Пролог

Зверь выбрался из леса на закате. Остановился, осторожно принюхиваясь.

Запахи – единственное, что он сейчас впитывал. Зрение и другие чувства ещё не вернулись, на это всегда уходило много времени после перерождения. Разве что ощущалось, как внутри тела растворяются сущности пойманных в лесу людей и прочих тварей, которые теперь давали ему жизнь. Удачная вышла охота…

Сколько времени прошло с тех пор, как Зверь ушёл вглубь леса и затаился, готовясь к новой метаморфозе? Десять лет? Двадцать? Лес вокруг не менялся, как и небо над головой, звёзды или солнце. Невозможно было вычислить, да Зверь и не пытался. Сейчас он просто хотел заново начать жить.

Вокруг пахло перегноем, влажным мхом, туманом. А ещё – горячим асфальтом, бензиновыми испарениями. Лапы погрузились во что-то мягкое и прохладное. Зверь замотал головой, пытаясь уловить ориентиры. Наконец – нашёл. Медленно направился на запахи, которые манили его.

Через минуту или две Зверь подошёл к трассе и замер в траве, выжидая. Он снова начал трансформироваться, как умел. Лапы укоротились, шерсть втянулась, по морде прошла мелкая рябь, стирая черты и вырисовывая новые. Прошла минута или около того, а Зверь уже был не зверем, а обнажённым человеком – лысым, нескладным, с пустыми провалами вместо глазниц.

Человек втягивал носом воздух. Повернул голову налево, в ту сторону, откуда показался из-за поворота одинокий велосипедист. Тот ехал в город, ни о чём не подозревая. Ведь это только в сказках и фантастических фильмах из леса вдруг может появиться чудовище. В реальной жизни такого не бывает… по крайней мере, так наивно думали многие до встречи со Зверем.

Он вышел на трассу, когда запах велосипедиста был уже совсем близко. Приготовился к прыжку. Оскалил новенькие, только что отращенные клыки.

И прыгнул.

Часть первая

Где-то у моря, через две недели

1

В этом городе было много дыма, маленьких домиков и старых заборов. Дороги – непривычно пустые. Улицы – тихие. Про автомобили здесь не знали или давно забыли. По крайней мере, несколько человек, встретившихся на пути, с удивлением провожали взглядом старый вишнёвый «Форд», тарахтевший на первой передаче по рассыпающемуся в крошку серому асфальту и мелкой гальке.

Не самое лучшее место для детей. Если в этот городок кто и заглядывал, то только для того, чтобы остаться навсегда. Последняя дорога уставших путников на берегу моря.

– Мне кажется, это и есть тот самый край света, – сказала Вика, поглядывая в окно.

Она говорила так о каждом крохотном городке, который проезжали. Очень ей хотелось закончить, наконец, путешествие, остановиться. А путешествие не заканчивалось вторую неделю.

Тошик не ответил. Он поглядывал на шарик из блестящей фольги, лежащий на панели за рулём. Шарик бы обмотан посередине толстой красной нитью, и свободный конец этой нити скользил по нагретому пластику, словно живой, словно это красная змейка искала выход из автомобиля, хотела вырваться из душного салона и уползти на свободу, в траву или куда-то ещё, подальше отсюда.

– Как город называется? – бубнила с заднего сиденья Вика. – Мы вообще проезжали какую-нибудь табличку?

– Рыбацкий или Рыбачий. Что-то про рыбу. – Тошик вспомнил бетонный обелиск на въезде, изображающий то ли рыбу, то ли огурец. Обелиск, как положено, был старый, потрескавшийся, у его основания пучками росли рыжие кусты. – Море справа, полкилометра. Соль, чувствуешь? На губах. В воздухе.

Вика шумно втянула крохотным носом воздух.

– Ленка-пенка о чём-то таком и говорила, – сказала она. – Мы сами должны почувствовать, что приехали.

