Глава 5

19 апреля 1918 года посол Френсис вовремя не вышел к утреннему чаю. Чаепития в посольстве были коллективными. Сотрудники, проживавшие по разным адресам, сходились на службу в посольский офис на Дворянскую и начинали свой день с дружеского чая. Это укрепляло взаимоотношения в небольшом коллективе и благоприятно сказывалось на рабочей обстановке.

В посольстве работали допоздна, поэтому ланч и ужин так же были общие, разумеется, за исключением званых обедов, куда приглашались посторонние лица.

Френсис, аккуратист и педант, в одном из писем госсекретарю Лансингу сообщил, что сотрудники посольства и он лично постоянно нарушают закон о восьмичасовом рабочем дне, более того, работают без дополнительной оплаты своего труда. Лансинг шутку оценил, чем еще больше увеличил рвение персонала к работе.

В тот день служащие как обычно сидели за столом в большой комнате на первом этаже с видом во двор. Ждали посла, вели непринужденный разговор. Как всегда солировал поверенный в делах Соединенных Штатов Бразилии Вианна Кельш. К завтраку у него была припасена очередная история из своего дипломатического опыта.

– Я вам говорю, – обращался он к собравшимся, – основной закон дипломатической службы – никогда не проявляйте инициативу, инициатива наказуема. Вот я, – Вианна делал паузу, – на заре своей службы в Лондоне по собственной инициативе составил блестящий доклад о торговле бразильским кофе с Англией. И что? Никто не оценил работу. Скажу более, меня перевели с понижением на Балканы в забытую богом Болгарию. Кто-нибудь из вас бывал там до Балканских войн?^[9] Нет. Вот поэтому вы и не знаете, какая страшная дыра, эти балканские страны.

– Хорошо, что это не слышит господин Сполайкович, посланник Сербии, он бы Вас проучил за такие слова, – сказал глава военной миссии полковник Рагглз.

– Я могу повторить все сказанное и при нём, – не унимался бразилец, – он вообще не имеет права мне о чем-то говорить, из-за него мы все оказались здесь. Из-за него произошла вся эта русская революция.

– Поясните? – в один голос изумились собравшиеся.

– Охотно. Напомните мне, что случилось в 1914 году в Боснии?

– Вы имеете ввиду убийство австрийского наследника Франца Фердинанда в Сараево?

– Вот именно! Убил наследника сербский боевик, типичное криминальное преступление, но сербы возвели это в ранг национального события.

– У каждой страны свои герои, в Бразилии тоже, наверное, какие-то есть.

– При чем здесь Бразилия, когда я говорю о Балканах, я там служил и лучше вас знаю, что и как. Так вот, что делает господин Сполайкович после австрийского ультиматума? Он бежит в русское министерство иностранных дел к министру Сазонову, падает перед ним на колени и вопит: «Спасите младу Сербию!». Сазонов его успокаивает и обещает поддержку, сербы отклоняют австрийский ультиматум, начинается война, затем революция и вот мы здесь, кстати, вместе со Сполайковичем. Сербии больше нет, Российской империи тоже, я думаю, что это не последние изменения на карте мира, война еще не окончена.

– Вы, конечно, очень упрощаете ситуацию, Вианна, – ответил бразильцу полковник Рагглз, глава американской военной миссии, сопровождавшей посольство, – но какое-то здравое зерно в Ваших рассуждениях, конечно, имеется. Великие страны оказались заложниками очередного балканского конфликта.

– Здравствуйте, господа, я пришла на урок, – в комнате появилась Лиза, дочь отставного русского генерала Мизенера, – у нас сегодня занятия по французскому с господином послом, он просил меня быть с утра.

– Доброе утро, мадемуазель, – обрадовалась гостье мужская половина общества, – Присаживайтесь, позавтракайте с нами.

– Спасибо, я сыта.

– Никаких спасибо, – Армор принял у девушки пальто, усадил её за стол и принялся потчевать. Он хорошо помнил их первую встречу, знал, что семья девушки голодает, и решил, что будет угощать ее при каждом удобном случае.

