Часть 21
Горячий август

10 августа (28 июля) 1904 года. Санкт-Петербург. Улица Морская д. 8 Ресторан «Мало-Ярославец».

Михаил Иванович Соколов, лидер «Союза социалистов-революционеров-максималистов».

Выпив рюмку холодной водки и закусив хрустящим соленым огурчиком, Михаил Соколов, известный среди своих коллег-эсеров как Медведь, внимательно посмотрел на своего собеседника, который не понравился ему с первого взгляда. Бегающие глазки, суетливость и эта омерзительная привычка то и дело потирать руки… К тому же, одетый на манер торговца в галантерейной лавке, тот носил свой костюм так, словно впервые в нем вышел в свет. Опытный глаз Медведь определил: этому человеку (назвавшемуся при встрече товарищем Герасимом) гораздо привычнее костюм-тройка, сшитый у хорошего портного. Да и разговаривал тот с таким неистребимым одесским акцентом, словно только вчера гулял по Дерибасовской. Но вместе в его речи проскальзывали фразы, характерные лишь для жителей Североамериканских Соединенных штатов. Медведю уже через пять минут общения с «товарищем Герасимом» захотелось достать из кармана пиджака браунинг и пристрелить того прямо здесь, в зале ресторана. Но делать он этого не стал: уж очень необычное предложение прозвучало из уст «товарища Герасима», и уж слишком большие суммы фигурировали в нем.

А свел их в зале ресторана «Мало-Ярославец» Виктор Михайлович Чернов – член ЦК партии Социалистов-революционеров, в данный момент находящийся в эмиграции. После убийства царя Николая II и ареста Евно Азефа Боевая организация и почти вся верхушка партии эсеров оказалась в застенках «Новой Голландии». И теперь из-за границы Чернов пытался собрать уцелевших членов партии СР. В записке, которую передал Медведю связник, помимо привета и наилучших пожеланий, была просьба встретиться с «товарищем Герасимом», у которого, по словам Чернова, имелось к нему «очень интересное предложение». Суть же предложения заключалась в следующем: Медведю и его боевой группе предлагалось убить министра иностранных дел Российской империи Дурново. Вот так – ни больше, ни меньше…

Предложи совершить этот теракт сам Чернов, Медведь согласился бы, не колеблясь ни минуты. Он давно уже мечтал убить не какого-то там генерала или губернатора, а человека, непосредственно приближенного к новому императору и пользующегося его полным доверием. Но факт, что этот теракт предлагает совершить кто-то, не принадлежащий к движению социалистов-революционеров, заставил Медведя крепко задуматься.

Тогда «товарищ Герасим» назвал сумму. Она оказалась не просто значительной, а фантастически большой. Медведь по натуре своей не был алчен, но конспирация – штука дорогая, да и оплата осведомителей и своих людей в полиции тоже стоила немалых денег. А если у него появится сумма, которую обещали ему за убийство царского сатрапа Дурново, то тогда…

Медведь даже зажмурился. Тогда можно будет купить много оружия, взрывчатки, и даже несколько недавно изобретенных моторов. Это не то что какая-то там извозчичья пролетка – это мощная машина, на которой можно будет молниеносно появляться на место совершения теракта, и так же быстро скрываться от растерянных и испуганных «фараонов».

Моральная сторона дела Медведя не интересовала, хотя из-за ширмы, которую являл собой Чернов, явственно торчали уши кого-то другого – возможно, более влиятельного и могущественного. Эсеры-максималисты полагали, что для победы дела Мировой революции в России необходимо развязать партизанскую войну, конечной целью которой будет захват всех земель и передача их в общественное уравнительное пользование. А в городах требовалось поднять вооруженное восстание, чтобы в конечном итоге осуществить захват этих городов силой и установить в них трудовую республику. «До основанья и затем», как говорится…. Ни больше, но и не меньше.

Ну, а если речь идет о партизанской войне, то тут всяко не обойтись без жертв. Впрочем, кого жалеть-то? Народ? Это пусть ТЕ его жалеют, а эсерам-максималистам никого не жалко. Медведь вспомнил, что говорил о народе один его соратник по Союзу эсеров-максималистов: «Это – раса, которая морально отличается от наших животных предков в худшую сторону; в ней гнусные свойства гориллы и орангутанга прогрессировали и развились до неведомых в животном мире размеров. Нет такого зверя, в сравнении с которым эти типы не показались бы чудовищными… Дети (подавляющее большинство) будут обнаруживать ту же злость, жестокость, подлость, хищность и жадность»…

Скажем, если надо будет убить царя, то взорвать его можно во время крестного хода – и плевать, что при этом погибнут десятки посторонних. Туда им и дорога. Вон, эсеры из «Боевки» Азефа уже один раз взорвали царя Николашку прямо на улице. Погибли случайные прохожие? А ему, Медведю, их совсем не жалко.