Сквозь окно без стекла вползал тяжёлый жаркий воздух – действительно, с привкусом соли. Кондиционер в машине не работал.

Тошик не подозревал, что постоянная, тягучая жара вот так запросто может свести его с ума. Две недели назад, в начале путешествия, было ещё по-весеннему прохладно, а воздух если и прогревался днём градусов до двадцати, к вечеру неизменно остывал, становилось промозгло и неприятно, и от того негде было спрятаться. Сейчас всё иначе. Теперь мечталось о прохладе.

Вика, помолчав, сказала:

– Есть хочу.

Это означало, что через пять или десять минут она начнёт проситься в туалет, помыть руки, передохнуть, высморкаться, прилечь на мягкую кровать – много чего начнёт просить, лишь бы выбраться ненадолго из автомобиля и размять ноги.

Ей было всего шесть. Сложно требовать от ребенка быть терпеливой и рассудительной. Тошик это понимал – головой, но иногда очень хотелось, чтобы Вика была взрослой. Хотя бы ненамного. Как Вовка Зацепин или Ленка-пенка, например. Взрослость рождает ответственность. Раньше он и не подозревал, каково это – постоянно возиться с ребёнком.

Но ей было шесть. А Тошику три месяца назад исполнилось шестнадцать. Пропасть. Он – взрослый. Она – мелкая. Он – понимает, что происходит, а она – всё ещё фантазирует. Любит танцевать, беззаботно подпевать весёлой песенке из радио, играть с куклой Лялькой, которую прихватила с собой (расчёсывает волосы, укладывает спать, переодевает, как же это по-девчачьи!).

Это только в книжках можно посадить ребёнка рядом с собой и объяснить ему несколько простых истин: двое детей отправились неведомо куда, чтобы найти непонятно что. Вернее, сначала их было пятеро… Да и цель вполне себе логичная – разыскать место, где можно оживить маму. Она же как Спящая красавица, только ей не нужен поцелуй принца, а нужен Дом, тот самый, из сказок…

Что ещё? За ними гонится существо, которое называют Забытым Зверем, а в багажнике лежит… даже думать страшно… И в книжке шестилетка всё обязательно поймёт с первого раза, начнёт вести себя по-взрослому, перестанет задавать миллион наивных вопросов, перестанет просить остановки каждые два часа, не будет капризничать, требовать внимания и вести себя как типичный капризный ребёнок. Но не в настоящей жизни. Тут всё сложнее, Тошик уже понял. Простыми словами не обойтись, нужны действия и поступки.

Глупо было требовать от Вики быть персонажем сказки. Все простые истины испарялись из её светлокудрой головы со скоростью света. Ничего серьёзного не задерживалось. Вот и сейчас…

– Есть хочу, – повторила Вика и в её голосе зародились первые звонкие капризные нотки. – И пить. Холодной кока-колы. Интересно, в этом городе вообще знают, что такое кока-кола? Может быть, тут одной рыбой питаются?

Легче было сделать так, как хотела Вика, в этом Тошик давно убедился. Он не мама, не воспитательница и не няня. Да и не готов был к такому повороту в своей жизни. Всего месяц назад Тошик собирался окончить десятый класс, подтянуть две тройки по географии и истории, а потом отправиться в летний лагерь вместе с друзьями-одноклассниками. А в лагере, если признаться, он хотел познакомиться поближе с рыжей Катькой Ольховой, подружиться, там, обменяться телефонами, всё такое… В его планы точно не входило путешествие на край света с малолетней сестрой на заднем сиденье.

Тошик свернул на обочину, вдавил педаль тормоза. Под колёсами захрустел гравий.

Дорога была узкая, неровная, извивалась до самого горизонта, обставленная с обеих сторон крохотными одноэтажными домиками, синими и серыми заборами, утыканная фонарными и электрическими столбами, как линялый старый ёж. Среди серого безлюдного однообразия выделялось невдалеке тёмное здание с широким крыльцом и даже с велосипедной парковкой. Над крыльцом висела табличка с надписью «САМОБРАНКА».

