Во всем этом модные в Европе страдания, дионисийский трагизм и дух музыки сочетались с отечественными воспоминаниями о русских сектантах-хлыстах, с их медитативной практикой «верчений» и грубой эротикой, и одновременно с радикальными мечтами о «новом человеке», которому принадлежит будущее.