Предисловие

Стоят перед закрытым магазином два алконавта и обсуждают решение Пленума ЦК КПСС по борьбе с пьянством:

– Ну, мы-то свое попили, детишек жалко.

Когда и почему возникла традиция пить на троих? Что такое «Желток»? Почему так важно было не «засдвоить»? Неужели средний советский человек зарабатывал стакан водки в час? Прошло совсем немного времени, отделяющего нас от прошедшей советской эпохи, но уже очень немногие знают и помнят ответы на эти и многие другие вопросы.

«Все люди дышат воздухом» – и именно это нам совершенно не интересно. «Русские много пьют» – и это тоже нам не очень интересно. Более того, звучит как укоризна и оскорбление. Но вот как мы пили еще совсем недавно и уже больше никогда не будем пить – эта тема культурно-историческая. Поскольку культура – это все, что остается от истории. Культура заключает в себе смысл истории, даже если это «История КПСС».

Наша советская жизнь под зонтиком гарантированного светлого будущего строилась нашими правителями и идеологами как абсолютно безопасная. Но мы же люди. Нам нужны были риски! И мы сами, вопреки руководящей роли партии, превратили свою обыденную жизнь в минное поле рисков. И именно в этом видели смысл и оправдание своей жизни и ее красоту. Да, для нас красивая жизнь – это пьяная жизнь, по кабакам, пивным и подворотням. Не зря ведь наши диссиденты, люди рискованного мышления, были одновременно и большими не дураками выпить, а кухонная демократия была немыслима без бутылки.

Ну что, у всех налито?

У меня родился тост: «Поехали!»

Вина и др.

Про водку

Водка – дурная, плохая вода… а может – маленькая и даже – приятная, уменьшительно-ласкательная – водочка, например, или whisky, что на древнекельтском означало – «водичка». На латыни же и вовсе – agua vitae – «вода жизни». С чего бы это? Есть в водке что-то от лукавого, несомненно, но есть и жизненно необходимое. Этот напиток лежит точно на оси этического «золотого сечения», открытого профессором психологии Ирвингского Университета Владимиром Лефевром: 0.62 Добра (воды) и 0.38 Зла (спирта). 38 % в градусах и составляют 40 градусов (чистый спирт – 96). И так как это же золотое сечение Добра и Зла проходит через человека, то и получается «вода жизни», самый адекватный человеку продукт, благодаря которому мы не только себя ощущаем самым человеческим образом, но и другого человека («ты меня уважаешь?»), а потому именно в водке видим лучшее средство общения, хотя в трезвой жизни мы по большей части бескомпромиссны и непримиримы, не умеем и не любим прощать. Собственно, «золотое сечение» в водке открыл Д. Менделеев, что позволило поставить ее производство на промышленные рельсы, а не гнать.

Так мы и будем обсуждать водку – как Зло и Добро, примерно в тех же пропорциях.

И самое большое зло водки в том, что она – политическое средство. Водкой подпаивали самые грязные армии и войны, на водке держалась колониальная и рабовладельческая политика европейцев в Африке, Новом Свете, в Азии – на всех вновь открываемых и осваиваемых землях. Водка делала в России, в частности, из рабочих – неимущих пролетариев, свободных в своих необузданных желаниях людей.

Сегодня водка – самый неинфляционный товар в России. Только зарплаты и пенсии растут медленнее цен на водку. Относительно сухих вин она подешевела в 4–5 раз, относительно пива – в 10–15 раз, относительно мяса и хлеба – в 10 раз, сравнительно с метро – в 50 раз, по сравнению с баней, прачечной, мылом, медикаментами, вообще – медициной и гигиеной, – в сотни раз.

Цены на водку диктует государство, следовательно, тем, кто у власти, выгодно, чтобы народ спивался быстрей, чем нищал. Пьяный – самый удобный и послушный объект управления, самый внушаемый избиратель, самый бессознательный раб и гладиатор, самый покорный тягловый скот.

Загубленные судьбы и таланты, покореженные дети, исторгнутые и изверженные пьяной истерией, бессмысленные драки, увечья, убийства, буйство пьяного насилия – все это зло совершается с помощью водки. ГКЧП действовало спьяну, и «защитников демократии» шатало от того же. Ох, не шампанское пилось по обе сторон баррикад, и не с кагора был дан приказ расстрелять собственный парламент. Современная история России сильно отдает сивушными маслами.

Раньше сортов водки было немного, а типов всего два: «ширпотреб» и «элита». «Ширпотреб» широкой рекой растекался по магазинам и ресторанам, хотя и в строгих рамках регламентаций заботливой советской власти. Был этот жидкий ширпотреб самой твердой и конвертируемой валютой в стране. Стоила водка на моей памяти: около 20 рублей до 1961 года («Московская особая» – 23.90), потом – в районе трех рублей (от 2.87 до 3.12), постепенно дело дошло до червонца, с которого и началась катастрофа. Сама советская власть пила «элиту», которая стоила столько же или даже дешевле «ширпотреба». Ее изготовляли в спеццехах ликеро-водочных заводов (такие же цеха были и на мясокомбинатах, где готовилась элитная закуска) и распределяли в узком номенклатурном кругу партхозактива.