– Спасибо, господин Армор. Я правда уже кушала, но если Вы так просите, то я выпью чаю.

Русская горничная, недавно нанятая Филипом, принесла девушке завтрак и чай. По виду прислуги было понятно, что она считает генеральскую дочку дармоедкой и прихлебателем. Та поёжилась под недружественным взглядом служанки. Подумать только, ведь она вполне могла оказаться на ее месте и, если бы не господин Армор, так бы и случилось.

– Где же господин посол? Однако уже время, – встревожился Рагглз, – В одиннадцать у нас назначена встреча, а он еще не завтракал. Где Филип, почему его тоже нет?

В это время в комнате появилась голова Джордана. Слуга выглядел перепуганным и был очень взволнован.

– Господин губернатор заболел, какое несчастье, ему так плохо.

Завтрак мгновенно закончился, все устремились к лестнице на второй этаж дома, чтобы узнать, что случилось с послом.

– Нельзя. Сюда нельзя. Джордан перекрыл собою ступеньки, ведущие в бельэтаж, губернатор еще не одет.

– В чем дело, Филип?

– Он болен, ему плохо: температура, озноб, его тошнит, он только что сходил кровью. Я не знаю, что происходит, это похоже на отравление, но мы едим только проверенную еду. Вчера были консервы из новой партии из запасов Красного Креста, тех, что прислал полковник Роббинс.

– Может быть что-то с рынка?

– Исключено, все только отварное и только после моей пробы. Господи, ему плохо, надо же что-то делать.

Секретари Армор и Джонсон переглянулись.

– Я буду телефонировать мэру города, – сказал Армор, – должен же здесь быть доктор. Вы, Джонсон, идите в канцелярию и сообщите сотрудникам, что повода для паники нет. Филип пусть останется у постели, послу нужен постоянный уход.

Городской голова Алексей Авксентьевич Александров оказался на месте. Он, выслушав секретаря посольства, недолго думая, заявил Армору:

– Не надо паники. В Вологде есть прекрасные доктора и среди них несомненно лучший – старший врач губернской земской больницы Сергей Федорович Горталов. Я немедленно свяжусь с больницей, и, полагаю, доктор скоро приедет.

– Вы снова нам очень помогли, – искренне сказал Армор.

– Пустяки, – ответил Александров, – главное сейчас – помочь господину послу.

Через полчаса после звонка в больницу, доктор Горталов был уже в посольстве. Френсис лежал полуоткрыв глаза и всем видом показывал, что дела у него, как никогда, плохи. Доктор измерил пульс, провел первичный осмотр.

– Что скажете? – оба секретаря и слуга-негр замерли в ожидании.

– Скажу, что дело очень серьезно. Налицо инфекция, которая поразила желудок больного. Сейчас он пытается сопротивляться болезни, отсюда рвота, понос и прочие прелести заболевания. Было бы хуже, если бы организм не мог бороться с инфекцией. Я много лет работаю в больнице и видел немало пациентов преклонного возраста, но чтобы человек после шестидесяти лет имел такое здоровье – это просто удивительно. Наверное, посол еще интересуется дамами?

Это был запретный вопрос. В посольстве все, разумеется, знали, что после отъезда из России супруги посла мисисс Джейн Френсис, к нему стала часто заходить одна петербургская дама по имени Матильда де Крамм. Они познакомились на корабле в 1916 году, когда Френсис только отправлялся в Петроград для принятия высокой дипломатической должности.

Мадам подолгу засиживалась в гостиной посла и, хотя Френсис официально объявил, что между ними только деловые отношения, и она дает ему уроки французского, этому мало кто верил. Матильда просилась уехать с посольством в Вологду, но получила отказ. Об этой связи знал даже госсекретарь Соединенных Штатов Лансинг, но по каким-то причинам смотрел на знакомство посла сквозь пальцы.

