© Кучаев А. К., текст, 2024

© Геликон Плюс, макет, 2024

* * *

Победить или погибнуть со славой.

Девиз Древней Спарты

Глава первая
Бой без правил

Удар Корунфеева я пропустил на третьей минуте боя. И через сорок одну минуту после окончания встречи с полковником Лошкариным, как я, сам не зная зачем, подсчитал несколько позже.

– Идите прогуляйтесь по Москве, – сказал полковник, закончив излагать основные детали опасного дела, которым нам довольно скоро предстояло заняться. – Что вы будете сидеть здесь! – он глазами и кивками головы влево-вправо показал на стены явочной квартиры, которая должна была стать временной базой расположения нашей «крамольной» группы. – Только ни во что не встревать; помните, для чего мы собрались. Каждый должен быть в целости и сохранности и готов к любому развитию событий. До вечера все свободны.

Мы с Михаилом Болумеевым вышли первыми. Не спеша прошлись по улице и только остановились поглазеть на роскошную витрину какого-то магазина, как к нам подошёл юнец лет шестнадцати, прилично одетый, деланного представительного вида и сказал:

– Господа, не желаете ли посмотреть нелегальный бой без правил? Выступает сам Елизар Корунфеев по прозвищу Дровосек, многоопытный, непобедимый, не проигравший ни одной схватки. Зрелище будет весьма интересное, в первую очередь для личностей сильных, мужественных, прошедших огонь и воду и не боящихся вида крови.

– А что, разве так можно? – спросил Михаил. И посмотрел на меня, ожидая моей реакции. Я поджал губы и вскинул брови, выражая тем самым своё недоумение. Нам было удивительно, что людям с улицы, каковыми фактически мы являлись, можно вот так запросто попасть на такое представление.

– Можно, – ответил молодой человек, по всей видимости, только-только начинавший в сфере деловой активности. – Но только с условием, что заплатите мне. И контролёру на входе тоже. Спортзал с рингом совсем рядом. Начало через четверть часа.

Озвученные суммы платы за посещение экстремального зрелища показались нам вполне приемлемыми.

– Ну что, сходим? – сказал Михаил, обращаясь ко мне. – Узнаем, чего так жаждет столичная общественность.

– Давай поглядим. Надо же как-то провести время.

– Идёмте, я провожу, – проговорил юный делец. – Только плату вперёд, пожалуйста.

– На, держи, – бросил я, вручая ему деньги.

Так мы оказались в спортивном зале, где проходили поединки, официально запрещённые, по сути, подпольные.

Во втором раунде Корунфеев, он был левша, коронным левым крюком уложил своего противника на пол, а когда тот упал, обрушил на него дополнительную серию яростных размозжаюших ударов – под восторженный вой зрителей, от которого сотрясались стены.

– Что он делает! – с болью в голосе воскликнул парень, сидевший рядом с нами. Он вскочил на ноги и, взмахивая сжатыми кулаками, закричал:

– Рефери, останови Дровосека! Останови, чёрт бы тебя побрал!

Но его беспомощный глас потонул в ликующем хоре любителей жестоких расправ.

– Знакомый, что ли, твой? – спросил Михаил у парня, имея в виду поверженного бойца.

– Да это Димка Рябцев, – плачуще ответил тот, – вместе учились в одном классе. Мать у него тяжелобольная. Решил через бой зашибить деньжат на её лечение. Только куда ему против Дровосека! Тот на десять кг тяжелее его и во стократ опытней и мощнее. И не заработал ни гроша, потому как победителю – всё, а побеждённому – ничего, и покалеченным вдобавок сделается.

Бесчувственного Рябцева положили на носилки и унесли. Где-то в одной из смежных комнат ему окажут необходимую медицинскую помощь, и всё будет хорошо. Так заявил рефери. После чего он обратился к залу и спросил, кто ещё из присутствующих желает выступить против Дровосека и тем самым продлить всеобщее развлечение?