Помимо указанной типологии имеется и другая: чистые водки и настойки. Не всякая чистая водка белая («Старка», например), не все настойки – цветные. Настойки делают на корешках, травах, ягодах, змеином и пчелином яде, плодах, цветах, орехах, на меду, корочках, зернах – на чем только не настаивают! Но непременно – на водке. Дело в том, что часть ценных и полезных веществ растворяется только в воде, а часть – в спирте, поэтому и в спиртовых растворах, и в водяных отварах часть полезного вещества просто остается нерастворенным, а в водке настаивается все.

В каких ситуациях водка – лучшее из имеющегося и возможного?

…Вы промерзли, все внутри окоченело и задеревенело, от открытого огня ломит руки и ноет каждая жилка. Вам плеснули немного водки – от 50 до 200 грамм (все зависит от вашей тучности или сухощавости, допустимая суточная норма равна 1 % вашего веса, разовая – 0.1 %, разумеется, речь идет о здоровье, а не о вождении автомобиля), и эта водка разольется по телу живым теплом, в душу нахлынет веселье, а в ум – ясность, вы оживете и заинтересуетесь миром дальше…

…Вам больно, и боль не отпускает, грызет не только больное место – всего человека. Страдания стискивают вас и не дают покоя. Выпейте водки. Оглушите боль стаканом – и вы забудетесь в тупом и спасительном дурмане…

…Горе. Тяжкое горе. Утрата близкого человека, всегда такая ненужная и грозная. Смерть всесильна и безжалостна. Кажется, что это потрясение – не пережить. Пейте водку до оглушительной бесчувственности, и вы укроетесь от непосильного горя и утраты…

Эти примеры показывают: оправданна прежде всего та водка, что с горя и в тяжелой обстановке. Не наша вина, что почти вся российская жизнь – невероятное испытание, горести, болезни и чудовищные унижения. Не водку за это надо корить, а стараться жить получше, чтоб не прибегать к этому губительному утешению.

При всей экстремальности пития водки в России сложилась за триста лет определенная культура ее потребления.

Теплая водка у нас живо ассоциируется с потными бабами, а ведь в некоторых странах ее подают теплой да еще на десерт, когда все съедено.

Водка, точнее, спирт, – щелочь, согласно химической формуле. И мы интуитивно, даже не зная этого, ищем противоядия в кислотно-соляной среде: лимончик, грибочки, огурчики, селедочка, маслинки, квашеная капустка, разные маринады и соления. Опытные хозяйки, экономя на водке, выставляют к ней шипучие и минеральные щелочные воды, например, нарзан, чтоб насыщение водкой шло быстрей и полней.

Изобилие праздничного стола – не только в разнообразии яств, но и в выборе водок и настоек. Водка – самый универсальный напиток. Ее пьют и умные, и дураки, и неучи, и ученые, и дипломаты, бомжи, цари, и президенты, депутаты, кандидаты в депутаты и их избиратели, эмигранты и компетентные работники ОВИРа. Однако чаще гордятся тем, что не пьют водку, чем тем, что пьют. Гордиться пристрастием к водке так же неуместно, как плюхаться на стул в присутствии английской королевы.

Водка, будучи универсальным средством опьянения, универсальна и в закуске: здесь и бутерброды, и щи-борщи, шмат сала на черном хлебе и икра, крутое яйцо с килечкой, заливное и горячее, рыба и мясо, много и мало – от масленичного многосытия до рукава телогрейки и беломорины.

Итак, водка подходит к разнообразию стола, оттеняя и подчеркивая специфику каждой закуски.

Раньше водку и, особенно, настойки подавали в приличных домах (от царского до учительского) не в бутылках и штофах, а в графинах и графинчиках: светлых – чтоб подчеркнуть хрустальную чистоту водки, цветных (синего кобальта, красных, черных, желтых) – для сокрытия цвета настойки до разливания по рюмкам и лафитничкам-стопкам, а не по стаканам, бокалам, фужерам. Мне лафитнички нравятся больше – своей устойчивостью на столе, что немаловажно, особенно после третьего тоста.

Водку принято пить до состояния энтузиазма (так греки называли ритуальное винопитие до богоуподобления), что часто приводит к свинскому или скотскому состоянию. Надо же уметь пить ее залихватски, чтоб потрясти этим зрелищем своих нерусских друзей, но не злоупотреблять, соотнося выпитое с человеческими трагедиями и нуждами, а не с героическими и божественными затеями и комедиями.

Отчего водка бывает вонючей

В сталинские времена экономика страны строилась таким образом, чтобы ни чем и ни от кого не зависеть в этом мире. Кофе делали из морковки, ржи и цикория, шоколад и какао – из сои, сами добывали агар-агар, чего бы нам этого ни стоило.

И, естественно, сами делали натуральный каучук. Из коксагыза – некоей пустынной колючки с уходящим в недра корнем, содержавшим сок, напоминающий гевею – каучуконос экваториальных лесов.

