A.P. Izvolsky

Recollections of a Foreign Minister

© Перевод, «Центрполиграф», 2022

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2022

Оформление художника Я.А. Галеевой

* * *

Глава 1
Политическая ситуация в России (1905–1906)

Мое назначение на пост министра иностранных дел состоялось в мае 1906 года и совпало с открытием сессии Первой Государственной думы.

Я был diplomate de carrier и со времени поступления на государственную службу посвятил себя исключительно вопросам внешней политики. Но в октябре предшествующего года известные события вынудили меня принять активное участие во внутренних делах России, что не осталось без влияния на решение императора Николая поручить мне управление Министерством иностранных дел.

Во время описываемых событий я служил посланником в Копенгагене, будучи переведенным на этот пост из Токио в 1903 году, примерно за год до начала Русско-японской войны. Этот пост рассматривался в дипломатическом мире как весьма желанный, вследствие близости в отношениях между датской королевской фамилией и многими европейскими дворами, а также долгих и частых посещений, которые были в обычае у царя и у короля Англии по отношению к Копенгагену. Германский император также любил там появляться неожиданно, и, как понятное последствие пребывания правителей Европы, столица Дании являлась в то время центром дипломатической деятельности, предоставляя иностранным представителям исключительно удобный случай иметь наиболее полную осведомленность. Двое из моих предшественников – барон Моренгейм и граф Бенкендорф – получили назначение после Копенгагена в первоклассные посольства; третий, граф Муравьев, человек весьма средних способностей, заслужив личное расположение императора Николая, покинул Копенгаген, чтобы получить пост министра иностранных дел.

После смерти императора Александра III и в еще большей степени королевы Луизы, которую называли «тещей Европы», Копенгаген утерял несколько свою значительность, но тем не менее он оставался хорошим пунктом для наблюдений; время от времени, хотя не менее частыми промежутками, посещения то одного, то другого королевского родственника сообщали этому городу значительность былых дней. Как видно будет дальше из чтения этих мемуаров, я получил возможность в один из визитов короля Эдуарда, после долгих собеседований с ним, подготовить базу для соглашения, заключенного в 1907 году между Россией и Англией, которое оказало столь большое влияние на последующие события в Европе.

Лично, однако, я имел основания рассматривать свое назначение в Копенгаген как проявление известной немилости, потому что в то время, когда находился в Токио, я был решительным противником той «твердой» политики, которая была принята Россией по отношению к Японии и инспирировалась безответственной камарильей, имевшей большое влияние на императора.

Не исчерпывая до конца объяснения тех событий, которые вызвали Русско-японскую войну, достаточно сказать, что в качестве представителя России в Токио я настойчиво рекомендовал принять примирительную позицию по отношению к Японии и заключить соглашение с этой страной по вопросам, касающимся Маньчжурии и Кореи. Мои усилия в этом направлении имели своим последствием посылку в Европу такого достойного государственного деятеля, как маркиз Ито, в целях создать возможность сближения между Россией и Японией. Эта миссия, если бы она увенчалась успехом, была бы способна изменить весь ход событий и исключила бы возможность войны, но холодный прием, оказанный японским представителям в Петербурге, и медлительные ответы, которые давались им русским правительством, к несчастью, определили полный неуспех этого предприятия. Дальновидный представитель Японии в Лондоне счел необходимым поспешить с заключением англо-японского союза.

