© Александр Галиновский, 2021

ISBN 978-5-0055-8482-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Погоня

Сегодня дул необычно сухой и горячий ветер. «Сухой как английский крекер к чаю», – подумал Бобби Торнтон, удивляясь внезапно пришедшему ему на ум удачному сравнению. Прохожие спешили убраться с улицы и перейти куда-нибудь в тень, а он – ничего, вышагивал медленной походкой, сунув обе руки в карманы и лишь изредка поднимал левую к лицу – чтобы придержать шляпу. У Бобби была особая невосприимчивость к высоким температурам, и он очень этим гордился. Проще говоря, когда другие изнывали от жары и потели, он испытывал такой комфорт, который и сравнить было не с чем. Именно поэтому он выбрался на прогулку именно сегодня – погода соответствовала его вкусу.

Внезапно Бобби увидел на тротуаре десятидолларовую купюру. Несмотря на ветер, несущий пригоршни пыли и прочий городской мусор прямо в лицо, она лежала без движения, будто была приколота невидимой булавкой. Быстро оглядевшись, Бобби нагнулся, чтобы подобрать находку, но в этот момент купюра внезапно сорвалась с места и понеслась прочь. «Десять долларов на дороге не валяются», – напомнил себе Бобби, что было, однако, сомнительным утверждением, учитывая его прямое и очень материальное опровержение, которое ветер грозил унести прочь.

Не теряя времени, Бобби погнался за бумажкой. Та пролетела несколько метров, опустилась на тротуар, опять поднялась, закружилась в воздухе и опять легла. В какой-то момент рука Бобби почти подхватила желанный объект, но нет – тот опять ускользнул.

Бобби разобрала злость. Отчасти и потому, что он никогда не находил денег. Никогда-никогда. Помнится, в школе его друг, имя которого он давно выбросил из памяти, нашел целый бумажник, доверху набитый наличностью. Само по себе это не было удивительным, если бы не тот факт, что они шли вместе. А так – один смотрел вниз и нашел деньги, а второй, то есть Бобби, остался в дураках. Тогда он еще предложил другу разделить сумму пополам (мол, нашли-то вдвоем), но тот наотрез отказался. Больше они не разговаривали. Зато с тех пор Бобби стал чаще смотреть под ноги… Однако и это не помогло. Он по-прежнему ничего не находил и все закончилось тем, что Бобби стал считать себя в некотором роде неудачником. Нет, в работе ему везло. Он даже смог сделать скромную карьеру, но вот о том, чтобы найти на улице хотя бы пенни или выиграть скромную сумму в лотерею, не могло быть и речи. Именно поэтому, а не только из-за жажды легкой наживы, он преследовал бумажку, которая – как на зло, никак не хотела даваться ему в руки.

Купюра сделала в воздухе пируэт, поднялась вверх и опять легла на асфальт. Бобби пришел в бешенство. Прохожие смотрели на него как на одержимого, но это мало значило. Теперь его целью было во что бы то ни стало поймать вожделенную бумажку. И он опять ринулся в погоню. На этот раз он почти настиг ее, но, как и прежде, в самый последний момент та сорвалась с места и, кувыркаясь, лишь отлетела в сторону. Бобби делал шаг – купюра удалялась на столько же. Даже когда казалось, что вот-вот и он поймает бумажку, та умудрялась каким-то непостижимым образом ускользать от его протянутых рук.

Погоня длилась уже несколько минут. Любой другой на его месте уже давно оставил бы эту затею, однако Бобби был упрям. К тому же никаких особых усилий от него не требовалось – «десятка», если можно так сказать, была подана ему судьбой на блюдечке – оставалось лишь дотянуться и взять.

Кому-то могло показаться, что десять долларов – небольшая сумма, но для Бобби важны были не только деньги, но и принцип. Каждый из нас что-то находил и радость от любой, даже самой незначительной находки, гораздо превышала ее фактическую ценность. Так устроен мир, что десять долларов, найденные на улице, не всегда равны тем, что приходится зарабатывать. Бобби это хорошо понимал, и поэтому, выждав момент, когда ветер немного уляжется, продолжил преследование.

Теперь купюра все чаще падала на землю, будто признавая свое поражение. В какой-то момент Бобби почти нагнал ее, попытался схватить, но та, словно собрав остатки сил, все же поднялась в воздух и пролетела еще метр – два. Покружив немного в воздухе, она опять опустилась на асфальт.

