© Горбунов А. А., 2019

© Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2019

Предисловие

Десять процентов таланта, отмеренного природой, понятия необъяснимого, и девяносто процентов осознанного трудолюбия, каждодневной неистовой работы, позволявшей многие годы справляться с болезнью, беспощадное отношение к себе, со «звериной требовательностью» (выражение режиссера Леонида Хейфеца) – требовательностью мотивированной – к окружающим, сделали Олега Борисова одним из самых великих артистов России.

Цифры, понятно, могут быть разными, но сути при этом не меняющими: талант, заложенный генетически, родом Борисовых, и кропотливость творческого труда, и феноменальное трудолюбие человека, осознающего свое предназначение. «Уверена, – пишет театровед Наталья Казьмина, – что если завтра объявят конец света, сегодня О. Борисов отправится на репетицию».

В театре и на съемках фильмов он быстрее всех входил в роль, потому что приходил, будучи полностью в нее вошедшим, и уходил, всё еще в ней пребывая. Сложно согласиться с суждением о том, что Борисов – один из тех артистов, у которых не было взлетов и падений. Таких – без взлетов и падений – много на российском театре и в кинематографе. Но Борисов – не один из них. Он, гений сцены, – над ними. В его творчестве не было провалов. Даже в «проходных» постановках и фильмах, о каких говорят: «ни уму ни сердцу», но в которых он как дисциплинированный артист, не отказывавшийся от вводов и эпизодов, был обязан играть, он отдавался роли полностью, никогда не опускаясь ниже своего уровня.

Взлеты же Борисова, что в театре, что в кино, достойны учебников для всех артистических школ. Его роли – Андрея («В добрый час»), Олега («В поисках радости»), Дромио («Комедия ошибок»), Петра («Последние»), принца Гарри («Король Генрих IV»), Кистерева («Три мешка сорной пшеницы»), Суслова («Дачники»), Григория Мелехова («Тихий Дон»), Ростовщика («Кроткая»), Астрова («Дядя Ваня»), Павла I («Павел I»), Свирида Петровича Голохвостого («За двумя зайцами»), Кочкарева («Женитьба»), следователя Ермакова («Остановился поезд»), Версилова («Подросток»), Германа Костина («Парад планет»), Муравина («По главной улице с оркестром»), Андрея Андреевича Гудионова («Слуга») – бесспорные шедевры театрального искусства и кино. Борисов не просто выдающийся актер – он явление. Особое, отдельное явление в русской культуре. Своей игрой он разрывал на части сердца.

Борисов больше любил роли, которые критика – несправедливо! – наделяла определением «отрицательная». Это было ему значительно интереснее. «Простора больше, возможностей, – говорил Олег Иванович. – Нет ограничений. Моя задача – срывать все клише, стереотипы. Попытаться заново взглянуть на человека. На то, что с ним происходит, какие он совершает поступки. Не давать никаких оценок. Понимать. Сострадать, наконец…»

В опубликованных спустя пять лет после ухода из жизни Олега Ивановича Борисова дневниках, ставших, к слову, важнейшим подспорьем при написании этой книги, поражает, как этот человек, невероятный пахарь, мудрый, прекрасно знающий себе цену, практически по поводу каждой предстоявшей новой работы писал: «…не знаю, справлюсь я или нет, сложно, я же такого не делал, как же, я могу подвести, могу ли я это освоить, могу ли я подняться с этим материалом…» Это – не рефлексия, а сверхтребовательность. В первую очередь к самому себе.

Он был великим актером, испытавшим голод, пережившим военное время, студенческую нищету, предательства, заквашенные на зависти и ревности. Борисов не побоялся взять себе за правило «умение быть некрасивым». Как верно заметила петербургский критик Марина Дмитревская, Олег Иванович был бесстрашным актером, «который никогда не боялся заглядывать на темную сторону улицы… Борисов имел бесстрашие не требовать от зрителей любви».

Яркий, неудобный, резкий, в то же время невероятно ранимый, нежный, тонкий и обладающий совершенно уникальными, безграничными возможностями.

Его не щадили, прежде всего за то, что он всегда оставался собой, не прогибался, не приспосабливался, не лебезил. Не заигрывал с властями. Он никогда не стремился к тому, чтобы располагать к себе. Вообще никого. Ни женщин, ни мужчин. Никогда не вымаливал какие-то награды и какие-то высокие оценки. «Он никуда не вписывался, – говорил Евгений Миронов. – Стоит вот такой… кочерыжкой. Его никуда – ни влево, ни вправо. Никуда. Стоит и всё. Борисов».