В общем, выпив еще немного водки, Медведь дал «товарищу Герасиму» предварительное согласие на проведение теракта. Но взамен потребовал загодя передать ему треть оговоренной суммы в качестве аванса и сообщить всю информацию о передвижениях и местонахождении министра Дурново.

С первым «товарищ Герасим» согласился сразу (хотя и слегка поморщился), а вот насчет второго сказал, что получить требуемые сведения не так-то просто, тем более что Дурново пока не вернулся в Петербург из Копенгагена. Но он скоро будет здесь, и тогда информация, нужная для разработки плана покушения, будет получена и передана исполнителям.

На том они и порешили. «Товарищ Герасим» ушел из ресторана первым. Медведь попрощался с ним, а когда тот расплачивался с официантом, едва заметно кивнул. Сидевший за соседним столиком молодой человек (судя по костюму, мелкий чиновник) торопливо сунул под тарелку десятирублевую купюру и отправился вслед за «товарищем Герасимом». Медведь же не спеша доел жареного цыпленка, допил оставшуюся в графине водку и жестом подозвал официанта. Рассчитавшись и оставив щедрые чаевые, Медведь вышел на улицу и неторопливо зашагал в сторону Невского проспекта…

Тот, кто назвался «товарищем Герасимом», был опытным конспиратором. Он сразу заметил молодого чиновника, почти бегом выскочившего вслед за ним из ресторана.

«Какой глупый… – усмехнулся он про себя. – Видимо, этот юноша подался в революционеры прямо со студенческой скамьи. Много пыла, жертвенности… и абсолютно никакого опыта».

«Товарищ Герасим» действительно прибыл в Россию из САСШ с паспортом гражданина этой страны на имя Сэма Гольдберга, жителя Чикаго. Но когда-то он жил не в городе скотобоен, а в прекрасном и зеленом городе Одессе… И звали его совсем по-другому.

Шмуль Гольдберг, сын почтенного торговца зерном (которое никто из его земляков, естественно, не выращивал), был ребенком непослушным и непочтительным к старшим. В юности он увлекся идеями свободы и равенства, и даже организовал студенческий кружок по изучению социалистической литературы, которую ввозили через Одесский порт в больших количествах. Но потом, когда несколько его единомышленников загремели в полицию и были отчислены из университета с «волчьим билетом», Сема понял, что революционная борьба – это не для него. Сделать гешефт на социализме можно было и куда более безопасным способом.

И он отправился в поисках больших денег и свободы в САСШ. Там шустрого молодого человека, достаточно беспринципного и не страдающего от избытка совести, заприметили его земляки. У них были свои взгляды на то, что происходит в России – стране, которая когда-то была их Родиной, но которую они тем не менее страстно ненавидели.

Натурализовавшись в Америке и получив гражданство, Сэм Гольдберг стал курировать появившуюся в России в начале 1902 года партию социалистов-революционеров (правда, история ее началась еще в 1894 году в Саратове, когда уцелевшие народовольцы попытались вновь сорганизоваться и продолжить дело Софьи Перовской и Андрея Желябова).

Сам Сэм Гольдберг был хорошо знаком с первым руководителем Боевой организации партии СР Гершем Гершуни и со сменившим его Евно Азефом, а также с автором устава партии Мойшей Гоцем. Правда, сейчас двоих из этих трех персонажей он уже никак не сможет увидеть: Гершуни, приговоренный к смертной казни (которую покойный царь Николай заменил ему на пожизненное заключение), совсем недавно при странных обстоятельствах «покончил жизнь самоубийством» в Шлиссельбурге. Евно Азефа после убийства Николая Второго был пойман, и сидит в «Новой Голландии», а Мойша Гоц, внук известного московского «чайного короля» Вульфа Высоцкого, эмигрировал в 1900 году в САСШ, и по состоянию здоровья ограничивался лишь идейной и моральной поддержкой эсеровской «боевки». В раскинутые полицией сети попал и Борис Савинков – довольно посредственный боевик, но талантливый писатель.