Ответом было робкое молчание. Никому не хотелось оказаться перед безудержным натиском неодолимого бойца.

– Давай я попробую, – тихо проговорил Михаил, взглядом испрашивая моего согласия. – Хочется уделать эту мерзавчину. Как остервенело добивал он несчастного, жесть просто, мороз пробирал по коже.

– Нет, Миша, – тихо же, вполголоса ответил я, – ты не справишься.

– Тогда ты выйди.

– Да ты что! Забыл, что сказал Лошкарин: ни во что не встревать, быть в целости и сохранности. А если Корунфеев угрохает меня! И с каким видом я тогда явлюсь перед полковником?

– Не угрохает. Выйди, сделай его, у тебя получится, должно получиться.

Я подумал немного, и когда рефери в очередной раз бросил клич: «Прошу, господа, кто желает на ринг?!» – встал, поднял руку и направился к огороженному помосту.

Зал встретил моё художество – сумасшедшее, по всеобщему, как я понял, убеждению, – опять же бурным ликованием, ибо предстояло насладиться не просто новой порцией сногсшибательного развлечения, но и в сопровождении серьёзных телесных повреждений сокрушённого бойца, должно статься, и обильного кровопускания.

Корунфеев был на полголовы выше меня и тяжелее килограммов на семь-восемь. Предыдущая схватка не изнурила его, а только разогрела, и он кипел энергией и страстью к новым движениям и нанесению беспощадных ударов.

Я попрыгал с полминуты, помахал руками и врезал в пустоту, по воображаемому противнику, серию стремительных прямых и боковых, чтобы тоже размять мышцы и подготовить весь организм к активной работе.

Зал ревел от восторга, созерцая нашу ожесточённую рукопашную с применением борцовских приёмов и ударов руками и ногами. Минута боя, вторая, третья… и тот самый левый крюк мне в челюсть справа.

Перед глазами сотряслось и потемнело, секунды три или четыре я был в нокдауне, в состоянии настоящего грогги, но у меня хватило соображения и сил показать вид, что со мной всё в порядке. Я улыбнулся во всю ширь лица, рассмеялся беззвучно и сделал несколько быстрых шагов назад и в сторону, чтобы уйти от последующих ударов, которые уже готовы были обрушиться на мою голову и корпус.

– Карузо, держись! – донёсся отчаянный выкрик из зала. Это Михаил, забывшись в азарте, назвал меня по прозвищу. – Не сдавайся, уделай эту суку!

Я и не собирался сдаваться. Ещё шаг назад и в другую сторону. В голове наконец прояснилось. Фигура противника, его лицо, жестокие устремлённые глаза со зрачками, как у ядовитой мамбы, оградительные канаты и ринг в целом приняли чёткие, устойчивые очертания. Явственно донёсся плывший до этого шум беснующегося зала, через который пробивались отдельные истошные выкрики.

Уклон от очередного крюка в голову, и… мой встречный боковой правой свалил Корунфеева на помост. Последовавший затем удар – со всего маха – ногой в область носа и зубов окончательно добил его; это было наказанием за избиение уже беспомощного Дмитрия Рябцева.

Возле физиономии противника, лежавшего на боку, растеклась тёмная лужа крови, хлынувшая изо рта. Видимо, у Дровосека был поранен язык.

Зал взорвался таким исступлённым рёвом, какого раньше я никогда не слыхивал. Дамы визжали, подпрыгивая и размахивая платочками и шляпками. Мужчины яро рычали, вскочив с мест и топая ногами. Все жаждали именно крови, и она полилась в изобилии.

Однако немало было и тех, кто сделал многотысячные долларовые ставки на Корунфеева и потерял их; лица таковых были хмуры и озабочены.

Рефери поднял мою руку вверх, повернул меня во все стороны, представляя людям, алкавшим жуткого зрелища и в полной мере получившим его, и объявил меня победителем. Кажется, именно так происходила церемония моего представления; в неостывшем ещё запале я не обратил внимания на подробности.