Для большинства он оставался закрытым, недоступным, застегнутым на все пуговицы. Чужаком, не вписывавшимся даже в неровный актерский строй. Зарубки на сердце – плата за возможность быть самим собой. Театр вообще очень жесток.

* * *

Дневники с названием «Без знаков препинания» – бесценный путеводитель по жизни Олега Ивановича Борисова. Равно как и свидетельства Вадима Юсуповича Абдрашитова, Льва Абрамовича Додина, Андрея Андреевича Золотова, Маргариты Рахмаиловны Литвин, Леонида Ефимовича Хейфеца. И, конечно же, невозможно переоценить многочасовые воспоминания Аллы Романовны Борисовой, вдовы Олега Ивановича, зафиксированные моим диктофоном.

Огромную помощь при изучении творчества Олега Борисова автору оказали и работы известных театроведов, таких как Анатолий Смелянский, Андрей Караулов, Александр Свободин, Сергей Цимбал, Борис Любимов, Наталья Старосельская, Ольга Егошина, Марина Дмитревская, Наталья Казьмина, Елена Горфункель, Татьяна Москвина, Ирина Павлова, Наталья Радько, Нина Рабинянц, Семен Лосев, Нинель Исмаилова…

Глава первая
От Приволжска до Москвы

8 ноября 1929 года в рабочем поселке Яковлевский (с октября 1938 года город Приволжск) Ивановской области в семье Борисовых – девятнадцатилетней Надежды Андреевны и 31-летнего Ивана Степановича – родился мальчик, о чем была произведена соответствующая запись № 93 в книге актов гражданского состояния местного загса.

С его появлением на свет связан забавный эпизод, который описан Олегом Борисовым – со слов родителей (они – из крестьян: мама из соседнего с Яковлевским Плеса, родилась 30 сентября 1910 года, отец – из Костромской губернии, родился 19 сентября 1898 года в селе Новинки Нерехтского уезда) – в дневнике:

«У меня ощущение, что еще в утробе матери я начал браниться. “Не хочу на эту землю, ну ее… вообще погоди рожать, мать”, – кричал я ей из живота, лягаясь ногами. Она, говорит, что-то слышала, да ничего не поняла.

Но все окончательно перепуталось в тот день, когда родители забирали меня из роддома. Принесли домой – бац! а там девчонка! Как же так, мать точно знает, что родила парня! Подсунули! Она обратно в роддом, объясняет: так-то и так, мол, где же ваша пролетарская совесть, товарищи? Отдайте мне назад сына. Они: ничего не знаем, надо было раньше думать. Она объясняет по новой: у него на лбу такая зеленочка, но там же тоже не дураки сидят – у всех зеленочка! Она им метрики разные, бутылку принесла, кое-как упросила – отдали ей парня, но чтобы назад уже не приносила – не примут!»

История о том, почему он при рождении был назван Альбертом, пошла, стоит сказать, от самого Олега Ивановича. Вот что он пишет об этом в дневнике: «В то время гостил в Москве бельгийский принц Альберт. Всё, как положено, с официальным визитом – красивый, не кривоногий. Мать возьми да назови меня в его честь. (И чего ей взбрело…) Я потом долго искал его следы – побывал в Лондоне, постоял у Альберт-холла, в библиотеке отца книгу прочитал о каком-то Альберте фон Больштедте, учителе Фомы Аквинского».

Альберт I, стоит сказать, был в то время не принцем, а королем Бельгии, и официальный визит королевской особы в Советский Союз тогда был полностью исключен по целому ряду причин. Главная из них – все монархии Европы выступали против страны, в которой совсем недавно расстреляли царскую семью. Кроме того, Бельгия вообще не признавала СССР. Признала только 12 июля 1935 года (через год с небольшим после гибели в горах короля Альберта, любителя альпинизма). Тогда же были установлены дипломатические отношения между двумя странами.

Первый приезд коронованной бельгийской особы в СССР – королевы Елизаветы, супруги Альберта, – датирован 15 марта 1958 года. Визит, против которого даже тогда выступали все монархии Европы, состоялся по приглашению председателя Президиума Верховного Совета СССР Климента Ефремовича Ворошилова и был приурочен к I Международному конкурсу им. П. И. Чайковского – Елизавета была большой ценительницей классической музыки.

Имя бельгийского короля не мелькало в 1920-е годы и в советских газетах, так что об этом Альберте вряд ли было известно жителям Яковлевского. Зато могло быть известно о другом Альберте – Эйнштейне: в мире широко отмечали в марте 1929 года пятидесятилетие выдающегося ученого.

