Все чаще приходится наблюдать, по мере старения своего окружения, — на закате жизни с человеком что-то происходит. Возможно, подходящая грань, за которой что-то может быть, но, вероятнее всего, большое ничего, настолько страшит, что заставляет усиленно строить «мостики» с реальностью. «Мостики» эти, как правило, тесно связаны с деятельностью человека. Так, многие действительно хорошие научные работники под старость начинают изобретать «теории всего» — ну т.е. на основе своего узкоспециального опыта пытаются формировать очень общие модели, и мелкие наблюдения из жизни становятся им питательной почвой для формирования глобальных обобщений. Как сейчас помню, когда один очень пожилой председатель одного из крупнейших диссертационных советов в России на семинаре, предназначенном для молодых аспирантов/докторантов (куда меня занесло исключительно из желания послушать одного конкретного спикера) в своем выступлении презентовал нам... ни много ни мало «всеобщую теорию познания». Теория эта сводилась к двум линейным графикам, которые призваны были проиллюстрировать развитие человеческой мысли за всю историю. Я сидел и думал — как же люди по-разному сходят с ума. Кто-то сходит вот так, кто-то иначе, но это неминуемо сводится к попыткам «заякорить» себя. Инструментарий, понятное дело, будет у всех разных.
Данная книга называется: «Уроки чтения. Камасутра книжника». И название уже обманывает — никаких «уроков» в данной книге нет. Что такое урок? Урок — это система; когда материал разбит на уроки, значит автор данного курса предусматривал какую-то систематизацию, последовательность, иерархичность в подаваемых знаниях. Систематизация вообще не конек ни данной книги, ни автора — автор ничтоже сумняшеся сам признается, что с систематизациями в жизни у него не удалось, и никогда у него это не получалось делать (что странно, будучи выпускником Латвийского университета, который, конечно, хоть и не Тартуский, но косвенно связан с именем великого Ю.М. Лотмана ). Более того, автор идет дальше, смело отрубая, что систематизации только мешают — интуитивная каша, дескать, значительно лучше сухости систем и жесткости логики. Посыл этот на разные лады будет повторен несколько раз. Вот эти самые «уроки» без «уроков», «Камасутру» (книгу, кстати, досаточно хорошо структурированную) без структуризации нам и предстоит читать — вернее жевать нечто недопереваренное, не до конца осмысленное, а, скорее, просто наваленное в кучу.
О чем нам предстоит узнать? О литературе, Боге, слове, Боге, чтении, Боге, Библии, Боге, календаре Майя, Боге, Солженицыне, Жириновском, сюжете, Боге, Ходорковском, Боге, ребе из Любавичей Шнеерсоне, Боге, Гоголе, Боге, цензуре, филологии и, конечно же, куда без него — о Боге. Главная аналогия, упорно не желающая отлетать за не столь длительное чтение — поздние годы Гоголя, то самое старческое заглядывание в небо, граничащее с безумием, вылившееся в Избранные места из переписки с друзьями и Размышления о божественной литургии. Жанр этот никакие не «уроки», и даже не «камасутра» — данный сборник разнородных очерков ничего не дает в плане понимания книги для читающего человека, ибо у него уже есть свой аппарат, а не читающему он просто будет неинтересен. Данный сборник это просто такая старческая попытка «систематизации» (видно, что автор этого желает даже в названии, но видно, что автор в этом не умеет, и даже не хочет себе признаться, что надо бы уметь) без необходимого для этого методического аппарата. В результате эти разнородные очерки состоят из:
1. Очень недурных авторских суждений, явно, продуктов долгой мыслительной деятельности и большого читательского опыта — а-ля: «Классиков надо читать не с лупой, а с биноклем» или аналогий «Гоголь — русский Маркес» (редакторы, предусмотрительно, самое интересное вынесли в самое начало — поэтому если вам надоело, и чувствуете, что пора бросить — смело бросайте. Дальше будет только хуже);
2. Стандартная каша в голове постсоветского интеллигента — бурное удивление что, оказывается, цензура существовала не только в СССР, но и в Англии. Данное утверждение написано с таким неподдельным шоком, что становится понятно, что перед нами рафинированный представитель советской образованщины (сам автор данного слова не стесняется. а даже бравирует);
3. Попытка поделиться какими-то практическими советами, вроде чтения с карандашом. Для кого это — малопонятно. В те времена, когда я читал без карандаша — никто бы меня не убедил его взять в руки. Когда мне понадобился карандаш (ладно — твердый текстовыделитель) — мне не нужен был чей-то совет для этого;
4. Забивание остального места высосанной из пальца актуализацией, вообще не имеющей к обозначенной теме отношения. Зачем, спросите вы, Ходорковский или Жириновский в данной книге, в данной теме? Вы правы — они тут просто так. Это какие-то разорванные мемуары, которые мелко нарублены, свалены в кучу да перемешаны.
