Долгополову Вадиму Витальевичу…

Мы красивы дорогами, шрамами, 

Буруном за кормой… 

Мы намолены старыми мамами, 

Что так ждут нас домой. 

Автор глубоко признателен Долгополову Вадиму Витальевичу, Штенгелову Ростиславу Степановичу, Лёхову Алексею Владимировичу, Орлову Михаилу Сергеевичу, Серёге Гриневскому, Вовке Обозному, Сане Расторгуеву, Ирке Гвоздевой, Серёге Аммосову, Славке Барабанову, Серёге Волохову, невольно ставшими соавторами этих записей.

Предисловие

Ни в коем случае не претендую на обобщение и тем более на объективный взгляд. Это скорее зарисовки, обрывки воспоминаний, и если кому-то станет интересно – что ж, буду только рад.

Из повествовательной жизненной канвы выхватываются и остаются в памяти сюжеты, связанные с какими-то глупыми и несуразными, на первый взгляд, событиями. Пересказывая их друзьям, мы смеёмся и шутим, всячески пытаясь этим умалить их значение, не понимая, что как раз они-то и составляют основу наших воспоминаний, а значит, претендуют занять главенствующее место в прожитом.

Геология. В какой ещё профессии можно столкнуться с таким разнообразием жизненных коллизий?

О геологии написано или снято не так и много. На вершине, пожалуй, Олег Куваев «Территория» да Михаил Калатозов «Неотправленное письмо». В этих произведениях описана героика геологических будней, окрашенных налётом романтики. И они правы – это имеет место быть. Но сейчас я не хочу касаться процесса самой работы как героического достижения цели.

Я хочу попытаться рассмотреть особенности геологической жизни, как некую ауру, незримо присутствующую в качестве воспоминаний и, возможно, ответственную за сложившееся мировоззрение отдельной группы людей, называющих себя геологами.

Основой для этого послужат собственные воспоминания и воспоминания друзей, рассказанные в тёплой неформальной обстановке, одним словом то, что вспоминается с очевидным удовольствием, легко и свободно.

Может это и бредовая идея, но я попробую.

Прежде чем приступить, давайте хоть как-то ограничим наше повествование – ведь любое событие обособлено пространственными и временными рамками.

Учитывая особенности описываемой профессии, пространство практически не ограничено (в пределах нашей необъятной Родины). Когда-то, будучи молодым и резвым, помотавшись по полям, я щеголял перед девочками фразой, что, мол, с пространством я разобрался, стал с ним «на ты», теперь осталось разобраться со временем. А вот со временем так просто не разберешься… да что лукавить – со временем разобраться не получилось.

Итак, время. Шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые… А время сейчас несётся галопом: двадцать лет – это уже история, тридцать – и подавно.

Что изменилось? Да всё! Не будем сравнивать. Просто мимоходом отметим некоторые особенности.

Время было окрашено в серые тона. Так называемый застой. Плановое хозяйство – все одинаковы и ходят почти что строем. Зато государственное финансирование работ и уверенность в завтрашнем дне. Совокупность этих условий давало, пожалуй, единственный плюс – потешить свою любознательность за счет государства. В случае геологических работ – получать гарантированное финансирование и планировать работы в соответствии со своими интересами. Конечно, это удавалось не всем и не всегда, но такая возможность существовала, надо было только немножко напрячься.

Техническая база? Да никакая, по сравнению с наличием современной техники. В семидесятом году мой сослуживец считал спектр на счетах – ну и что? Сто двадцать восемь точек – три дня счета.

Подведем итог – изменилось многое. На сегодняшний день, мне кажется, пространство несколько сузилось (я сознательно откидываю возможность перемещения за границу, а говорю о потаенных уголках нашей необъятной), сократились глобальные региональные исследования, позволяющие потешить душу первопроходца, зато современная инструментальная база позволяет решать задачи, о которых нельзя было подумать тридцать лет назад.