Но все-таки склонен полагать, что имя Альберт первенец Борисовых получил в честь Альберта фон Больштедта: в хорошо подобранной библиотеке, собранной Иваном Степановичем (собрания сочинений Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Толстого – непременно), вполне могли храниться книги с упоминанием о великом немецком ученом, философе Альберте Великом – в будущем святом Альберте Кельнском (канонизирован в 1931 году). Об одной из этих книг Олег Иванович, собственно, и вспоминает.

Когда, забегаю вперед, настала пора регистрации отношений Аллы Латынской и Олега Борисова, Алла попросила жениха отправиться в киевский загс и написать заявление об изменении во всех документах имени – с Альберта, под которым Борисова никто и не знал, на Олега – так его называли все. В загсе каких только имен, с добрыми намерениями записанных родителями, не меняли (Даздраперму на Дарью, Комбайн на Николая, Гидростанцию на Веру, Мэлор – Маркс-Энгельс-Ленин-Октябрьская революция – на Михаила…), но про Альберта сказали: «Надо остаться Альбертом. Имя у вас уважительное, житейское – как у Эйнштейна».

Привычку рассчитывать в первую очередь на себя Иван Степанович прививал сыну с раннего детства. Вывозил на лодке четырехлетнего мальчика до середины Волги и выбрасывал за борт, словно щенка – плыви, как знаешь… Со слов отца, ситуацию, понятно, контролировавшего, маленький Олег какое-то время из воды не появлялся, потом высовывалась его фыркающая физиономия, он начинал барахтаться – короткими, истеричными взмахами рук…

Детство свое, как нечто единое, целое, Олег Борисов, надо сказать, не помнил. Только – фрагменты, только «островки» всплывали в памяти. Помнил, например, что на другом берегу широкой Волги была Серкова Слобода. Туда ходил паром с лирическим названием «Воробей», перевозивший подводы, людей. Помнил, как дед (по отцовской линии; дед по линии материнской погиб в Первую мировую войну) брал его с собой на ночную рыбалку. Олег сидел на корме большой лодки, закутанный в какие-то кожухи, а взрослые снимали переметы, выбирали стерлядь, потом варили тройную стерляжью уху… Помнил, как дед продавал лук и потом обратно возвращался и эту лодку тянул бечевой. Она шла по воде, а он по берегу. Так он и умер, тянув эту лодку…

Объяснял Олег это «беспамятство» поздним развитием. Бабушку свою (по материнской линии) называл «замечательной женщиной», которая, оставшись вдовой в возрасте двадцати шести лет, замуж больше не выходила и воспитала троих детей. Алла Романовна рассказывала мне, что Олег вообще не любил говорить о детских годах. «Никакого впечатления не осталось», – его ответ на вопрос театроведа, публициста Андрея Караулова о детстве.

Иван Степанович с 22 декабря 1931 года директорствовал в сельскохозяйственном техникуме в Плесе. Надежда Андреевна училась там на агронома. Время от времени Ивана Степановича переводили с одной работы на другую. В первый класс Олег пошел в Ярославле. Двор, улица были для него важнее всего. Особенно, рассказывал Борисов Караулову, ярославский двор: «Там у нас жил удивительный человек, я уже не помню, как его звали, кто он такой… Он был взрослый, в отличие от нас, пацанов, во дворе у него была мастерская, он делал броневички педальные для ребят, играл с нами. Но самое большое воспоминание – это его рассказы. “Заходите, ребята, заходите…” – приглашал он. Это было высшим признанием. Я помню, как он рассказывал о траловом флоте, как ловят рыбу и как ее обрабатывают, шкерят…»

Тогда, в начале 1930-х, была мода: всё, как у Толстого. Все дети ему подражали. Даже в муравейных братьев играли. Надо было разместиться на стульях, загородиться ящиками, завеситься платками и сидеть долго в темноте, прижимаясь друг к другу. Всё выполняли в точности и даже прижимались.

А еще надо было взять зеленую палочку и написать на ней тайну, самую сокровенную. Эту палочку отнести на край оврага и там, на переломе холма, закопать у дороги.

«Что написал на палочке, – рассказывал Борисов, – хорошо помню: мама. Наверное, с тех пор у меня нелюбовь к темноте, а вот чем-то загородиться, построить тын или забор – самая большая мечта. Пока неосуществимая».

Как-то Олег с товарищем подсмотрели за одним, что ходил по деревне с кружкой, проводили его до избы и решили «раскулачить». Вынесли самогонную машину через окно, пока его дома не было, но жидкость решили по дороге испробовать. Кончилось это худо – заснули прямо в овраге, а проснулись от того, что хозяин машины колотил ребятишек палкой. «Надо было уж и огурцы тащить! Ворье, молокососы!» – кричал он вслед.

