Диалог

Аннотация, синопсис:

В кромешной темноте общаются двое, силясь осознать где они и что с ними случилось. Не помня своих имен, не видя друг друга (работает только слух) героев начинает охватывать беспокойство и даже паника. Оба слышат только таинственный ритмичный звук, одному напоминающий тиканье часов, другому – падающие капли. Наконец, вспоминаются и имена, и события, предшествующие странному знакомству собеседников…

Когда мой отец в 2004-м умирал, находясь в коме после инсульта, я трое суток провел у его постели, пытаясь спасти самого дорогого мне человека (системы, катетеры, уколы, консультации по телефону с коллегами-спецами, профессорами – дело было в деревне, на дому, транспортировать в больницу смысла не видел). Не обращая на все признаки агонии, ранним утром в последние минуты я заговорил с ним, всеми фибрами чувствуя его рядом, растерянного, удрученного происходящим. 

Опыт такого общения к тому времени был уже большой. За руку держу, глажу (сантиментами по отношению ни к матери, ни к отцу я не отличался, вот брат мой – тот мог сюсюкать) и говорю приблизительно следующее: «Пап, тебе сейчас виднее: уходить или оставаться. Оставаться – значит, буду бороться за твое тело сколь угодно долго. Мы любим тебя и отпускать не хотим. Но если все это бессмысленно, и тело уже не вернуть – дай знать – любым доступным способом, я увижу»

Стою на коленях перед кроватью, слушаю его храп (дыхание Куссмауля – одна из форм предсмертного дыхания) и в глаза (хоть и прикрытые веками) смотрю. И в ту же секунду из-под ресниц слеза – крупная такая, чистая – выкатилась. Стиснул я зубы (одно дело чужие люди, а тут – свой, родной, любимый и безгранично уважаемый мною), ком в горле держу и говорю мысленно: «Я понял тебя, пап. Отпускаю.» (А мог ведь и не отпускать, бороться и дальше неопределенно долго). В то же мгновенье он и умер. Отец атеистом всю жизнь был, всё, что знал я и чем интересовался, считал ахинеей. А я особо и не навязывался – не только ему, вообще всем. Если бы мировоззрение его было более лояльным к посмертному существованию, я бы смог поговорить с ним тогда непосредственно. Это моё наблюдение – такие люди, как мой отец, на Рубеже сильно скованы прижизненными стереотипами, освобождение от них проходит долго, мучительно, иногда драматично.

Позже прямое общение состоялось (уже после похорон), встречались (преимущественно, в контролируемых снах), обменивались, делились… Помог мне отец однажды здорово. Потом мы расстались, я знал, что путь его далек и докучать ему моей компанией больше нельзя. И только тогда я отпустил папу по-настоящему…

Ритмичный звук на одной ноте почти не был различим. Но он был. Ни на что не похожий, незнакомый, и почти не причиняющий каких-то неудобств. Ну, есть и есть. Он то усиливался, то исчезал за гранью слышимости.

– Мы с тобой уже черт те сколько разговариваем, а я до сих пор не знаю твоего имени…

– … А твое как?

– Да зови просто Маска.

– Маска… Маска…

– Ну, так как тебя звать-то?

– … Маска, Маска…

– Чего заладил-то? Не нравится имя?

– Нравится, не нравится, не в этом дело. Я свое имя не помню.

– Как это так, не помню?

– Вот мы с тобой недавно обсуждали какие бывают на свете цвета, ты, Маска, насчитала 19. Но ведь цветов только семь – Каждый Охотник Желает Знать Где Сидит Фазан. Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий и фиолетовый. Остальные – оттенки этих семи.

Маска задумалась.

– Да, мне знакома такая напоминалочка про охотника и фазана. Точно, ты прав. Семь. А ты еще что-нибудь из детства помнишь?

– А почему сразу из детства, Маска?

– Не знаю, мне кажется, нас так в садике еще учили: каждый охотник желает знать… Я вот еще считалку помню: «На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты будешь такой? Выходи поскорей, не задерживай добрых и честных людей!».

– Помню, помню! А вот еще: «Аш кар дар мир пики пики дар мир у у рита та аш кар да!».