Когда мы с Михаилом покидали зал, Дровосек только начал приходить в сознание. Главным для него было то, что он остался жив и серьёзно не изувечен. Удар ногой всё же не был сделан в полную силу; в последнее мгновение перед соприкосновением свода стопы с его лицом я немного сдержал себя, иначе человек мог быть убит.

Гонорар, который мне вручили вместе с красиво оформленной плотной полиэтиленовой сумкой, был довольно значительным: это были три толстенные, связанные алым шнуром стопки баксов, ещё пахнувшие типографской краской.

Михаил был вне себя от восторга и только что не приплясывал.

– Ну, Карузо, как ты сделал его! – ликующе приговаривал он. – Как этот Дровосек летел на пол, как шмякнулся со всего маха!

Прежде чем уйти, я заглянул в бокс, куда унесли Дмитрия Рябцева. Понурив голову, он сидел на кушетке, обтянутой коричневой клеёнкой.

Женщина-врач лет сорока с усталым задумчивым лицом, оказавшая ему помощь, стояла у стола и складывала в саквояж медицинские принадлежности. Подождав, пока она уйдёт, я подвинул стул и сел напротив парня.

– Как чувствуешь себя? – спросил я у него.

– Сейчас – терпимо, – несколько виновато ответил тот, посмотрев на меня и поняв, что мне можно довериться. – Врачиха такая заботливая попалась. Всё приговаривала: «Потерпи, милый, скоро пройдёт, и тебе будет легче, потерпи». Руки у неё такие тёплые, нежные.

– Больше не участвуй в этих боях без правил, Дима. Иначе тебя сделают калекой.

– Да понял я уже. Плохо, для матери ничего не заработал.

– А что с твоей мамой?

Парень ещё больше понурился. Во взгляде его прочиталось беспомощное отчаяние.

– Операция ей нужна серьёзная. А она денег больших стоит. Где только взять их…

– Деньги не проблема, – ответил я и, достав из сумки две стопки только что заполученных шуршиков, сунул их в руки незадачливому бойцу. – Вот, держи. Надеюсь, этого хватит для оплаты операции и последующего лечения.

При виде заграничных дензнаков Рябцев широко распахнул изумлённые глаза и на несколько мгновений словно онемел.

– Вы шутите? – произнёс он, ещё не совсем придя в себя. – Так шутить нельзя, это непорядочно. Так что…

– Никаких шуток, – сказал я, прервав его. И, улыбаясь, добавил: – Держи крепче, чтобы не улетели.

Молодой человек недоверчиво посмотрел на меня.

– Бери, бери, – сказал я. – Ну, кому говорят, бери!

– Как мне отблагодарить вас? – взяв деньги, произнёс он с благоговением.

– Никаких благодарностей не надо. Хватит того, если ты до конца жизни будешь порядочным человеком, и никогда не совершишь подлостей.

– Вы словно ангел, сошедший с небес на помощь мне.

– Перестань. Гм, ангел, нашёл что сказать! Знал бы ты, Дима, кто я такой на самом деле и сколько боли и несчастий причинил многим людям. А кто твоя матушка по профессии?

– Учительница русского языка и литературы.

– И как звать её?

– Вера Алексеевна.

Меня словно жаром обдало: моя рано умершая мать тоже была учителем русского и литературы, и звали её Верой Алексеевной.

– Сколько ей лет?

– Сорок шесть. Учительская работа истрепала ей здоровье. В современной школе…

Дверь приоткрылась, и в бокс заглянул Михаил.

– Ты скоро? – спросил он.

– Уже иду.

– Сказал на две минуты, а сам…

– Передай от меня поклон своей матушке, – сказал я Рябцеву. – Она вырастила замечательного сына. Прощай, будь здоров.

– Как мне найти вас? – спросил он.

– Никак. В Москве я проездом.

С этими словами я вышел в коридор. Дверь в соседний бокс была открыта. Там врачи приводили в чувство Корунфеева. Судя по тому, как он выглядел, бои без правил на год или больше были ему заказаны. Меня кольнуло чувство вины перед бойцом. Последний удар ногой… Зря это я.