После этого получившие свое воришки уселись на поляне и держали «военный совет»: разработали план, как пробраться в пионерлагерь – к детишкам богатых родителей. На их вещи позарились. Выжидали момент, когда пионеры на Волгу убегут…

«Тянули, – рассказывал Олег, – соломинку. Я вытащил длинную. Испугался, идти боюсь – дело рисковое. Тут косоглазый вынимает из портков аккуратно сложенную бумажку и шепчет: “На, прочти. Только никому не показывай! Строго секретно”. Я читаю еще плохо, а тут слова вообще непонятные. У косоглазого лучше получается: “Царю Небесный, Утешителю, Душе истины… на, понял?” – “А что это?” – “Молитва Святому Духу называется. Если прочтешь семь раз, всякое дело получается. Я у мамы переписал. Тайком. Ты сам-то крещеный?” – “Откуда мне знать…” Так я впервые узнал про молитву. Прочел семь раз и отправился “на дело”. Как ни странно, прошло успешно – косоглазому портки достались, себе взял рубашку и носил ее наизнанку, чтоб не опознал хозяин».

Иван Степанович учил девятилетнего Олега играть в шахматы. Показывал, как ходят фигуры. «Вот это король, – говорил он. – Перед смертью Иван Грозный держал его в руках… После бани велел подать шахматы и вместе с этой фигурой упал…» Олег шахматами не увлекся, но вспомнил эти уроки, когда снимался, в начале 1990-х годов в роли Ивана Грозного в фильме «Гроза над Русью», ставшем последним для режиссера Алексея Салтыкова. «В детстве, – говорил Олег Иванович, – был подан знак».

Учительница пения твердила: «Борисов, выйди к доске и проведи собрание. В каждом из вас должна быть такая ленинская искорка! Какой же ты косноязычный, Борисов! Надо быть активным, политически грамотным. Вот стой рядом и учись вести собрание!» «Была, – вспоминал Олег, – готова в глотку залезть всей пятерней, чтобы мой язык вытащить. А он уходил в этот момент в то самое место, на которое намекал Екклесиаст. Ни оратора, ни певца из меня не вышло». Учительницей пения была немолодая женщина с усиками, которая за неимением помады мазала губы свекольным составом, а лицо – жирной мазью, по своему же рецепту. Девочки видели, как она всеми этими притираниями торговала подальше от школы. Она твердила изо дня в день: «Музыку сочиняет народ, а композиторы ее только портят».

Олег помнил, как началась война, выступление Молотова. Он сразу прибежал домой со своей «войны» – дети играли в нее в репейниках.

Иван Степанович 23 июня ушел на фронт добровольцем. Из Ярославля, куда был переведен по партийной линии на шинный завод. Командовал санитарным поездом № 248. Дослужился до гвардии капитана. Был награжден грамотой Главного военно-санитарного управления Красной армии за отличную работу по уходу за ранеными бойцами, командирами и политработниками.

Олег с мамой, бабушкой и семилетним братом Левой отправились в эвакуацию. В теплушках было холодно. На какой-то станции Олег украдкой с цинковым ведерком в руках пробрался к воинскому эшелону, чтобы из большой, пылающей жаром печи набрать хоть горстку угольков… И в этот момент перед ним откуда ни возьмись вырос караульный и со всего размаха, молча, ударил ногой в пах… Так, врастяжку, и лежал он на земле, а когда очнулся, то ведерка рядом не было, кто-то подобрал. Над утратой долго горевали: другое ведерко достать было негде.

В Алма-Ате их не приняли. Поехали в Чимкент. У Олега от вшей поднялась температура – до сорока градусов. Жили в Чимкенте в каком-то клубе. Олег запомнил транспарант над сценой (под ней тоже кто-то жил) и то, как он голый стоял на лавке, мама в это время кидала его одежду в буржуйку, и было слышно, как в огне трещали вши. Вшей выводили и у Левы, который во время «экзекуции» горько плакал.

В 1943 году Борисовы из эвакуации вернулись. Но не в Приволжск, не в Плес, а в Карабиху. Проживали на территории усадьбы Некрасова. В военные годы все здание было поделено на комнатки по 8—10 метров. В апреле 2014 года на усадьбе появился новый памятный знак: открыли мемориальную доску, посвященную братьям Борисовым – Олегу и Льву. На открытие приезжала Алла Романовна Борисова.