Здесь в Вологде Френсис завел себе новое увлечение. Красивая девушка Лиза, конечно, повторяла с Френсисом основы французской грамматики, но причина её появления в посольстве была разумеется иной. Посол скучал без общения с женским обществом. Именно поэтому, услышав, что Френсис приглашает новую учительницу французского, его ближайшие сотрудники многозначительно переглянулись.

Впрочем, вся мужская половина дипломатического учреждения питала к мадемуазель Мизенер самые теплые чувства, и её никто ни в чем не упрекал. Упрекать было не в чем, пара уроков, во время которых Френсис любезничал с девушкой, как студент с гимназисткой. Ничего более. Посол всегда гордился, что он семьянин и воспитал шестерых сыновей. Он регулярно писал письма каждому из них и отдельно некоторым невесткам.

«Our big father»^[10], – говорил про посла Филип, имея ввиду, конечно, что для всей большой семьи Френсисов, их чад, домочадцев и прислуги Дэвид Роуленд Френсис всегда был отцом семейства. В этом сердце хватало места для общения и с посторонними дамами. Впрочем, за эти маленькие слабости посла никто не осуждал.

Доктору Горталову на вопрос не ответили, да он и не настаивал. Врач продиктовал перечень необходимых медикаментов, и слуга Филип незамедлительно отправился за ними в аптеку.

– Скажите, доктор, – Армор на правах русскоговорящего сотрудника пытался вызвать Горталова на откровенность, – у нас есть шансы на положительный результат?

– Только в том случае, если все здесь будут неукоснительно выполнять мои рекомендации. Первое – это голодание. Второе – гигиена, и третье – режим. Сейчас господину послу плохо, и это состояние может продолжаться несколько дней, но организм сохранил внутренние силы и способен бороться. Наша задача помочь ему в этом деле. Поэтому из питания я разрешаю ему только яйца всмятку, две штуки в день, утром и вечером, и много, много воды, это поможет преодолеть интоксикацию организма.

Френсис застонал и начал ерзать, всем видом показывая необходимость опорожнится. Клозет в доме находился довольно далеко от спальни, и туда приходилось бежать в одних подштанниках через весь бельэтаж.

– Пусть слуга всегда будет рядом с послом, – напутствовал доктор, прощаясь с секретарями, – мне нужно телефонировать каждые три часа, как обстоят дела. Ежедневно после обеда я буду проведывать больного. Всего наилучшего, поправляйтесь, господин посол!

Френсис в ответ слабо улыбнулся и сделал попытку привстать на кровати.

– Нет, нет, никаких лишний движений, Вам надо беречь силы, – Горталов сделал запрещающий знак рукой.

Доктор ушел. Филип принес все то, что можно было достать в местных аптеках, и окружил посла заботой и вниманием. Сотрудники как-то сразу поняли, как много замыкалось на этом неторопливом с виду джентльмене. Некому стало диктовать письма и донесения, посылать с поручениями. Никто не мог принять решение по поступающей отовсюду корреспонденции. Дни, которые раньше пролетали незаметно, теперь тянулись и казались такими долгими.

Френсис менялся на глазах. Еще вчера это был среднего роста плотный мужчина. При росте в пять с половиной футов^[11], он весил более двухсот двадцати фунтов^[12].

За время болезни живот посла сначала уменьшился вдвое, потом еще, и наконец, на восьмой день почти совершенно исчез. Щеки у больного опали, и он неожиданно для всех стал похож на моложавого пожилого джентльмена.

Ежедневно Френсис ел прописанные доктором яйца всмятку. Филип разыскал для этого в гардеробе посла серебряную подставку в виде вазона, на тулове которого была гравирована надпись «D. R. Francis», подарок от какого-то банка. Яйцо удобно помещалось в подставке, скорлупу в верхней части удаляли, и можно было не спеша серебряной ложечкой лакомиться содержимым.

– Этот доктор морит меня голодом, – заворчал Френсис, чуть только почувствовал себя лучше.