Да, в общем-то, это и неважно. Всё равно в душе настоящего геолога живет тяга неизведанного – некий идеал созерцательности. Что может быть прекраснее путешествия Пржевальского, когда изо дня в день передвигаешься по неизведанной территории, впитывая, вбирая в себя то новое, что открывается впереди, а вечером у костра, рассыпающего в ночи искры, записываешь в дневник увиденное за день. А на завтра пространство опять податливо распахивает объятия.

Теперь несколько слов о Вадиме Витальевиче Долгополове…

О Вадиме писать сложно. Личность донельзя противоречивая.

При первой встрече, в Москве, на кафедре, он не произвел на меня никакого впечатления. Высокий сорокапятилетний мужик с лысиной и длинным носом. Брезентовая заношенная штормовка, геологические говнодавы и коротковатые штаны. А если к этому прибавить мое знание, что он всего лишь старший инженер и к науке имеет только косвенное отношение, то особого уважения, а тем паче интереса, Вадим не вызывал.

Понимание, что перед тобой неординарная личность, приходило постепенно.

Вадим жил полем. Вся его жизнь была там, в экспедициях. В Москве он только пережидал, коротал время от одной поездки до другой. Сам, осознанно и упрямо, он строил ту жизнь, которая ему нравилась, плюя и, наверное, внутренне презирая возню, которая велась вокруг него за захват места под солнцем. В Москве, не афишируя своих взглядов и пристрастий, он занимал незаметную нишу, стараясь особо не конфликтовать, хотя по своей сути был прирожденным интриганом. Видимо, эти качества и позволяли ему вести тот образ жизни, который он сам для себя придумал и любил. Согласитесь, в семидесятые годы жить в обществе и практически быть свободным от него – дорогого стоит.

Все просчитано, продумано и доведено до совершенства. Университет, геофак, средняя инженерная должность. Возможность участвовать и, самое главное, в какой-то степени самому выбирать место проведения полевых работ.

Вадим любил Север, и чем дальше от людей, тем лучше. Пожалуй, таких полей на факультете не было ни у кого. Гидрометрия. Таежные реки. Замеры от истока до устья. Тайга. Непроходимые места. Забросы и заборы с вертолета. Сплав на резинках. Фантастические охота и рыбалка. При этом состав экспедиции – одни студенты, редко кто-то еще с кафедры. Единоначалие и плата за это – огромная ответственность, которой он не боялся. Попасть в эти поля мечтали многие. Отбор был жестким. Вадима мало интересовало, как ты учишься и насколько умен, важно было, как ты приспособлен к жизни и можешь ли ты прижиться в коллективе. Две трети отсеивались после первого года.

В полях Вадим раскрывался. Это был уже совершенно другой человек. Властный, знающий себе цену, принимающий все основные удары и заботы об экспедиции на себя. Непререкаемый авторитет достигался за счет досконального владения ситуацией и уверенности в себе. Обросший за долгие годы работ мощными связями, он выбивал вертолеты, организовывал промежуточные базовые лагеря и без конца ненавязчиво учил нас азам существования в тайге и коллективе.

Прекрасный рассказчик, обладающий изумительным чувством юмора. Сколько жизненных историй, и каких!

Не хочется козырять высокими словами, но, пожалуй, Вадима я могу назвать единственным учителем, который был у меня в этой жизни.

Да что там говорить. В геологической компании, если встречаются хотя бы два человека, которые бывали в полях с Вадимом, то уверяю вас, через два, три или пять часов обязательно возникнут рассказы о полях и о Вадиме, причем одни его будут клясть, другие им восхищаться, но вспомнят его обязательно.

***

Вот ты говоришь – сопричастность… Ха! Прекрасно тебя понимаю, сам через это прошел.

Помню, как впервые почувствовал, что вот-вот… и буду принят в славную плеяду геологов. Я только окончил школу, провалил экзамены в институт и устроился работать в Университет на кафедру мерзлотоведения. Занимал самую низшую должность – препаратор с окладом шестьдесят пять рублей. Естественно, общался в основном с техническим персоналом, и казались мне они такими матерыми геологическими волками, что дальше некуда. Рассказы о полевой жизни и геологическом прошлом лились рекой.

