Цитаты из книги «Гость. Туда и обратно»

Онегин в роман не укладывается. Ему нет места ни в сюжете, ни в мироздании, ибо Онегин – недоделанный, незаконченный, а значит (привет Сартру) – свободный. Как все стихийные экзистенциалисты, Онегин реализует свою свободу в капризе. Утратив надежду стать рабом покоя, он обречен стоять на пороге чужого счастья – и горя. Своего героя Пушкин скроил по любимому образцу: пир во время чумы. Собственно, Онегин – и пир, и чума: как пир – пьянящий, как чума – не способный остановиться.

В Третьяковке, однако, свои сказки. Самая страшная – «Аленушка»: глаза дикие, сразу видно, что сейчас утопится. Зато пейзажи располагают к покою и, я бы сказал, к рыбалке. Чувствуется, что клюет – и у Поленова, и у Левитана. У Верещагина еще и стреляют, причем – прямо сейчас. Его картины напоминают актуальный комикс о террористах и называются в настоящем времени: «Высматривают», «Нападают врасплох», «Представляют трофеи». Возле знаменитого полотна с самаркандскими воротами

Новая кухня объединила с миром ту часть Москвы, которая может себе ее позволить. Остальные смотрят телевизор.

Я видел, как японцев учили рукопожатию. Они трясли чужую ладонь с тем же нелепым усердием, с которым мы у них без разбору кланяемся, не догадываясь, что спектр наклонов иерархичен, как статус волков в стае.

Евреем, – говорил Сартр, – является каждый, кого таковым считают.

Двуглавый, как императорский орел, Эльбрус, восседающий на небесном престоле, как Саваоф, пародирует казенное триединство русской монархии: самодержавие, православие, инородность. Даже «ледяной венец», которым Пушкин завершил картину, обладает царской статью: лед – это горная вода, вознесшаяся с земли до неба. Чтобы вернуть ее обратно, понадобился Лермонтов.– Долина, – писал он о том же Кавказе, – была завалена снеговыми сугробами, напоминавшими довольно живо Саратов, Тамбов и прочие милые места нашего отечества. Курсив выражает неодобрение автора ландшафту, лишенному экзотической раскраски. Попав в чужую страну, русский глаз жаждет цвета, которого ему не хватает на родине.

Снег – единственное, что считает своим русская муза, когда попадает в горы. Восхищаясь ими, она строит пейзаж в расчете на равнинных жителей. Так у Пушкина кавказские вершины рифмуются с той государственной пирамидой, что заменяет горы плоской державе: Белел на небе голубом.

От того, что писатель изменился меньше своей родины, их первая встреча отдавала аттракционом. Уехав на Запад, Солженицын вернулся с востока, вместе с солнцем, по пути, как оно, выслушивая жалобы и претензии. Так началась бодрая осень патриарха, живущего, как все мы, в той параллельной реальности, где ничего не меняется.

Приблизительный английский, – жаловался Генрих Манн на своих более решительных коллег, – приблизительные мысли.

Кем бы я был тогда в Германии? Абажуром.