Издав победный крик и забыв обо всем на свете, Бобби бросился за. В этот момент для него не существовало ничего. Снисходительные взгляды прохожих, их окрики он давно игнорировал, перестал воспринимать и гудки машин. Ветер стих. Купюра легла на асфальт лицевой стороной, так что можно было прочитать фамилию Гамильтона под портретом. Добравшись до нее одним гигантским прыжком, Бобби прижал бумажку ногой и в этот момент…

И в этот момент пассажирский автобус – пятьдесят мест, вес – семнадцать с половиной тонн, сбил его на скорости семьдесят километров в час. Бобби почувствовал толчок, а затем его тело подбросило вверх, где оно сделало немыслимый кульбит, словно тряпичная кукла, которую швырнула невидимая гигантская рука.

Еще до того, как его тело приземлилось позади автобуса, для Бобби все было кончено.

Прохожие, бывшие в этот момент свидетелями ужасной аварии, никогда не забудут вида окровавленного тела, распростертого на асфальте. И лишь немногие из них, наблюдавшие за Бобби с того момента, когда он погнался за воображаемой купюрой, будут вспоминать: «Он словно гнался за чем-то невидимым. Нагибался, хватал воздух руками и гнался опять».

Когда напитки разбавляют

Он был непомерно толстым, этот тип. Даже не толстым – огромным. И когда он прикладывал рюмку к своим пухлым губам, казалось, она исчезнет там без остатка как крохотный конферансье в складках театральных портер. Он хоть и пил много, но совсем не был похож на обычного пьяницу. Ничего из того, с чем ассоциируются алкоголики – ни тощей физиономии, ни дряблой кожи с припухлостями вокруг глаз, в нем не было. Наоборот, казалось, этот тип дышит и наслаждается жизнью.

Он сказал, его зовут Толя. Анатолий Подначарский. Правда, я так и не услышал, чем он занимается. Судя по манерам, это был мелкий управленец – один из тех, у которых в подчинении ходят несколько хлюпиков, которым нужно еще подтирать зад. Что-то властное в движении его рук навело меня на мысль, что я уже встречал подобный тип. Он мог бы стать дельцом, если бы не был неудачником. Слишком жестокий, слишком злой, слишком циничный. Таких интересуют не деньги и женщины, а количество власти, сосредоточенной в их портфелях.

Я должен был держаться от него подальше. Нет, я совсем не предвзято отношусь к людям, ведь известно: по внешности не судят. Но мест в баре больше не было, и мне пришлось устроиться рядом.

– У вас свободно? – Спросил я, придвигая стул. За соседним столиком веселилась какая-то компания и я, было, подумал, что толстяк не расслышал моего вопроса.

Спустя несколько секунд он кивнул, не поднимая взгляда от своей рюмки.

Я сел.

Что-то мрачное было в этом гиганте. Даже не мрачное – унылое. Словно кусок пластилина выложили на солнцепек в июле. Даже его голос – неровный и надрывный, звучал тихо и как-то по-детски обиженно.

Не помню, как мы разговорились, да это и не важно. Если перечислять имена всех, с кем мы подружились за рюмкой и с кем тут же разошлись, никакой жизни не хватит. А этот ничем не отличался от других – может только внешностью.

Мы стали пить вместе. Он – водку, постоянно подливая из полупустого графина, я – пиво. Пиво, правда, было разбавленным и на вкус отдавало шампунем.

– Я ведь не пьющий, – его голос был утробным и грустным, как рев кита, – Но иногда мне хочется набраться, до смерти хочется, – Он икнул. – Она ведь не даёт мне. Говорит «слаб ты на это дело»… Только сидит там и вышивает…

С каждым словом его речь становилась все более неразборчивой, но я понял о ком идет речь. Не так уж редко мне приходилось слышать как пропойцы всех возрастов жалуются на одно и то же: на жен, которые не дают им пить, на детей, которые их забыли, на работу, на которую надо ходить, даже на жизнь, которая не удовлетворяет их высоким требованиям.

– Она просто горгона, – простонал толстяк, – Все сидит там и вышивает… И ает ию… – Его речь перешла в бессмысленное бормотание.

Я заказал еще пива. Толстяк, правда, не совсем раскис. Когда подошла официантка, он поднял на нее осоловевшие глаза и заказал еще «двести пятьдесят». При этом он достал бумажник и, порывшись в нем, протянул девушке купюру довольно крупного номинала. Я заметил, что таких бумажек у него солидная пачка.

– Кто «горгона»? – Я не мог оторвать взгляда от денег.

– Моя жена! – Он взвыл так, что за соседним столиком сразу несколько человек повернули головы. – Вечно достает! Она у меня… – Тут он запнулся.

