Обед

В обеденный перерыв территория завода преображалась.

Пустынная и строгая накануне, она, начиная где-то с половины одиннадцатого и практически до двух часов, дня наполнялась сначала рабочими и работницами из первого, шестого и одиннадцатого цехов, образующих то причудливые черно-серые обрывки колонн, то с перекатывающимися прибаутками, шутками небольшие по три-четыре человека компании.

Все спешили в заводскую столовую – кирпичное синее двухэтажное задание, стоящее между девятым цехом и длинным бараком конструкторское технологического бюро.

В нем-то я и работал уже несколько дней.

Два года за границей, в Венгерской Народной Республике, в Военно-воздушных силах СССР, в Южной группе войск, на полигоне Nadudvar, пролетели быстро. И вот буквально три недельки назад в мае 1973 года я и демобилизовался.

А дома сидеть на шее мамы после армии? Ну ладно, недельку-другую можно. Но не месяц же! Работать надо! А куда идти, даже вопроса не было. Ясно, на завод, где работала мама, дядя Ваня, двоюродные братья.

Так у нас в городе велось ещё с самой Великой отечественной войны, что на трех предприятиях (это потом им дали определение градообразующих) трудилось все население нашего небольшого городка. А так как заводы возникли здесь лет тридцать назад, в годы войны, то и заводских и комбинатовских династий здесь было полно.

И у нас с мамой такая маленькая заводская династия.

Поэтому и проблемы такой, куда идти работать после армии ни у меня, ни у моей мамы не было. А Пётр Павлович, с 1967 года мой отчим, деликатно в этот вопрос и не вмешивался.

Так наш завод, где моя мама и дядя Ваня, муж маминой сестры, тёти Клавы, работали с 1943 года, и стал мне родным.

Сергей Биронский, работавший главным инженером СКТБ, выйдя за проходную и посмотрев мой техникумовский диплом, сразу взял меня в группу электриков, электромонтёром-монтажником третьего разряда.

Такие тогда строгие порядки были, что даже родственника, даже с дипломом техника-электрика по производству авиационного электрооборудования, брали в рабочие с самым низким разрядом.

Но я, ни тогда, ни сейчас, никогда не обижался на дядю Серёжу за это. Таков был порядок, завод большой, третий так третий разряд, главное работа интересная – собирать электросхемы автоматических и полуавтоматических станков и линий на разные технологические операции производства деталей из металла, контрольных операций.

Дух захватывало от перспективы интересной работы. Где-то около полутора десятков рацпредложений было оформлено мной за небольшой период работы в нашем бюро. До сих пор благодарности остались в трудовой книжке. А на разряды, вплоть до самого высокого, шестого, я потом успешно сдал все заводские экзамены.

Но была одна особенность заводской жизни: резкое отличие строгого трудового рабочего времени и времени обеденного, которое строгим совсем не было.

И это мне нравилось больше всего.

Ближе к часу, во втором часу публика в районе столовой уже менялась.

Выходили степенные нарядные тёти, красиво одетые девушки из заводоуправления, солидные дядечки из техотдела, яркие девушки из финансового, молоденькие, смешливые с отдела кадров и машбюро.

А техническая молодёжь из отдела главного технолога, главного метролога и других после обеда в обязательном порядке собирались в команды и резались по – настоящему в волейбол.

По всем спортивным правилам. Строго.

Судья со свистком, как и положено ему, сидел практически над сеткой. Сварили для него специальное место.

Отличался Иван Иванович самый высокий из волейболистов. Старался и Серёга Трофимов, хотя мяч после его ударов частенько улетал в кусты к самой столовой, почти к высокому бетонному забору с колючей проволокой.

– Бей Ваня! – азартно кричали зрители, и высоченный и худосочный Иван Иванович Лукьянов с большим удовольствием всаживал очередной никак не берущийся «кол» в самую середину площадки противника.

Отскочивший мяч, высоко подпрыгивая, отлетел к забору. Я быстренько сбегал. И верхней подачей отпасовал подающему.

– Молодец, парень! – похвалил судья. – Играем дальше. Подача слева.

Ближе к двум довольные, вспотевшие, раскрасневшиеся спортсмены расходились к своим мольбертам, к чертежам, к столам.

Отдышаться. Отдохнуть от такого жаркого обеда.

Да и поработать бы немножко надо.

Я на заводе ещё новичок и в эти обеденные инженерные игры, конечно, меня никто не пустит. Да я и не напрашиваюсь.

Всего два месяца, как я после демобы (так у нас в ЮГВ называют увольнение на гражданку) и никак пока не могу к этой гражданской жизни привыкнуть.

И полигон снится, и казарма, и быстрый, нетерпеливый Немлат, конь, подаренный нашей части венгерскими друзьями из соседнего колхоза, и модели снятся, построенных нами натовских танков, американских, хоков, и самолётов, которые были целями для наших лётчиков. Мы их делаем из досок и фанеры, красим в цвет армий НАТО, в защитный цвет.