Посоветовавшись с Черновым, Сэм Гольдберг решил сделать ставку на новое течение в среде социалистов-революционеров – на так называемых максималистов. Деньги на убийство министра иностранных дел России Дурново ему выделил американский банкир Якоб Шифф. Если у этого Медведя все пройдет хорошо, то следующие на очереди в проскрипционном списке американских банкиров – адмирал Ларионов, тайный советник Тамбовцев, полковник Бережной, эсдек Джугашвили и новый российский император Михаил II. Денег на организацию их ликвидации будет отпущено столько, сколько потребуется…

Первый контакт с Медведем прошел успешно. Сэм привычно потер руки, так и не заметив, что по другой стороне улицы не спеша прогуливается скучающего вида франт котелке и костюме-«тройке», с тростью в руках. А ведь это был один из лучших сотрудников Евстратия Медникова – начальника «Летучего отряда филеров» Особого отдела Департамента полиции, с недавнего времени подчинявшегося Главному Управлению Государственной безопасности…

12 августа (30 июля) 1904 года. Кронштадт, Пароходный завод. Особая мастерская корабельных моторов внутреннего сгорания под руководством Густава Васильевича Тринклера.

Присутствуют:

Командующий Балтийским флотом вице-адмирал Степан Осипович Макаров

Председатель МТК контр-адмирал Иван Константинович Григорович

Главный конструктор корабельных моторов внутреннего сгорания Густав Васильевич Тринклер

Старший механик большого морского эскадренного танкера снабжения «Иван Бубнов» Антон Иванович Васильченко

В огромном пустом помещении цеха (специально выстроенном по проекту инженера Шухова при Особой мастерской) высотой с четырехэтажный дом и с двойными стенами, заполненными шумопоглотителем, располагался стенд для испытания корабельных двигателей внутреннего сгорания. На этом стенде сейчас выл и гремел первый полномасштабный экземпляр шестицилиндрового двухтактного корабельного двигателя конструкции инженера Тринклера. Рядом с этой громадиной стоявшие внизу люди казались пигмеями. Высота цилиндров вместе с фундаментом превышала одиннадцать метров. Амортизирующая платформа под двигателем на мощных спиральных пружинах возвышалась над полом еще на метр. И сейчас при его работе она вибрировала, поглощая энергию ударов почти семитонных поршневых пар.

В специальной инженерной выгородке, отделенной от испытательного зала дополнительной звукоизоляцией и высокими окнами с двойными стеклами, на пульте были установлены циферблаты основных приборов, показывающих рабочие обороты, номинальную мощность, температуру воды в контуре охлаждения, масла, выхлопных газов и поступающего в двигатель разогретого в рекуператоре мазута. Рядом с ними находились четыре человека. Двое из них были адмиралами, занимающими очень высокие посты в Императорском флоте, а двое других проходили по инженерно-технической части.

– Девяносто девять оборотов в минуту, Степан Осипович! – перекрикивая шум двигателя, доложил Тринклер обозревающему с почтением всю эту громадину адмиралу Макарову. – Почти семь тысяч лошадиных сил на валу, даже без компрессионного наддува. Работает так уже десять суток подряд, без всяких поломок и потерь мощности.

– Замечательно, Густав Васильевич! – крикнул в ответ Макаров. – Скажите, а как будет, если включить принудительную форсировку или, как вы сказали, наддув?

– Степан Осипович, наддув у нас пока смонтирован отдельно на электрическом приводе, поэтому не обессудьте за некоторую задержку… – Тринклер вышел из выгородки, чтобы дать указания помощникам.

– Ну и как вам эта тарахтелка, Степан Осипович? – спросил у Макарова адмирал Григорович. – По мне, так слишком уж громоздко, шумно и непривычно.

– Не так уж и громоздко, Иван Константинович, – ответил Макаров. – Сравните этот мотор со стандартной для наших новейших броненосцев типа «Бородино» вертикальной паровой машиной тройного расширения, причем в сборе, вместе с котлами, холодильниками, опреснителями, резервуарами для технической воды и прочая, прочая, прочая. Мощность получается та же. При этом учтите, что вместо двух сотен кочегаров и машинистов на обслуживание все моторов нужно не более десятка трюмных, при все тех же двух инженерах-механиках. А жидкое топливо ускоряет и упрощает бункеровку в море, что немаловажно для соединения или отдельного корабля на боевой позиции. Ну и один из самых больших козырей этого мотора – его экономичность. Тот же броненосец «Бородино» с этими моторами при таком же запасе топлива имел бы дальность экономического хода не пять с половиной тысяч морских миль, а как минимум втрое больше. При этом он мог держать скорость не десять, а примерно шестнадцать узлов.

– Ну, если так, Степан Осипович, то не думаете ли вы переоборудовать все наши броненосцы под эти новые моторы, раз уж они столь хороши? – пожал плечами Григорович, который еще год назад был надзирающим за постройкой во Франции эскадренного броненосца «Цесаревич» (прототипа «Бородинцев») а потом и его первым командиром.

Макаров окинул взглядом возвышающуюся над ними громаду тринклер-мотора и хмыкнул в бороду.