Уверенный в то время, что политика, принятая императором под влиянием Безобразова, адмирала Абазы и Алексеева, неизбежно должна привести к войне, и не желая быть простой игрушкой в этом деле, я попросил разрешения вернуться в Европу. По прибытии в Петербург я был очень холодно принят императором, и советы, которые пытался давать относительно дальневосточных дел и в частности относительно наших взаимоотношений с Японией, систематически игнорировались. Было еще и другое основание для столь холодного приема. Я пользовался при дворе в Царском Селе репутацией «либерала», сочувственно относящегося к движению, которое успело уже проявить себя в то время в направлении необходимости конституционных реформ в России. Это, конечно, не могло предрасположить в мою пользу царя и еще меньше царицу, которая уже тогда проявляла реакционные тенденции. Хотя в то время она не успела еще приобрести того влияния, которое явилось столь доминирующим в последние дни существования монархии, однако, несомненно, ее предубеждение являлось причиной лишения меня доверия императора. Ввиду этих обстоятельств казалось, что имелось очень мало шансов для меня получить дипломатическое назначение большей или меньшей важности; но вместе с тем вдовствующая императрица, дочь короля Кристиана IX, относилась ко мне с большой благожелательностью. Это в значительной мере обусловливалось дружеским расположением, которое она питала к моей жене, выросшей, так сказать, на ее глазах (моя жена была дочерью графа Карла Толя, сына знаменитого генерала, носившего ту же фамилию и бывшего в течение многих лет русским посланником в Копенгагене). Царь, из чувства почтения к своей матери, никогда не назначал посланников в Копенгаген, не посоветовавшись сначала с ней. Таким образом, случилось то, что, в соответствии с ее желанием, я получил назначение, очень почетное, несомненно, – но не имевшее при обстоятельствах того времени никакого политического значения.

Время шло, и печальные события Русско-японской войны постепенно рассеивали иллюзии императора, заставляя его склоняться к признанию правильности моих предсказаний и к желанию предоставить мне более активную роль. К концу войны он решился выполнить свое намерение назначить меня посланником в Берлин на пост, который оказался вакантным, ввиду ухода престарелого графа Остен-Сакена. Еще раньше я был осведомлен, что император предполагал использовать мои специальные познания в японских делах, которые я приобрел во время моего пребывания на Востоке. Как результат посредничества президента Рузвельта, переговоры о заключении мира в Портсмуте были почти предрешены, и император долгое время колебался в выборе полномочного представителя. Сначала этот пост был предложен посланнику в Париже Нелидову, затем посланнику в Риме Муравьеву. Оба ответили отказом; первый ссылался на свою неосведомленность в делах Дальнего Востока, второй – на плохое состояние своего здоровья.

Казалось, что благодаря этим отказам император остановит свой выбор на мне и что я в сорок восемь часов буду назначен главой делегации, которая должна была быть направлена в Америку. Но моя кандидатура встретила сильную оппозицию со стороны министра иностранных дел графа Ламсдорфа, защищавшего назначение Витте, с которым он был тесно связан не только лично, но и политически.

В то время кандидатура Витте была особенно нежелательна для императора, который недоброжелательно относился к этому выдающемуся государственному деятелю и не вполне доверял ему даже тогда, когда ему был поручен весьма ответственный пост в империи в прошлом. Что касается меня, я совершенно уклонился от вопросов, которые являлись важными для того времени; с начала войны я взял за правило не касаться в моих официальных сообщениях дел, которые были в стороне от моего специального поручения, и воздерживаться от предложения каких бы то ни было советов, касающихся того трудного положения, в котором оказалось правительство. Тем не менее я был настолько убежден в величайшей важности личного влияния нашего представителя, которое могло иметь решающее значение в вопросе успеха или неудачи мирных переговоров, что решил нарушить мое молчание и написал письмо графу Ламсдорфу, в котором выразил мое глубокое убеждение со всей энергией, на какую только я был способен, что единственным человеком в России, который успешно выполнил бы столь сложное дело, является Витте. Мое убеждение основывалось на знании того исключительного авторитета, которым пользовался Витте в Японии, и тех симпатий со стороны японцев, которые он приобрел в течение времени, предшествовавшего войне. Мое письмо получено было в Петербурге как раз в тот момент, когда граф Ламсдорф исчерпал все аргументы в пользу кандидатуры Витте, и, как он сам мне говорил позже, оно помогло рассеять все сомнения императора.

Витте отправился в Америку, и, как всякий знает, – с каким выдающимся талантом, я бы сказал, с гениальностью, – он успешно завершил порученное ему дело. Император, соглашаясь на совет графа Ламсдорфа, выразил пожелание, чтобы я сопровождал Витте в качестве второго полномочного представителя, но в это время Витте был настолько предубежден против меня, что настоял на назначении вместо меня моего преемника в Японии, барона Розена, которого он рассматривал как наиболее послушного сотрудника.