Маска не отвечала. Ее собеседник тоже притих, наверное, о чем-то думая. Стало совсем тихо. Эта тишина раздражала обоих. А почему – никто из них не отдавал себе отчета. Только каждый стремился чем-то ее заполнить скорее. Однако, было похоже, что темы все иссякли. Тогда Маска запела:

– Мне бесконечно жаль своих несбывшихся желаний, И только боль воспоминаний гнетет меня…

– Маска! Ура! Меня Сашей зовут! Мое имя Саша! Ой, запою сейчас тоже! «Хотелось счастья мне с тобой найти, но почему-то нам не по пути…».

– Ну наконец-то, вспомнил. А голос у тебя ничего, Александр. И со слухом все в порядке. Ты что, пел когда-то?

– Маска, я не он, я – она.

– В каком смысле?

– Я – Александра. Девочка, в смысле. А ты?

Маска опять замолчала, переваривая вопрос. Саша чувствовала это. За то время, пока они беседовали друг с другом, каждый научился немного читать мысли собеседника. Даже не мысли, а точнее сказать – чувства. Маска была в некотором замешательстве. Вопрос пола – кто мальчик, а кто девочка – являлся новой темой в разговоре.

– Саша – значит Шура? Можно так тебя называть?

– Можно. Меня так в детстве мама звала. А в школе кое-кто Шуркой дразнил, но я не обижалась. Мне мое имя в любом виде нравилось. И сейчас нравится. Только вот чего-то не достает к нему…

– Чего?

– Как будто два имени должно быть. Или еще какое-то слово… Ну не может быть, чтобы одно имя и всё… Саша и… м-м. Ну подскажи! Саша и ля-ля-ля какое-то. Да?

– Не понимаю я тебя. Может: Саша и Александра?..

– Нет, нет, нет! Не два имени, а к каждому из них еще что-то должно добавляться. Ну может, например… Александра Великая? Нет, не звучит… Александра Ма… Мо… Ва…

– Да не мучься ты, Сашок, пусть одно имя будет, оно у тебя красивое и так. Если бы ты была императрицей какой-нибудь, тогда пожалуйста: Александра Первая… или, на худой конец, Вторая.

Саша продолжала напрягать память и перебирала в уме все возможные слова, какие помнила.

– Мне как-то все равно. Вот я назвался Маской и меня это устраивает. Вполне привык… Постой-ка!

Саша тоже обратила внимание на какую-то нелепость, только что прозвучавшую.

– Маска, так ты мальчик? Ты назвалась Маской или назвался? Привык или привыкла?

– Саш, – шёпот Маски насторожил обоих, – Саша, а ты сама как думаешь, кто я? Ты по голосу можешь определить? Или по внешнему виду?

Александра тоже перешла на шепот, и волнение передалось в этом шелестящем звуке:

– Я не вижу тебя, Маска…

– И я тебя…

Вновь настала тишина, но вместе с ней из пространства, незаметно окружавшего до сих пор собеседников, проступила и кромешная мгла. Оба осознали в одно мгновенье, что только слышат друг друга. Все время, пока неспешно шел разговор, никто даже не задумался, где Саша и Маска находятся.

– Маска, мне страшно, – жалобно заскулила Саша. – Мы где?

– Я не знаю, – еле слышно прошептала в ответ Маска.

– Давай шепотом разговаривать и дальше, мне так спокойнее.

– Мне тоже. Давай. А ты далеко от меня?

– Рядом совсем.

– Ты мне прямо в ухо говоришь…

– Какое ухо?

– В левое. Стой-ка! А что у меня, кроме уха… А у тебя есть ухо?

– Маска, мне совсем становится страшно, я не понимаю ничего. Где мое тело? Оно же было у меня когда-то? Я ведь с телом родилась?..

Разум Маски мелко завибрировал от ужаса. Это испытывала сейчас и Александра.

– Саша, мы как тут оказались, и где мы вообще?

– Я поняла! – дрожащим голосом, но все еще шёпотом воскликнула девочка Александра. – Мы спим и снимся друг другу! Ну такое ведь может быть? А? Я – твой сон, а ты – мой сон.

– Нет, ты ошибаешься. Это не сон, это – что-то другое. Ты вот про имя говорила. Знаешь, мне кажется, я не Маска. Меня как-то по-другому зовут. Камерал… Камерун… Камералов… Каверасов…

– Ой. Ведь ты фамилию свою вспоминаешь. Я помню ее! Коловерин! Тебя кто-то искал недавно и кричал: «Где Коловерин?», а ему ответили: «Да вот он с Сашей рядом».

– Точно, Коловерин Алексей Юрьевич! Ты права, у имени должна быть фамилия! И еще отчество!