А острое чувство сопричастности захлестнуло, когда мы стояли тесной группой вокруг замызганного столика в пивной. Помнишь, была автопоилка на улице Строителей, недалеко от Университета?

И я увидел, ну как бы со стороны, что внутри этого провонявшего пивом, табаком и туалетом помещения, среди серой массы посетителей и монотонного гула голосов, прерываемого отдельными пьяными выкриками, образовался обособленный островок – наш уставленный пивными кружками столик, а вокруг него, плечом к плечу, сдвинув к центру головы, чтобы лучше слышать друг друга, стоят уверенные в себе мужчины, беседуют. И отделяет их от копошащейся вокруг людской массы причастность к общему тяжелому интересному и часто небезопасному делу.

И среди них я молодой, еще ничего не видевший… но уже принят, уже голова к голове, уже один из них!

***

Какими же мы были молодыми и глупыми!

Мой первый маршрут. Студент. Гидрометрия.

Река спокойная – ни порогов, ни завалов.

Вечером разбивали лагерь, палатки, костер, жратва – в основном консервы и крупы, сушка промокшей одежды и бесконечное чаепитие.

Костер – яркой точкой, черная гладь воды, в которой отражается пламя, хмурая тайга за спиной.

Комар, мошка и гнус, особенно под вечер. Особый шик – не пользоваться никакими препаратами, отгоняющими эту дрянь.

Нас было четверо. Мы с Бараном – самые ленивые.

Технология отхода ко сну, если можно так выразиться, была разработана задолго до нас. Вход в палатку тщательно зашивали нитками, после того как забирались в нее сами. Молний на входе тогда еще не было. Простые деревянные застежки просовывались через петелечки. Сами застежки располагались в пятнадцати сантиметрах друг от друга, и комар преспокойно проникал внутрь. Зашив вход, при помощи свечи всех залетевших комаров выжигали и только потом укладывались спать.

Мы же с Бараном были выше этого. Настоящий геолог должен терпеть лишения и трудности! Мы ленились и терпели. Вход в палатку даже не застегивали. Бессмысленно. Залезали в спальники, а лицо накрывали телогрейкой. За день уставали, засыпали мгновенно, как проваливались.

Пробуждение на рассвете было мучительным. Со стонами и причитаниями пальцами разлепляли глаза. Морда опухшая и красная, как кусок сырого мяса, пальцы – сардельки. Ползли к реке и окунали горящее лицо в воду. В таком режиме выдержали два-три дня, а потом, как и все, перестали лениться и стали зашиваться на ночь.

Тайга учит быстро. Сначала ты стараешься вести себя так, как привык. Мол, ты сильнее обстоятельств, и пускай эти обстоятельства подстраиваются под тебя. Три, четыре дня, от силы неделя, и начинаешь понимать, что это тебе придется подстраиваться, и чем раньше ты это сделаешь, тем тебе же будет лучше.

Смотришь на карту – сплошная зелень и синяя ниточка реки. Ну и что? А вот отошел на сто метров от реки, потерял её из вида, вспомнил зелень на карте и в следующий раз уже будешь отходить так, чтобы река была в зоне видимости, или по зарубкам на деревьях.

Есть, конечно, компас и есть солнце, которое, кстати, не всегда светит, но береженого Бог бережет.

Мошка, комар, гнус – а, фигня! Да, дня два, три. А как прожить два, три месяца? Учись у других, более опытных, не придумывай ничего нового, правила выживания в тайге определены задолго до твоего рождения. Если не дурак – приспособишься.

Идешь вдоль берега – не по сторонам глазей, а смотри под ноги – не дай Бог оступиться на какой-нибудь коряге. Ногу сломаешь – до врачей не добраться. Очень быстро становишься осторожным и аккуратным.

