фетишизм Бродского, не говоря уже о псевдопростой прозе Довлатова, служившей точилом и наковальней.
Из любимых писателей мне хотелось выстроить собственную эстетику. Идя от частного к общему – от арифметики к алгебре – я мечтал о литературе, избавившейся от всего затупившегося и заезженного.
Со временем текстов набралось на книгу, но я не решался ее печатать, пока не подружился с критиком Марком Липовецким.
– Статьи пишутся на случай, – пожаловался я, – и вместе с ним устаревают.
– Чтобы стать если не литературой, то уж точно её историей, – сказал Марк.
Вооруженный этим тезисом, я выпустил книгу с названием, определявшим мое отношение к унылому герою рептильной прозы: «Иван Петрович умер».
– И не один раз, – заметили рецензенты.