Латунная табличка на двери была начищена до блеска, напоминая своим желто-золотистым цветом его солдатскую пряжку. Та также ярко блестела. А начищенная и надраенная до сих пор хранится у него в шкафу вместе с гимнастеркой, вместе с медалями.

Но здесь, на табличке, не было звезды и лишь гипнотизировали крупные буквы "Председатель горисполкома".

Поселку всего несколько месяцев назад было присвоено название города, но здесь в поселковом совете, делящем с местной милицией холодный одноэтажный барак, ничего не изменилось.

Такая же скромная обстановка, бедная мебель и та же добрая и заботливая секретарь, Любовь Сергеевна.

– Что Ванюша случилось? – приветливо спросила она, оторвавшись от стопки бумаг и папок.

Ивана она всегда называла так: "Ванюша". И неизвестно, почему его такого большого под два метра мужика, фронтовика, награжденного орденом солдатской Славы и такого сурового на вид. Неизвестно, почему. Может потому, что глаза у Вани были голубые – голубые и волосы светло-русые кудрявились над ними, зонтиком выглядывая из-под его любимой фуражки.

А может потому, что знала она его еще маленьким, его отца и мать знала, когда – то они вместе трудились в артели, где потом, уже в военное время посылал на фронт сорок первый комбинат большие фанерные кабины для аэросаней.

А может потому, что Иван до сих пор, скоро десять, лет как победа отгремела, не был женат, так и оставшись для нее Ванюшей.

Посёлочек этот, ставший в одночасье Постановлением Совета Министров РСФСР городом, небольшой, протянулся вдоль реки и, собственно, состоял из полудесятка небольших деревень, разбросанных вдоль Сибирского тракта.

Жители этих деревень, да еще несколько сотен прикомандированных и составили первоначально все население. Собственно говоря, и городом то он стал недавно, буквально несколько месяцев назад.

И никто из горожан, работающих на Лыжном комбинате, на Комбинате древесных плит и шестьсот восьмом заводе и горожанами то себя не считали, да и не знали об этом и долгие года еще звучали в разговорной речи не названия микрорайонов и названия деревень: Грухи, Соломинцы, Лубягино, Березино, Сошени, Крутиха.

А так как и поселок и городок такой маленький, то все знали друг друга, особенно те, кто здесь раньше проживал, в этих небольших деревеньках. А вот специалистов, понаехавших на военный завод, на новый Лыжный комбинат, на комбинат древесных плит, конечно, нет. Понаехали они и из Москвы, и из других деревень и поселков Кировской области, мобилизованные сюда, в трудармию, по законам военного времени, да тут и остались жить, трудиться, растить детей.

А вот у Ивана до сих пор с семьей что-то никак не получалось. Может поэтому Любовь Сергеевна, секретарь горисполкома, так его до сих пор и называет ласково «Ванюша»

А насчет семьи и не переживал Иван, ну какие мои годы, успею. Ну что из того, что не получалось семьи? И не унывал вовсе Иван, хотя многие девчата, да и вдовчатые женщины, с интересом поглядывали в его сторону, сохли по нему, мечтали о нем.

А что муж справный был бы. А то, что выпивает иногда, так это все сейчас так. Фронтовик опять – таки. Воевали все. Нервы у них, у фронтовиков у всех.

Сидит Иван в приемной, шелест бумаг слушает. Ну ладно. Подождет. Отдохнет хоть. Как на рыбалке.

А хорошо же на рыбалке. В ранние утренние, или поздние ночные часы тишина разливалась над рекой. Стихал ветер. И было слышен даже лай собак в далекой за заливными лугами деревне, скрип двери и пыхтенье мехов в старой заводской литейки на берегу.

Иван опустил в воду сначала одно правое весло, затем второе. Да так, чтобы обе уключины полностью ушли под воду. Так, смоченные чистой речной водой, они не скрипят, когда приходится работать ими, выбирая место для очередного спуска большого трехметрового экрана.

Иван не любил ни подпуска с колокольчиками, ни гарпуны, ни тем более поплавочные удочки, никакие рыбацкие хитрости.

Что за рыбалка? Забросишь удочки или фидера и сиди, и жди. То ли дело мой экран, похлопал Иван, по торочащему в ногах и уходящего далеко за корму шест с висящим на ними прикреплённом с помощью тонкого троса к ручной лебедке экраном.

Здесь и голова нужна и интуиция. Это как у разведчика. Соображать надо, соображать.

Не просто найти на гладкой речной глади застывшей утренней реки яму. Не видно ее. Ее надо почувствует. знать. А река к тому же старая, дно хотя и глубокое, порой пяти, а то и шести метров достигает, но песчаное, и ямы эти, любимые и для хищников, и для крупного леща.