Сашка Онищенко забрасывал блесну с лодки, неудобно, размахнулся и засадил себе тройник в затылок. Два крючка зашли глубоко под кожу. Что делать? Обрезали леску и погребли дальше. Блесна здоровая, на щуку, бьет по затылку.

Вечером стали лагерем. Надо резать. Бритвы нет. Наточили нож, прокалили на огне, кое-как обрили волосы, сделали надрезы и вытащили крючки.

Сашке, вообще, везло. Вернулся после поля в Москву и сразу в больницу, острый приступ аппендицита. Если бы приступ случился на несколько дней раньше, в маршруте – все! Кашлык!

Но раздолбайства хватало…

У Вадима в хозяйстве было несколько ружей. Старые одностволки, вместо ремней веревки. На каждую маршрутную группу полагалось ружье с обязательными жаканами. Вдруг медведь, да и беглые по тайге порой шляются.

У нас был легкий маршрут, места заселенные, и Вадим нам ружья не дал, но патроны мы с собой взяли. А раз взяли, то надо бы бабахнуть. А как? Мы же умные – костер!

Как-то вечером, уже чай попили, стемнело, дождик моросит, мы жакан в костер, а сами под берег. Сидим, согнувшись в три погибели, ждем, когда рванет. Тридцать секунд, минута, пять минут – ничего не происходит.

Обрывчик низкий, полметра высотой. Полоска песка под ногами узкая. Темень, грязь, холодно, сверху дождик поливает, тело затекло. Надо бы высунуться посмотреть, да страшно – вдруг сейчас и пальнет. Просидели минут двадцать. Когда стало совсем невмоготу, вылезли, быстро залили костер водой, пошуровали среди головешек, патрон не нашли и, дрожа от холода, расползлись по палаткам. Куда он делся – непонятно… Повезло, наверное…

***

Да… Вадим любил поорать. Особенно когда не в настроении.

Помню, как-то сворачиваем лагерь. Вадим не в духе. Сначала ходил, бурчал, что всё делаем не так, не правильно – встаем поздно, ничего не успеваем.

Дальше – хуже.

– Кто так палатку свертывает? Работничков Бог послал! Руки из жопы растут! Чай опять переварили! Ничего поручить нельзя.

Распаляется. Покрикивать начал. Все понимающе показательно суетятся, свертывая лагерь.

А Серёга, он всегда с утра был тяжел на подъём. Есть такие люди – просыпаются в отвратительном настроении, всё не так, белый свет не мил. Эту особенность все знали и обычно до завтрака, пока не расходится, его не трогали. Ну есть у человека такая беда – не мил ему с утра белый свет.

Так вот, Вадим укладывает скарб в резинку и орет на тех, кто копошится на берегу, подтаскивая вещи. Серёга угрюмо в одиночестве сидит у догорающего костра, допивает свой чай. Рабочая атмосфера, одним словом.

Собрались. Осталось сунуть в лодку костровые рогатины и перекладину – мы их с собой возили, чтобы на следующей стоянке не тратить время на вырубку новых.

– Сколько можно возиться? – разоряется, уже сидя в лодке, Вадим. – Ползаете, как сонные мухи! Всё, поплыли! Сережа, хватит чаи гонять – лопнешь. Ну, работнички! Эти палатку толком свернуть не могут, этот чаи тут распивает, когда плыть давно пора. Давай рогатки!

Мрачный Серега поднимается и с остервенением швыряет костровую перекладину в сторону лодки с сидящим в ней Вадимом. Брошенная перекладина с легкость прошивает насквозь туго накаченный баллон лодки. Громкий хлопок и шипение вырвавшегося наружу воздуха.

Точно в десятку!

Картина Репина «Не ждали»!

Немая сцена, лишь пробулькивают в воде пузырьки воздуха, вырывающиеся из умирающего баллона уже накренившейся на один борт лодки. И… удивленно озадаченное лицо замолчавшего Вадима.