Я не против разовых наблюдений автора из серии: «Кривое зеркало вмещает больше» или «Историческая проза нужна чтоб погрузиться в эпоху, а приключенческая чтоб подслушать эпоху» — мне бы хотелось, чтоб это были не кучи разнородных сведений, из которых с лупой приходится выковыривать жемчужные зерна, коих тут, прямо скажем, совсем немного — а нечто большее. В данном случае мы видим классическое: «Что в голове — то и на бумаге».
Бывают люди с изначально вышколенным методическим аппаратом — даже когда они что-то пишут экспромтом, видно, что за написанным есть система, есть некий замысел. Увы, такие далеко не все — из козырей в руках у автора только язык, настоятельно вводящий в транс. С литературной точки зрения написано неплохо, но, опять же, к «урокам» это отношения не имеет. Бедность методического аппарата автора, к сожалению, равно как и непонимание, зачем он нужен, не были преодолены на страницах. Вот и получаем мы тезисы вроде: «Бог как секс — не переносит разговоры про себя». Неплохая мысль — но подведи ты под это что-то стоящее. Дай пример, объясни, почему так. Ты же литературовед, в конце концов. Строго следуя своей концепции литературного гедонизма автор не хочет утруждать себя неприятной для него аналитической или исследовательской работой — подчас неплохие тезисы просто висят в воздухе.
Раздел, где автор размышляет о науках, системологии, философии — боюсь, заставит дергаться глаз не только у меня. Сказать, что это примитивно и незрело — это не сказать ничего. Трагедия неплохого специалиста в своей области — за рамками её он начинает нести ахинеию с той же самоуверенностью, что есть в его действительно профессиональных суждениях. Не читать же всерьез эти надоевшие противопоставления Восток и Запада, которые мгновенно выдают незрелого философа?
Куски мемуаров, которыми обильно пересыпана книга, немного позволяют понять самого автора. Ключ в одном слове — инфантильность. Автор мечтал всю жизнь учиться, и никогда не работать (важный маркер — учеба это подготовка к жизни. Когда человек мечтает готовиться к жизни вместо самой жизни — это об очень многом говорит). Автор мечтает читать, т.е. качаться на волнах, создаваемых великими писателями — именно поэтому Достоевский неприемлем, т.к. мешает нежиться, а больше невротизирует своими текстам, а Толстой замечателен, ибо нет там чего-то, что выбило бы из седла читателя. Продолжая мысль автора что «филолог — не обязательно писатель», и что он, дескать, завидует «настоящим» писателям — я продолжу, что люди, публично отрицающие ценность систематизации, втайне завидуют тем, кто это умеет делать, и даже книги называют в соответствии со своим тайным комплексом.
Еще одна биографическая важная черта — автор задался целью уничтожить сюжет. Дескать, сюжет только вредит. А вот без сюжета будет... и очень удивился, когда у него ничего не получилось. Это удивление он сохранил, похоже, и до сегодняшних дней — еще один штрих к портрету. Последняя история — как автор пытался найти «русский роман». Разумеется, автор не дал определение, что же он хочет найти, ограничившись этой заведомо неясной формулировкой. Мигом выведя, что «Милый друг» это идеально французский роман, автор стал искать «русский роман» — старательно отметая все. Пушкин сильно европейский, поэтому он не может быть русским. У Гоголя много чертовщины, поэтому он не может быть русским (!!!). У Достоевского тоже ничего русского. Нет особого русского и у Толстого — там аристократия описана нерусская. Ну т.е. русская, но как нерусская. Побегав за своим хвостом, автор признался, что миссия то невыполнима. От таких поисков, в сопровождении с такими рассуждениями, хочется рыдать. Трагедия эмпирики без должной степени теоретизации.
Завершить данный отзыв хочу смысловой цитатой из автора: «Русский язык нужен не для того чтоб донести мысль, а чтоб размазать её». Глядя на эти «уроки» без уроков, честно говоря, даже не знаешь, что возразить. Размазано так размазано.