– Обмыть бы надо твою победу, – обронил Михаил, когда мы оказались на улице. – Деньжищ-то привалило сколько! Куда будешь девать такую прорву?

– Гм, куда девать! – сказал я усмехаясь. – Было бы что тратить.

– Вон забегаловка напротив, пойдём спрыснем. До вечера запах выветрится, и никому из наших в голову не придёт, что мы хряпнули. И перекусим заодно, есть хочется, не знай как.

– Ладно, уговорил, пошли.

Пересекли улицу. Зашли в заведение, словно в насмешку называвшееся «Трактир под деревом», ибо ничего похожего на деревья возле него не было; замечались только две мало облиственные, плохо прорисованные зелёные ветки по концам вывески.

Сели за столик. Подошёл услужливый официант, игравший роль полового и одетый по-старинному в длинную снежной белизны подпоясанную рубаху и белые же штаны.

– Что изволите заказать? – произнёс он, слегка поклонившись и заведя одну руку за спину.

Мы заказали по стакану красного креплёного вина, запечённую речную рыбу и дрожжевые блины с говяжьим фаршем, свёрнутые в трубочку; они были удобны для нанизывания вилкой.

– Смотри, о моей схватке с Дровосеком полковнику Лошкарину ни слова, ни намёка, – сказал я, отпив с треть стакана довольно приятного алкогольного напитка и подцепив кусочек рыбы; вино хорошо пошло по жилам, привнося ощущение физиологической комфортности.

– Гм, мне-то что, – ответил Михаил с набитым ртом и не переставая жевать. – Зачем ему докладывать о чём-то?! Что, я ничего не соображаю? К тому же мы люди маленькие, подначальные, и наше дело телячье: обделался и лежи, ха-ха, – он допил из своего стакана и с прищуром посмотрел на меня. – А винцо ничего себе, можно употреблять. Не грех бы ещё по стаканчику – для пущего кайфа. Закажем?

– Перебьёшься.

– Грубо с вашей стороны.

– Вообще-то глупость это.

– О чём ты?

– О том, что полез на ринг. Корунфеев очень даже приличный боец. Мне просто повезло, а так я мог жестоко пострадать. И какой тогда из меня был бы участник предстоящего дела с освобождением генерала Храмова?! Вот и выходит, что глупец я.

– Да ладно корить себя; нормально всё получилось на ринге. И в любом случае ты никак бы не пострадал, мне ли не знать твои бойцовские способности – ещё с «Полярного медведя». Сколько раз ты усмирял разных костоломов – новоприбывших дурачков, пытавшихся наехать на тебя.

Вечером мы вернулись на явочную квартиру. Перед тем как войти, я сказал Михаилу:

– Глянь, как у меня с морденцией, всё в порядке?

Он изучающе оглядел мою физиономию.

– Вроде справа на челюсти есть припухлость с краснотой и синевой, но почти незаметно. Если не знаешь, что был бой, не обратишь внимания.

В постели, едва я закрыл глаза, передо мной вновь нарисовалась концовка дневной встречи с полковником Лошкариным.

– Вопросы есть? Вопросов нет.

Этими крылатыми словами из кинофильма «Белое солнце пустыни» полковник закончил изложение дела, связанного с судебным произволом над генералом Борисом Александровичем Храмовым, лживо обвинённым в коррупции и прочих мошеннических делах, одним из моих бывших командиров в войне на Ближнем Востоке. Лучшим едва ли не из всех, кого я знал.

По боевой доблести и умению найти выход из самой критической ситуации его можно было сравнивать только с Лошкариным.

Вопросов было множество, но все они не имели практического значения.

Например, могло ли совершиться самоуправство над Храмовым в действительно правовом государстве? В той же Канаде, допустим, где я проживал несколько последних лет. И отвечал себе, что в этой стране даже отдалённо ничего похожего на такой произвол не было бы.