Яму в реке, ее не только найти надо, ее понять надо, подробно объяснял своему помощнику по литейке Иван, где она начинается, предъямок такой, какой формы, глубины. И в разное время года в разных местах ямы ловить рыбу надо. Летом вот поглубже можно, а уж осенью поближе к предъямнику или вообще на выходе.

Но Антон, у которого в литейке глаза горели, на рыбалке откровенно зевал, да и уснуть мог прямо в лодке, если рано, часика в два ночи выезжали на рыбалку.

Иван его не будил в такие минуты, пусть спит, два часа как с работы ушли из второй смены, устал, лишь осторожно, смажет уключины у весел водой, чтоб не скрипели и на тот берег гребет осторожно, чтобы и Антона не разбудить и рыбу не испугать.

Но и рыбалка не спасала Ивана.

Военные воспоминания не покидали ни на рыбалке, ни на работе в литейке, ни дома, в маленькой комнатке большой коммунальной квартиры в только что построенном для заводчан двухэтажном первом в поселке кирпичном доме.

Часто по ночам снилось ему пережитые страхи: то блиндаж, то выпученные глаза вскочившего с лежанки немца, то закрытые в пренебрежительной ухмылке глаза полумертвого «языка», которого они только что добыли для штаба корпуса.

И ничего с этими воспоминаниями не мог Иван поделать. Просыпался в поте. Шел на кухню. Открывал заначку, брал стопку и залпом, как привык на войне. Или выходил на ночной балкон и подолгу курил. Иногда по полпачки папирос, пока не успокаивался. И шел спать.

Но снова и снова те же самые кошмары. Красивые детские лица, глядящие ему прямо в душу с фотографии того фрица. А ведь не одну человеческую душу он загубил. Это же сколько глаз детских выплаканных по его, Ивана, вине остались там на фотографиях в дымных окопах войны.

– Возьми чаек, Ванюша, садись. Посиди отдохни. Занят пока Александр Михайлович. Расскажи, как живешь – поживаешь?

– А что рассказывать? – задумался Иван, – про кошмары не расскажешь.

***

Было любимое место у Ивана на берегу реки.

Иван немного постоял на крыльце. Пригляделся. Темнота кромешная. И то ли моросит, что ли нет, но гнетущая предгрозовая и немного душноватая для раннего лета атмосфера не испугала. Разве это дождь. Иван быстро шагнул в эту темень и привычной тропинкой мимо заводского полубарачного типа клуба, который много раз перекрашивали то в синий, то в зеленый цвет, прошел на свое любимое место.

Здесь недалеко от темнеющего контура клуба метров в двадцати начинался берег. Берег реки. Высокий обрывистый. Любил Иан тут стоять, смотреть вдаль, на поля, на леса за рекой, на огоньки областного центра. Да и на реку, на ее шумящие внизу неторопливо волны.

Любил стоять, думать, вспоминать.

Особенно часто те победные несколько месяцев, что их полк, освободивший этот маленький немецкий городок, квартировал здесь. Вспоминал уроки немецкого, что в порядке шефства полушутливо – полусерьезно обучала его разговорной речи юная Марта, дочка старой хозяйки.

***

В старом деревянном с облезлой синей краской бараке располагалась чайная. Такая и вывеска висела над крыльцом. Вывеска старая выцветшая. "Чайная" и большой стакан чая нарисован из которого идет аппетитный дымок.

Но на самом деле, здесь было только пиво. Ну и покушать иногда горяченькое, котлетки с пюре, или пельмешки.

Но дорого все это было и брали мужики только кусочек черного хлеба с селёдочкой да кружечку пива, которое качала бессменная Маруся в грязном, уже давно не белом халате.

Качала из больших деревянных бочек, которые мужики, за дармовую кружечку катали ей со двора, где их было целых полдесятка.

Пивная эта находилась как раз на дороге к дому и редко когда Иван проходил мимо. Куда спешить? Дома никто не ждал, а после такой работы, тяжелой и жаркой и отдохнуть надо бы и пивка выпить свеженького.

***

– Привет, Иван. заходи, заходи. Присаживайся.

– Иван, иди к нам.

– Да ладно. Я тут уж с Петровичем вот по кружечке.

– Что Петрович, премию пропиваешь?

–Да, какая там премия. Так в субботу поработали, начальство попросило. Как дела у тебя, Иван? Как рыбка.

– Да, не стало рыбы. Посмотри, сколько леса сплавляют. На дно, а одни топляки.