Снятся ещё не расколошмаченные пулемётами и учебным бомбометанием наших лётчиков. Удачные в натуральную величину мишени, как две капли воды, похожую на НАТОвский прототип.

И даже жалко их иногда, когда одни щепки остаются после нескольких занятий. Хорошо работают наши лётчики.

Снятся красивые венгерские города, широкие поля, прямые, как в учебнике геометрии, каналы.

Но это уже в прошлом.

Я иду к себе в лабораторию, где мы, четыре электрика конструкторского бюро, паяем блоки, схемы для станков, которые для производственных нужд делаются здесь же, на нашем заводе.

Электрики

Нас в комнате четыре электромонтёра.

Сидим, паяем. И когда мы работаем, у нас дым коромыслом. От канифоли. Раз паяльник макнул в канифоль и сразу клуб дыма к потолку. Нос отвернёшь, глаз прищуришь, и вроде нет дыма. Быстрей паяльник подносишь к контакту, приложишь – секунда и капелька олова обволокла медные провода, превратив их в один серебряно-белый блестящий монолит.

Все. Спаял.

И дуешь, чтобы олово тут же схватилось и дым от канифоли над твоей головой медленно поплыл к Славке.

Я дую на Славку. Славка дует на меня. Женька на Вовку.

На самом деле мы не хамим, и никто никого не подставляет, никто ни на кого не дует, и в мыслях этого нет, ведь мы друзья, а просто сдуваем в центр комнаты и эти облака канифоли от себя разгоняем.

Ведь кроме нашего дувания никакой вентиляции в нашей комнатке, которая громко называется мастерской электриков, нет.

Мы привыкли к этому канифольному запаху и без него уже свою жизнь не представляем. Уже и подружиться успели.

Все парни после армии. Только в разное время дембельнулись.

А Женька, так он вообще и жениться уже успел. И жена у него не кто-нибудь, а дочка самого начальника финансового отдела. Женька у нас хоть и связан родственными узами с большим с начальством, но парень простой, из народа, не заносится, обедает в рабочей столовой вместе с нами, круто играет в волейбол, бегает на лыжах. Молодец.

У нас столы рядом. Женька слева, а напротив него, у входной двери, Вовка, наш вожак комсомольский и заводила. Напротив меня тёзка мой, Славка. Гитарист и вообще, кампанейский парень.

Четыре электрика – четыре паяльника. Представляете, какой дым, когда четыре паяльника работают?

И это в то время, когда из всей вентиляции у нас, как уже отметил, одна открытая форточка.

Но мы уже привыкли.

Сидим, работаем, паяем.

У каждого своя схема, своё устройство, своя работа. Кто к станку реле времени делает, кто пускатель монтирует, кто радиосхему к станку с ЧПУ мастерит и к роботу.

Робот Петя. Это мы его так называем. На самом деле не робот, а всего-то это рука такая, механическая которая детальки подаёт в станок.

Там всего-то, в роботе, четыре релюшки, три конечника, да два воздушных цилиндра, штоки из которых и двигают детальки захваченные магнитом электрическим.

Магнитик включается, деталька прилипает, магнитик отключается, деталька падает. Механизм подачи деталек простенький, но все мы гордо зовём это простенькое устройство робот Петя.

Наши инженеры говорят, что за ними, за таким Петями, будущее, за роботами.

Но когда эти времена наступят?

В общем, работы хватает, что нам конструктора -электрики нарисуют, то и монтируем на плату.

И паяем, паяем, паяем.

Все вручную.

Как я уже отмечал, это руки у нас работают, схемы принципиальные и монтажные глазки рассматривают, а головы свободны.

Поэтому, молча, мы не работаем. Всегда у нас какие-то разговоры, коллективные дискуссии, обмен мнениями, шуточки.

То инженера зайдут, новости заводские пообсуждать, покурить, с молодёжью пообщаться, то начальство зайдёт, просто так посидеть, проверить, как мы тут работаем. Чем дышим.

Чем мы дышим-то, понятно. Так ведь они ещё не просто так заходят, а покурить им надо обязательно, отдохнуть от своих кульманов. С молодёжью пообщаться.

Тут вот Владик на днях заглянул. Анекдот про Брежнева рассказал.

– Приезжает Брежнев к Картеру с официальным визитом. Картер водит Брежнева по Белому Дому, показывает ему разные достопримечательности и в конце заводит в небольшой кабинет. В этом кабинете на стене приделана небольшая панелька, а на ней две кнопочки – белая и черная. Картер говорит Брежневу:

– Вот, посмотрите, Леонид Ильич: у меня есть две кнопочки. Если я нажму на белую, то на СССР упадёт атомная бомба, а если я нажму на черную, то на СССР упадёт водородная бомба…

Сказал и смотрит, какое впечатление его слова произведут. Брежнев подумал и говорит:

– Вы знаете, мистер президент, во время войны у меня в Польше была одна знакомая пани. У неё в доме было два унитаза – один голубой, а другой розовый… Но, когда в Варшаву вошли советские танки, она обо*ралась прямо на лестнице!

Все уржались.