– Нет, Иван Константинович! – крикнул он в ухо Григоровичу. – При всей внешней соблазнительности мысль эта абсолютно бредовая. Для такой замены придется вскрывать палубу корабля в районе машинного и котельных отделений чуть не до самого киля, а потом собирать обратно. Проще построить совершенно новые корабли, чем пытаться сделать что-то со старыми. Паровые машины тройного расширения доживают на флотах последние годы, а на смену им идут моторы господина Тринклера и паровые турбины мистера Парсонса. А ведь еще во времена моей молодости подобные паровые машины считались верхом совершенства. Новый век стучится в наши двери, не спрашивая, хотим ли мы его к себе пускать.

Адмирал Григорович хотел было что-то сказать в ответ, но тут в пристройке к зданию испытательного цеха что-то пронзительно взвыло и засвистело. Обороты двигателя заметно выросли, а звук его работы с басовитого грохота перешел на пронзительный вой. Сотрясающая станину вибрация при этом даже несколько уменьшилась.

– Сто тридцать оборотов и почти восемь с половиной тысяч лошадиных сил мощности на форсированном режиме, – гордо заявил адмиралу Макарову снова появившийся в выгородке Тринклер.

– Вижу, Густав Васильевич, – ответил Макаров и повернулся к стоящему чуть поодаль стармеху «Ивана Бубнова» Васильченко, привлеченному к этому проекту в качестве консультанта. – А вы что скажете, Антон Иванович?

– Ну, что сказать, Степан Осипович… – пожал плечами тот, – с одной стороны, аппарат получился нереверсивным, на сто тонн тяжелее прототипа и на тысячу лошадиных сил слабее. А с другой стороны – Густав Васильевич, творчески употребив всю полученную информацию, совершил настоящее чудо, и его мотор работает, причем достаточно стабильно и безаварийно. Он воистину гений в своем деле, по сравнению с которым я – простой ремесленник, удел которого – всего лишь содержать свое заведование в полном порядке и знать в нем каждую гайку, шпильку или болт.

Услышав похвалу из уст стармеха «Ивана Бубнова», Густав Тринклер порозовел от удовольствия.

– Нет-нет, Степан Осипович, – возразил двадцатишестилетний изобретатель и главный конструктор, – все не совсем так. Антон Иванович неумеренно скромничает – на последнем этапе он оказал мне в работе неоценимую помощь. Кроме того, в полученном результате не было ничего особо гениального, ведь я шел по стопам неведомых мне предшественников. Антон Иванович консультировал меня и раньше, пусть не лично, пусть посредством писем и радиопосланий. Но я всегда почти незамедлительно получал от него ответ на любой вопрос.

– Да нет, Степан Осипович, скромничает как раз Густав Васильевич, – отпарировал Васильченко, – ведь шел он в основном по своим собственным следам, которые оставил во время работы главным конструктором на заводе «Братьев Кертлинг» в Германии, и позже, в России, когда работал главным конструктором судовых двигателей на Сормовском судостроительном заводе. Но гениальность в том, что созданный им в кратчайшие сроки двигатель-копия вполне работоспособен, и почти не уступает по своим характеристикам оригиналу.

– Ну все, господа, – поднял руку адмирал Григорович, – вы оба хороши. Должен сказать, что после прохождения эскадры адмирала Ларионова Северным и Балтийским морями некоторые германские и датские судостроительные заводы высказали заинтересованность в массовой постройке наливных и сухогрузных торговых судов, скопированных с вашего, Антон Иванович, «Ивана Бубнова». Мы с Виктором Сергеевичем пока не дали им ответа, но теперь мы ответим им положительно, ибо у нас есть мотор, который мы сможем изготовлять для этих судов. Так что таких моторов понадобится не просто много, а очень много. На сем, господа, позвольте нам со Степаном Осиповичем откланяться, пожелав вам дальнейших успехов в работе.

– Всего вам наилучшего, Густав Васильевич и Антон Иванович, – сказал Макаров, пожимая инженерам руки. – Надеюсь, эти моторы пригодятся нам не только в военном, но и в торговом флоте. Хочется верить, что весь цикл полных испытаний у вас пройдет успешно, и мы с Иваном Константиновичем начнем думать, какому заводу поручить их серийное производство.

Начальство отбыло, а инженеры остались на месте наблюдать за работой двигателя. Предстояло еще много работы, прежде чем конструкцию можно будет считать доведенной до конца. Тем не менее они уже твердо знали, что добились успеха и по их части задание государя выполнено.

16(3) августа 1904 года. Утро. Санкт-Петербург, Александровский сад.

Виктория Великобританская и адмирал Ларионов