– Александра… Ма… Мон… Не помню, – Саша заплакала, приговаривая: – Ма, мо, ма, мама, мамочка, я не помню ничего, что со мной? Где я?

– Тихо, тихо, Саня, успокойся, сейчас будем разбираться.

Девочка продолжала всхлипывать, но говорить прекратила, прислушиваясь к давно звучащему незнакомому звуку, сейчас внезапно усилившемуся. Тин-пин, тин-пин… Или как-то так: тын-пик… А иногда одной части не было слышно, а просто: пик, пик, пик…

– Маска, ты слышишь это?

– Алексей меня зовут, я же вспомнил… Слышу. Часы тикают.

– Нет, Алексей, это не часы. Часы тикают: тик-так, тик-так… А это что-то…

– Да часы! – несколько раздраженно оборвал Сашу Коловерин. – Дай сосредоточиться. Помнишь, в самом начале я тебя спросил, когда листья на деревьях зеленые бывают, зимой или летом? А ты смеяться начала, говорила: «летом, конечно». А ведь я тебе не признался сразу, что долго не мог понять даже значения слов «зима» и «лето». Сам же вопрос про них задал, а что это такое – не понимал. Мне почему-то стыдно было признаться, что я таких простых вещей не помню…

– Леша, и я тебе не во всем призналась сразу. Я когда про прищепки рассказывала – помнишь? – как ими постиранные вещи прищипывают…, а вот к чему прищипывают – тоже не сразу вспомнила.

– Ты про веревку что-ли?

– Ура! Напомнил! Я до сих пор не могла точно назвать это слово. Веревка! Конечно же. Бельевая… Бельевая веревка. Так просто все. Прищепки разные бывают – деревянные, пластмассовые, цветные: каждый охотник желает…

Внезапное бурное веселье начало стремительно иссякать.

– Ну ладно, ладно! – почувствовав вновь тревогу в голосе Саши, попытался ее успокоить Алексей. – Сейчас будем разбираться. Надо нам с тобой все хорошенько припомнить. Так, имя вспомнили. С мальчиком-девочкой разобрались. Уши есть. Друг друга слышим. Часы тикают…

– Это не часы, я точно знаю.

– Тогда что?

– Давай послушаем внимательно.

В наступившей тишине отчетливо раздавались ритмичные звуки…

– Кап… кап… кап…, – вторила им Александра, стараясь попасть в такт.

– Стоп, стоп! Это ты так слышишь или просто дурачишься?

– Да, именно так и слышу. Это капли падают в воду: кап… кап…

– И ритм держишь правильно?

– Да, точно держу. Вот: кап… кап… кап…

– Ну, не-е-ет, я другое слышу! Вот смотри…

Алексей сосредоточился и начал подстраиваться под какой-то свой звук. Наконец он тихонько и часто зацокал:

– Цики-тики-цики-тики…

– Кап… кап… – одновременно зашептала Саша совершенно в другом, более медленном ритме.

Они долго издавали звуки – каждый свой. Пока, выдохшись, не замолчали.

– Не-е-т, – вновь протянул Алексей. – Мы что-то разное слышим. У меня явно часы тикают где-то. Причем наручные. А у тебя – капли какие-то…

Он помолчал и вдруг суетливо заговорил вновь:

– Саш, а ты знаешь, мне ведь пора. Надо бежать.

– Куда? – забеспокоилась Саша. – Мы же хотели разобраться!

– Не, пора. Я опаздываю. Я сейчас вдруг вспомнил. Я на поезд опаздываю, мне в командировку ведь ехать, а я тут с тобой…

– В командировку? Это как мой папа вечно в командировки ездит? Его с завода посылают все время то в один город, то в другой…

– Во-во, и у меня то же самое. Только я не на заводе работаю, а в строительном тресте. Подожди, какой папа? А тебе лет-то сколько?

– Кажется, четырнадцать… Нет, пятнадцать только исполнилось. Ах…

Александра будто вспомнила что-то. Она быстро и неразборчиво зашептала какие-то слова, и только отдельные доходили до слуха ее собеседника:

– Бассейн, велосипед… Юрка дал покататься. Дождь противный, мелкий такой, а у меня насморк… Скользко. В бассейн завтра все равно пойду. Очки мои раскололись, вон дужка от них валяется…

– Ну, ладно. Ты, Шура, катайся, плавай, а я пошел.

Девочка продолжала еще что-то бормотать…

Низко склонившееся