Вика выскочила первой. Перебежала на тротуар, присела перед цветами с ярко-рыжими бутонами.

– Смотри, какая красотища! Можно сорвать? На память! Я решила – хочу оставлять на память что-нибудь из каждого города, где мы останавливаемся. Можно?

В её кудрявую голову каждый день приходили новые мысли. Генератор нелепых мыслей.

– Завянут, – ответил Тошик, выбираясь из салона в вязкое желе духоты. – Нам придётся их выбросить. Вот и вся память.

Если подумать, воспоминания похожи на цветы. Они тоже вянут – их тоже выбрасывают. К концу жизни под ногами оказывается ковёр из высохших бутонов, стебельков и листьев, на которые ложится человек, чтобы погрузиться в вечный сон смерти.

– Я всё равно сорву. Один. Маме. – Вика дёрнула стебель, потянула, сдирая листья, надломила цветок и оторвала его. – Это будет подарок, когда мамочка проснётся.

– Сомневаюсь, что она проснётся… сегодня.

– Вечно ты ворчишь. Не знаю, что с тобой делать.

Мама всегда так говорила, когда расстраивалась от их плохих поступков.

Тошик посмотрел на Вику, которая нюхала сорванный цветок. А ведь она была очень похожа на маму – характером, внешностью, вот этой вот беззаботной лёгкостью и фантазиями. Кругом давящая на мозги жара, пахнет морем (настоящим, солёным, едким до безобразия), духота невыносимая, а Вика нюхает цветок, хихикает и о чём-то лопочет со своей куклой. Секретничают.

Тошик взял с собой шарик из фольги, зажал во вспотевшей ладони. Кончик красной верёвки безжизненно свисал между пальцев, будто взъерошенный хвост неведомого животного.

– Пойдём, посмотрим, что можно перекусить. До темноты надо ещё километров сто проехать.

– Думаешь, это не наш город? – Вика вложила ладошку в ладонь брата.

– Пока не знаю.

Тошик зашёл в кафе первым и сразу продрог от ледяного воздуха. Работал кондиционер, где-то играла музыка. Столики, выстроенные в два ряда по пять, были пусты. За стойкой справа стояла женщина, у которой был большой рот с напомаженными губами и синие овалы теней вокруг больших же глаз. Женщина смотрела телевизор, висящий под потолком. По телевизору показывали какую-то передачу без звука. Качество было дрянное, с помехами. Заметив посетителей, женщина лениво провела ладонью по седым волосам и пробормотала будто себе под нос:

– Людским духом пахнет.

Голос у неё оказался скрипучий. Как сказала бы мама: прокуренный так, что скоро лёгкие через горло вывалятся.

– В каком смысле? – не понял Тошик. – У вас поесть можно?

– Забронировано, – произнесла женщина, разглядывая посетителей. Откуда-то из-за её спины тянуло едва слышно: «И когда на море качка, и бушует ураган…» – Все столы. Готовим по спецзаказу. Лишней еды не держим.

– Но ведь пусто же.

– Это голова у тебя пустая. А столы заняты. Еды я вам не дам. Нужно ночь переждать, не слышали о таком? – Она втянула носом воздух, прищурилась и тяжело покачала головой. – Вы откуда вообще такие залетели? К нам, считай, давно уже никто не заглядывает. Заблудились, что ли?

Тошик почувствовал, как в кулаке медленно проворачивается шарик из фольги. Огрызок нити шевельнулся, завязался самопроизвольно в несколько тугих узлов. Вика охнула, крепче сжала ладонь.

– Пойдём отсюда, – шепнула она. – Не люблю рыбу. Хочу огурец или бутерброд с колбасой. Найдём?