А еще делали каучук из синтетического спирта, вырабатываемого из картошки. За это изобретение академик Лебедев получил какую-то знаменитую премию и попал даже, кажется, в букварь. Там ведь только в начале шло беспородное и не идеологизированное «МА-МА МЫ-ЛА PA-МУ, А МИ-ЛА МЫ-ЛА КУК-ЛУ», а уже к третьей-четвертой четверти, к весне, стало быть, шли нормальные тексты: «ГИТ-ЛЕР – ЛУЧ-ШИЙ ДРУГ СО-ВЕТ-СКИХ ДЕ-ТЕЙ» (букварь 1940–41 учебного года) и рассказы «Сбор колосков», «На уборке коксагыза» и «Покрышки из картошки» со схемой переработки этой картошки по разным трубам и колбам до шин. Я изо всей химии, включая университетский курс, только это и запомнил.

Помер Сталин, рухнуло коксагызоводство, картошки стало не хватать самим. Построенные по всей стране спиртзаводы на картошке должны работать – нельзя же выгонять рабочих за ворота. Генеральная линия партии была нацелена на коммунизм, а не генеральная была в том, что если не удастся построить реальный коммунизм, то надо народу дать хотя бы виртуальный, а потому – поить его до состояния неразличимости бесплатного труда и отдыха, а это и была главная мысль марксова учения.

И на спиртзаводы в Новой Ляле (под Тамбовом), и под Воронежем, в Ивановской и Владимирской областях, в Калининской (ныне опять Тверской), Рязанской, и уже несуществующей Балашовской областях, то есть в краях исконно картофельных, стала поступать новая биомасса – египетские финики, чьи-то бананы, субтропические апельсины, тропические ананасы и прочие экзотические фрукты стихийного мирового рынка.

Тут важны два обстоятельства.

Будучи аутсайдером мировой международной торговли, мы покупали товар бросовый – несортовой, непищевых кондиций и качеств, вообще порой кормовые животноводческие сорта – лишь бы подешевле и побольше.

Технологий хранения и перевозки мы также не имели – возили все в простых трюмах, порой навалом и насыпью, это приводило к тому, что ввозились и хранились преимущественно отходы. Что, кстати, было очень выгодно для завскладов и завбазами – списывалась в отбросы вся партия, а сортировка позволяла выудить из массы этой слизи и вони кое-что стоящее для себя и на мелкоооптовую продажу в рестораны и буфеты. Вот почему на всех продбазах и овощегноилищах цеха мелкооптовых поставок считались аристократическими.

Справедливости ради надо сказать, что та же участь была и у отечественных продуктов – картошки, капусты, моркови, которые почти полностью уходили в гниль, однако эта гниль была практически безотчетна и потому просто вывозилась на помойки, а субтропическая и тропическая гниль, купленная за инвалютные гроши, требовала строгого учета и контроля.

И сообразили – прямо из морских портов всю эту нечисть везти на спиртзаводы имени академика Лебедева.

И стали на тех заводах гнать пищевой спирт из импорта.

Но заводы-то построены были под картошку, а это не ананас и не авокадо проклятые. И без того шаткая технология стала давать сбои. Пошли такие сивушные выбросы, что… Подъезжаешь к такому спиртзаводу, а от него за двадцать километров разит чудовищной сивухой. На самом же заводе, без долгого трудового стажа и полчаса не выживешь. Начальство эти гадюшники объезжало по дуге большого радиуса и только принимало сводки о выполнении и перевыполнении плана и повышенных соцобязательств.

Спирт шел на ликеро-водочные заводы. Облагородить это сырье, в условиях напряженного плана, не представлялось возможным, а потому… Вспомните кашинскую, рязанскую, тамбовскую, воронежскую, куйбышевскую, сызранскую, липецкую и прочие водки Черноземья и Нечерноземья от Хрущева до Горбачева: вспомните их прелую, тяжелую вонь и невыносимый острорежущий вкус. Вспомните – и низко поклонитесь академику Лебедеву, что только это и придумал, а ведь мог бы изобрести хлеб из отечественного дерьма, чтобы от импорта не зависеть.

Водка и государство – на качелях совести

Сегодня с нами ты не пьешь, а завтра Родину продашь.

Любимая застольная фраза начальника первого отдела

Россия стала империей одновременно с появлением в ней водки, и этот напиток оказался чуть ли не единственным средством управления страной, гораздо более существенным, чем религия, идеология, политика и прочие многоумные выкрутасы. Россией правили по большей части пьяницы, и управляемые в ней также по большей части – пьяницы, а непьющие и прочие диссиденты удаляются и выкорчевываются, и уж к власти никак не допускаются. Нашей империей можно управлять только в пьяном виде (иначе, как Борису Годунову, всюду будут мерещиться «мальчики кровавые в глазах»), и можно управлять только пьяным народом, вечно виновным за свое пьянство и бесстыдство перед непросыхающим и еще более бесстыжим начальством.

Российское государство устроено таким образом, что официально осуждаемое пьянство – единственная возможная форма существования. В водке и ей подобных продуктах люди находят забвение, протест и отдохновение, как им кажется, а чаще всего – отупение и послушание. Сколько их, прикипевших к своим рабочим местам и стаканам? Алкающее большинство.