***

Зима, мороз, холод собачий. Архангельская область, засыпанная снегом тайга. Стационарный гидрометрический створ, одинокая рубленая изба на берегу, занесённая снегом по окна.

Река, почерневшая от злобы, вязко течет, вода парит на морозе.

Вадим в белом полушубке, подпоясанный ремнем, в унтах, высокий, голенастый, давая командным голосом последние указания мужикам, идущим гуськом вслед за ним по протоптанной в глубоком снегу тропинке, неспешно направляется к берегу, где болтается на темной воде оранжевая резинка.

Вадим развозит по точкам «полевые» – надбавку к зарплате за полевые работы. На плече болтается сумка, набитая деньгами под завязку.

Идет, не оборачиваясь, продолжая беседовать с провожающими его мужиками.

Хлипкие мостки.

– Так что, мужики, я на вас надеюсь… Давайте без пьянки и без халтуры, – Вадим, потеряв бдительность и свою обычную собранность, расслабленный начальственным величием раздачи столь ожидаемых денежных пособий, делает размашистый шаг, опираясь ногой на баллон лодки. Тот резко ныряет вниз и в сторону. Нелепо взмахнув руками, Вадим плашмя рушится в вязкую ледяную воду.

Застывшее идиотское изумление на лицах провожающих.

Слава Богу – не глубоко. Вадим выныривает, неуклюжим медведем выбирается на берег, молча расталкивает ошеломленных мужиков и огромными скачками несется по тропинке к дому.

По воде вдоль берега размытым блином плывет шапка-ушанка.

В жарко натопленной избе, в черных до колен «семейниках», в отвисшей майке за столом сидит, сверкая лысиной, Вадим, дует горячий чай из кружки, а над его головой по всей комнате паутиной натянуты веревки. На веревках болтаются переломленные надвое купюры – трешки, пятерки, десятки – словно новогодние флажки, навевая своей пестротой праздничную атмосферу. Вадим сушит казенные деньги.

***

Я про Вадима такую байку слышал… Взял он как-то на работу мужика, местного, на время полевого сезона. А мужика этого в пятидесятые посадили, и оттянул он полную пятнашку. Вадима это почему-то не испугало…

Да в общем, дело-то не в этом.

Ну так вот, мужичок этот коммуняк ненавидел люто. Вадим, как ты знаешь, тоже их на дух не переносил. Тайга, костер, задушевные разговоры… Мужик и открылся – говорит, мол, мечта у меня есть: памятник Ленину, что на площади в поселке стоит, взорвать! Вадим ему спокойно: «Зачем взрывать-то? Ты к машине тросом его подцепи, и по газам.»

Приезжает Вадим на следующий год, а ему докладывают:

– Володьку-то опять посадили.

– Как? За что?

– Да памятник Ленину машиной сдернул!

***

Да… Шуточки у Вадима были ещё те… Злые шутки! Мне даже казалось иногда, что он не просчитывает до конца, во что они могут вылиться. Я тебе не рассказывал, как он нас с медведем развёл? Классная история!

Я тогда студентом был… уже заканчивал, а Вадим только-только стал начальником экспедиции. Экспедиция – это громко сказано – пара работяг да три студента. Север, Архангельская тайга – глухая, сырая, тёмная… Палатки и бесконечные дожди.

А тут вдруг из Москвы начальство прикатило, то ли с проверкой, то ли просто отдохнуть недельку, из ружья пострелять. Вадим засуетился – сам охотник заядлый. Работу взвалил на нас, а сам с высоким гостем целыми днями по тайге мотается.

Возвращаются как-то рано – возбужденные, горластые – и ну рассказывать, как недалеко от лагеря на медведицу с медвежонком наткнулись. Повезло, с подветренной стороны были – не унюхала. Мы, конечно, уши развесили. И пошли-полились бесконечные байки, заканчивающиеся, в основном, одним – задрал медведь насмерть! А если кто спасся – то чудом.