Как бы то ни было, я не только никогда не сожалел о моем вмешательстве в пользу назначения Витте, но и убежден, что моим вмешательством я принес действительную пользу моей стране. Наиболее распространенным мнением среди общества в России является мнение о незначительных результатах, достигнутых Витте в Портсмуте; в этом, как и в других областях, его соотечественники и современники не совсем к нему справедливы. Лично я никогда не был в близких отношениях с Витте, наоборот, я вынужден был энергично оппонировать некоторым из его политических концепций, касавшихся вопросов внешней политики, но я обязан воздать ему должное за то, что им было достигнуто в Портсмуте. Никто из профессиональных дипломатов не мог бы сделать того, что было сделано им. Дело требовало всей силы личного престижа этого «самоучки», влияния его личного авторитета на широкое общественное мнение американской демократии, чтобы получить для России, несмотря на ее неудачи, моральное преимущество над представителями противной стороны. Одной из причин этого преимущества являлась та способность, с которой Витте сумел использовать прессу Америки и Англии, благодаря благожелательному и искусному содействию корреспондента Daily Telegraph доктора Э. Дж. Диллона. Этот замечательно талантливый публицист в течение долгого времени находился в близких дружеских отношениях с Витте и пользовался его полным доверием. Он сопровождал его в Америку, и без всякого колебания я могу сказать, что значительная доля успеха русской делегации должна быть приписана усилиям доктора Диллона. Завершая свой комментарий этого эпизода, я добавлю, что, когда впервые имел случаи выступить перед Думой, почел своим долгом защищать Портсмутский договор, хотя это требовало некоторой смелости в то особое время. Я с удовлетворением узнал, что Витте, несмотря на свое нерасположение ко мне и несмотря на свои большие ошибки, почувствовал ко мне, его явному политическому противнику, большую благодарность.

В то время, когда происходили переговоры в Портсмуте, я оставался в стороне от всякого участия в активной политике, но несколько позже, в октябре 1905 года, был внезапно вовлечен в сферу деятельности, которая до сих пор была совершенно незнакома мне, – в решение вопросов внутренней государственной жизни. На этом пути я вошел в непосредственное соприкосновение с царем и стал одним из главных деятелей в драме, которая разыгрывалась в то время в России. В эту историческую эпоху Россия переживала величайший внутренний кризис. Революционное движение, возникшее в результате военных неудач русской армии в Маньчжурии, завершилось всеобщей забастовкой, которая не только остановила железные дороги, но парализовала всю экономическую жизнь страны. Серьезные беспорядки произошли в провинции, и движение, принявшее угрожающий характер, имело место по всей империи, в особенности в столице. Вдовствующая императрица, которая в то время жила в Копенгагене, была очень обеспокоена положением вещей и в своих разговорах со мной часто выражала опасения. Я воспользовался этими разговорами и попытался убедить ее и через нее убедить царя в необходимости пойти на уступки, пока еще не поздно, разумным требованиям умеренно-либеральной партии, с тем расчетом, чтобы заручиться помощью этой партии в сопротивлении в тогдашних чрезвычайно неблагоприятных условиях радикальным и революционным партиям. Мои усилия в этом направлении встретили энергичную поддержку со стороны брата императрицы, короля Фридриха VIII, человека большого чутья в политических делах, который только что сменил своего отца, короля Кристиана IX, на престоле Дании. Императрица согласилась написать своему сыну и убедить его дать России конституционную хартию с его собственного согласия, и в то же время было решено, что я должен отправиться в Петербург, чтобы передать письмо и выступить интерпретатором и защитником перед императором того совета, который давала вдовствующая императрица.

Быстро добраться до Петербурга было нелегко, так как путешествие по суше было невозможно из-за всеобщей забастовки железнодорожников, а пароходного сообщения между Россией и Данией не было. По требованию Фридриха Датская Восточно-Азиатская компания предоставила в мое распоряжение один из почтовых пароходов, St. Thomas, который как раз в это время находился в копенгагенском порту. Таким образом, я имел возможность высадиться прямо в Петербурге. Путешествие было быстрым, но не особенно приятным, так как St. Thomas был нагружен, а Балтийское море бывает наиболее неспокойным в этот период.