скульптур нашей цивилизации.

Из биографий великих художников мы узнаем, что их способность придумывать осадные машины или строить укреплённые городские стены вполне могли быть главной причиной благоволения их владетельных покровителей.

Церковь и площадь Сан-Лоренцо с капеллой Медичи

А пока их практические таланты были затребованы междоусобицами амбициозных герцогов и новоиспеченных¹⁵ графов, живопись как таковая до середины XV столетия оплачивалась более постоянным, хотя и менее расточительным до поры¹⁶ заказчиком – святой католической церковью. Во Флоренции живопись этого периода. Во Флоренции живопись этого периода помещается, помимо многих других церковных заведений, на стенах огромного собора Санта-Мария Новелла на привокзальной площади, и в старинной церкви Сан-Миниато аль Монте на крутом холме Монте алле Крочи.

Вид на гору Монте алле Крочи с берега Арно

В последней работали художники XIV и начала XV века с редко упоминаемыми, а иногда и неизвестными сегодня именами, держа оборону против мирских соблазнов: перспективы и имитации трехмерности, как у Микеланджело, декоративности Боттичелли и почти фотографического реализма последующих поколений. Эта церковь, заложенная в глубоком Средневековье, подверглась реновации в виде мраморного фасада и капеллы португальского кардинала в начале Возрождения, но в течение ещё многих веков жила своей обособленной жизнью на холме за рекой Арно, с которого можно было бесстрастно наблюдать бурный рост Флоренции как коммерческого предприятия, а потом и туристической «мекки». Но к последнему моему приезду кое-что изменилось. Переполненная толпами туристов Флоренция требовала расширения места для развлечения и обслуживания посетителей со всех концов света. Таким образом, и на самом холме возникли новые парковые структуры, стоянки машин и комплексы общепита, вскоре заполненные до отказа невесть откуда взявшейся публикой. Церковью и её внутренним убранством, как и прежде, интересуются немногие. Да и местные служители культа ограничивают посещение несколькими часами до и после Мессы. К закату, то есть ко времени ужина, однако, людей остаётся меньше, и они достаточно плотно рассаживаются на крутом холме для лицезрения Флоренции в наступающих сумерках, когда спадает жара и боковой свет делает различимыми в хаосе городского пейзажа его основные черты: купол Санта-Мария дей Фьёре, Кампаниллы Джотто, круглой крыши капеллы Медичи и башни Палаццо Вехьо на фоне темнеющих гор и всё ещё светлого неба.

Закат во Флоренции

Но возвратимся к оставленной ради закатного пейзажа истории флорентийской живописи. Спустя столетие после событий, описываемых Макиавелли, все еще работавшие над библейскими сюжетами, нo уже нашедшие богатых и знатных покровителей, гении нового поколения художников обратились, наконец, к «достижениям гуманизма» и, в частности, к языческим сюжетам. На этом месте они, возможно, перешли Рубикон в истории нашей цивилизации по дороге прогресса, ведущего к Апокалипсису¹⁷.