Официантка принесла выпивку и с невозмутимым видом удалилась.

– Понятно, – выдавил я из себя, все еще думая о деньгах.

Толстяк наклонился ко мне. При этом стол под ним жалобно застонал.

– Она ведь у меня из этих… ик! – богатеньких была, – он как-то странно усмехнулся, – Из кровососов этих, что в семнадцатом в расход пустили.

– Ясно.

– Столько крови у народа высосали. Даже теперь… Она у меня кровь пьет. Совсем уже замучила. А потом… Потом сидит себе вышивает. И Библию читает. А глаза… Глаза такие большущие… – Он опять стал бормотать, и я не разобрал ни слова. Кто-то за соседним столиком затянул песню и ее тут же подхватила вся компания.

– Я… ик! Уже не боюсь ее… Раньше боялся, а теперь нет… – Он опрокинул еще одну рюмку и наполнил следующую. – Не боюсь, и все.

Он продолжал нести что-то о «горгоне» и «кровопийце», но я уже не обращал внимания. Лишь один раз я отвлекся от своих мыслей – когда он внезапно перевернул рюмку и показал мне ее дно.

– Вот такие. Огромные… Смотрит на меня этими глазищами… а я не могу даже пошевелится. Аж кровь в жилах стынет.

Я начал жалеть что вообще подсел к этому типу. В глубине бара освободился столик, и я подумал, не пересесть ли мне туда. Он продолжал говорить. Что-то о своей жене – «горгоне» и «кровопийце». Спустя десять минут мне стало казаться, что я знаю их супружескую жизнь наизусть.

– Не боюсь я ее! – Его кулак опустился на стол так, что рюмка подпрыгнула, – Не боюсь и все. Не сегодня…

Неожиданно он перегнулся через стол и схватил меня за плечо. В этот момент я подносил бокал ко рту, и в итоге несколько капель пролились мне на подбородок.

– Сегодня я выпил, – он хихикнул, – А она этого не любит…

На секунду я заметил, как в его глазах промелькнуло торжество, а потом внезапно он сник. Словно передо мной был не человек из плоти и крови, а резиновая кукла, которую аккуратно прокололи иголкой. Толстяк тяжело сел и замолчал.

Признаться, мне стало его жалко. Иногда человеку нужно выговориться. Но кому, если рядом никого нету? Если оглядываешься на прошлое и видишь там лишь «горгону» и «кровопийцу»? Это как в фильме с Брюсом Уиллисом: он встречает маленького мальчика (то есть себя, только ребенком), и мальчик спрашивает: «Ты стал летчиком?» – «Нет». «А у тебя есть собака?» – «Тоже нет». «Боже, я вырос неудачником».

Последний глоток показался мне отвратительным. Если бы вдруг выяснилось, что напитки здесь разбавляют ослиной мочой, это не явилось бы новостью. Я встал. Заметив это, толстяк оживился. Он сделал попытку подняться, – еще более неудачную, чем предыдущая – и так же тяжело бухнулся на сидение.

– Надо идти домой… – простонал он. – Надо… ид…

Я подхватил его подмышки и помог встать. Кто-то за соседним столиком отколол по этому поводу шутку, но я не обратил внимания. Кое-как мы протолкались к выходу.

На улице стояла глубокая ночь. Звезд почти не было, зато луна – полная и кровавая, светила как прожектор.

– Ты где живешь? – Спросил я.

Толстяк застонал, выпрямился и разлепил наполовину прикрытые веки. Я надеялся, что свежий воздух приведет его в чувство.

– Здесь, близко… – Он опирался на меня всем своим телом. Кажется, я уже говорил, что он напомнил мне кита, только теперь было совсем другое сравнение – господи, он весил целую тонну!

Вдоль по улице стояли обыкновенные пятиэтажки. Свет горел только в некоторых окнах – вечная болезнь спальных районов. Завтра на работу и все такое. Эти дома всю жизнь напоминали мне клетки – закопченные, многолюдные и страшно сырые. Будто неумелая рука переворачивала ведерки с песком.

Все еще опираясь на мое плечо, толстяк ткнул пальцем в сторону одного из таких домов. Наверное, со стороны мы напоминали двух закадычных друзей, возвращающихся с затянувшейся пьянки.

У подъезда, доставая ключи, он вновь принялся бормотать, но я не разобрал ни слова. Мы вошли. Лифта не было и в помине, а впереди лежала темная лестница. Я глянул вверх, туда, где в пролетах между этажами должен был виднеться свет, но ничего не увидел.