– Уезжайте отсюда, – произнесла женщина ласковым, материнским голосом. – Нечего вам тут делать, детишки. Бегите, что есть мочи. И ничего не ешьте, ни крошки хлеба, ни капли воды до заката. Иначе обратной дороги не найдёте. Ясно вам?

Она ещё пару секунд разглядывала детей, потом отвернулась к телевизору. По экрану сквозь помехи мелькала реклама стирального порошка. А где-то из недр кафе лилась, с перебивками, мелодия из старого фильма.

– Пойдём. – Ещё раз шепнула Вика и потянула Тошика к дверям. – Ляльке тут тоже не нравится совершенно.

Когда они уже выходили, женщина сказала им в спины:

– Цветок выбросите. Не положено.

2

От навалившейся жары стало подташнивать. Тошик сглотнул, огляделся. Улица в обе стороны была пуста. Городок словно вымер. Всё здесь вдруг показалось неухоженным: оградки газонов с облинялой краской, щербатые бордюры, мусорные баки, обвитые хмелем (да ещё и прогнившие основательно, с пятнами ржавчины на боках), накренившиеся столбы с обвисшими проводами. Серое и унылое зрелище, в очередной раз напомнившее Тошику простую истину – без цели люди не живут, а выживают. Здесь жить было незачем.

Хотелось быстрее сесть в машину и уехать, особенно после слов странной женщины. Но как раз сейчас уезжать уже было нельзя. Тошик раскрыл ладонь, и они с Викой, прямо там, на крыльце кафе, несколько секунд наблюдали за шариком из фольги. Он как живой: крутился-вертелся, взмывал в воздух, будто кто-то невидимый подкидывал его. На измятых боках сверкало солнце. Красная нить извивалась, завязывалась в узлы, тут же развязывалась, слепо тыкалась в разные стороны.

– Это наш город, да? – повторила Вика. – Как в маминых книжках. Всё сходится. Мы приехали!

Тошик пожал плечами.

Как-то несколько лет назад папа взял его в одну долгую поездку: ехали четыре с половиной дня, останавливались на ночлег в отелях вдоль дороги, обедали на автозаправках, покупали ход-доги, в которых горчицы и кетчупа было больше, чем теста в булочках. Чем ещё занимались? Ах, да. Бесконечно болтали о разном, разглядывали тянущиеся по сторонам поля, дома, снова поля, столбы, леса и, наконец, горы. На бардачке у папы лежал такой же вот шарик фольги, обмотанный нитью. Лежал неподвижно до поры до времени. Но как-то раз он ожил – начал крутиться и подпрыгивать. Нить дрожала и вытягивалась в определённую сторону. Тогда отец сказал: «Похоже, мы нашли, что искали». Он сделался серьёзным. Мчались по узкой трассе к горам несколько часов без остановок. Остановились на закате. Шарик к тому моменту будто сошёл с ума. Он прыгал и бесновался в бардачке. А ещё от него как будто разлетались в сторону крохотные красные искорки.

Папа сказал: «Подожди здесь», взял шарик, вышел из автомобиля и ушёл в лес справа от обочины. Он пропал в темноте, и его не было очень долго, несколько часов. Уже совсем стемнело, Тошик слушал радио, играл в телефоне – и ощущал нарастающий страх. Он был один где-то на дороге у гор и леса. Над макушками деревьев выползла полная луна. Мир сузился до подмигивающих огоньков на панели радио, до урчания мотора и яркого экрана телефона. А что, если папа не вернётся? Что, если с ним что-то случилось?..

Он вернулся, без шарика, но зато с рассечённым в кровь лбом и с большой клетчатой сумкой, в которой, судя по всему, лежало что-то тяжёлое. Отец уложил сумку в багажник, долго поливал лицо водой из бутылки, вытирался засаленным полотенцем, фыркал, потом уселся за руль и произнёс каким-то повеселевшим голосом: «Ну, одной фиговиной в этом мире меньше». После этого они поехали обратно и вернулись домой гораздо быстрее – уже к вечеру.