Придумает же народ. Вовка, наш комсорг, тоже усмеялся и, вытирая слезы, сказал:

–Вы мужики осторожнее, раньше за политические анекдоты два года давали.

–Ты, что Вовка, – подначиваю я его, – цифры – то переставь, семьдесят третий год на дворе, а не тридцать седьмой.

Смеёмся.

Владик, рассказав ещё парочку анекдотов, взялся за выполнение своих общественных обязанностей. Он у нас за спортивно-массовую работу отвечает в профсоюзах. Записывает на лыжные соревнования заводские закрытие зимнего сезона. Вот и сейчас уговаривает всех.

Все отказываются.

– Записывайтесь, записывайтесь, – ворчит Вовка, – а то в «Комсомольском прожекторе» пропечатаем.

Снова все смеются. Женька – спортсмен, он записался.

Остальных и «Комсомольский прожектор» не запугал.

Непуганые времена пошли.

Хорошие.

Вообще-то руки работают, а голова свободна. Вот мы и спорим на разные темы. В общем, шум и гам целый день.

А мне это нравится.

Пришёл Санька:

– Ну что Вовка, пойдёшь на дежурство сегодня?

– Не знаю, – мнётся тот

Сегодня у них в милиции секретное задание. Надо ходить по улицам высматривать пацанов, какие-то парни сбежали из детского дома. И если увидишь, то сразу доложить.

Вот об этом-то и «доложить» мы и заспорили.

– Нет, – говорит Славка, – это не для меня. Пацаны решили на свободе побыть, отдохнуть от своей подростковой тюрьмы. Там же настоящая тюрьма в детском доме-то. Знаешь их как там строго держат. А я их возвращать буду? Нет закладывать и доносить не буду. Это не по мне. Пусть парни погуляют на свободе. Жрать захотят, все равно вернутся.

Вовка тоже как-то в сторону сразу:

– Нет, ребята, я лучше на танцы пойду.

Сашка нас давай уговаривать, что мол парни это не шпиками вас приглашают поработать и не доносительством заниматься, а помочь, не хватает людей в милиции.

Женька вроде согласился. Ну это его дело. А если потом там с ним в милиции побеседуют, и он потом что-то и о нас будет там все рассказывать.

Нравственно ли это, про друзей своих доносить. Морально ли это?

Сашка пошёл. Я взглянул на его сутулую спину и представил себе, как интересно будет, если ему незаметно на неё повесить табличку с восклицательным знаком. «Шпик».

А вот на дежурство в комсомольский оперативный отряд на танцы в клуб "Труд" я записался.

Охранять порядок, это совсем другое дело.

Пошёл покурить. Стою один. Затягиваюсь, смотрю в зеркало, думаю.

Вот коснулись политики сегодня. А для нас это обычная тема. Люди молодые, думающие. Почему бы о жизни не поразмышлять, о проблемах своих производственных. О плановом хозяйстве нашем. О производительности труда в социалистическом обществе, стимулах отсутствующих, когда все наше и в то же время все не наше, а ничье.

Лес вот пропадает, гниёт, а веточку нельзя колхозникам, что в деревне рядом с лесом живут, взять нельзя, сразу штраф. Вот какие порядки.

Почему такие-то? Почему для людей нельзя порядки установить, а не для бумажек ненужных.

И о чем только за день не переговоришь. О вчерашних соревнованиях по лыжам. О ресторанных после волейбола похождениях. «Съели 80 анекдотов и 22 бутылки пива».

С Женькой пообсуждали роман Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

Дали недавно мне почитать роман Александра Солженицына, писателя, запрещённого у нас в Союзе. Это журнал "Роман-газета" номер один за 1963 год. Так, давайте разберёмся. Во-первых, опубликовал его официальный советский литературный журнал. Значит, не предатель автор?

Во-первых, если вы, утверждаете, что Солженицын подонок, предатель и клеветник, то дайте нам, читателям, нам гражданам, нам, думающим людям, самим разобраться в этом. Если кто-то не прав, покажите его неправоту. Опубликуйте его. И все увидят, что он не прав. Опубликуйте и покажите, какой это подонок и мразь антисоветская и клеветническая!

Но ведь не публикуете его книги! А вместо этого запрещаете. Значит, боитесь. Значит, правду матку мужик режет и пишет абсолютную правду о том, что пережил сам, о том, что было с нами, о том, что было со страной.

Правду пишет, значит. А от правды, никуда от неё не уйдёшь.

А если его замалчивают, запрещают, боятся, значит он прав. Когда-то власти высылали и Герцена, а сегодня памятники ставят.

Так кто же он, Александр Солженицын? К сожалению, я не знаю. Надо почитать его, его книги. А их нет.

Неужели один человек так страшен для идеологических устоев целого государства? Если это так, то, на чем же тогда стоят эти устои, если сокрушить их может один человек?

Похоже, нам, народу, не доверяют, от нас скрывают, не верят нам. Конечно, ведь мы масса, челядь, и где уж нам понять, где белое, где черное.

Чего же боится партия? Разве она не значит, что в дистиллированной и дисциплинированной атмосфере раскисают мозги?