– Может быть Вам сделать гоголь-моголь или сварить маисовую кашу? У нас в запасе есть настоящая американская кукуруза, – спросил Армор.

– Да, да, – слабым голосом поддакивал Френсис, – каша это хорошо, и еще бы сухарик с молоком.

– Ни за что, – ответил неотступно следивший за больным принципиальный слуга, – Это совершенно невозможно, поскольку нарушает предписания доктора и мои собственные установки.

Ему никто не возразил. Френсис только вздохнул.

Доктор Горталов ежедневно бывал у постели больного: проверял пульс, смотрел язык, слушал работу сердца и с удивлением замечал, что пациент поправляется даже быстрее, чем более молодые мужчины в подобной ситуации.

– Скажите, доктор, – Френсис приподнялся с постели, – могу ли я теперь так же как и раньше бегать, прыгать и делать все остальное… ну Вы понимаете?

Армор, как мог, перевел. Доктор, казалось, не понял, о чем это спрашивает человек, еще пять дней назад стоявший одной ногой в могиле. Армор, которому был ясен эротический подтекст вопроса, спросил то же самое по-русски, напрямую. Горталов расхохотался:

– Нет, ну что Вы, о старости говорить пока преждевременно, Вы можете бегать и прыгать как и раньше, только, – доктор сделал паузу, – не так часто.

Армор перевел, Френсис остался доволен. Ему уже не терпелось возобновить занятия французским с мадемуазель Мизенер, но для этого он должен был чувствовать себя как до болезни.

– Господин посол, пришел фотограф, сотрудники просят Вас выйти на улицу для того, чтобы сделать на память фото о нашем посольстве в Вологде. Все уже готовы, ждут только Вас.

– Филип, подай мои брюки.

– Но, губернатор, Вы еще не вполне здоровы, и свежий воздух может Вам навредить.

– Не выдумывай, – это будет фото для истории, кстати, и ты тоже можешь встать вместе со всеми, как полноправный дипломат.

– Правда? Ну тогда я согласен, только найду шляпу и повяжу галстук.

– Смотрите, господа, – сказал Френсис секретарям, указав на брюки, которые оказались теперь ему безнадежно велики, – Здесь, джентльмены, – посол показал указательным пальцем на место, где раньше у него был живот, – должен быть еще один Френсис, – он сделал паузу, чтобы почувствовать настроение окружающих, потом продолжил, – но он испарился!

Все дружно посмеялись над отличной шуткой.

Прибежал Филип, разодетый в костюм-тройку и новые штиблеты. Дипломаты вышли перед зданием посольства, встали у палисада на мостках, развернули звездно-полосатый флаг, и фотограф по фамилии Гончарук, один из самых известных вологодских мастеров, сделал исторический кадр.

По какой-то причине никто из американцев так и не сохранил эту фотографию, которая, тем не менее, существует и надежно хранится вместе с негативом в Вологде в архиве спецслужбы, куда попала вместе с делом Гончарука. В свое время мы расскажем и эту историю.

К началу мая Френсис окончательно поправился. Он начал гулять и вскоре заявил, что чувствует себя так же бодро, как и раньше.

Доктор Горталов был доволен. Он по-прежнему ежедневно приходил в посольство, но теперь они с Френсисом подолгу о чем-то говорили. Армор был свидетелем и переводчиком этих диалогов, жаль, что он не оставил потомкам своих воспоминаний.

– Мои милый доктор! – в голосе Френсиса звучали нотки благодарности, – Я чувствую себя совершенно здоровым. Разрешите произвести оплату за лечение, назовите сумму.

– Я право слово смущен, – отвечал Горталов, – для меня было делом чести оказать помощь союзной России державе, вылечив её полномочного представителя. Я полагаю, что это нечто большее, чем обычная медицинская практика.

– Соединенные Штаты будут Вам благодарны вдвойне, – пошутил Френсис. – И все же, любая работа должна быть оплачена, в нашей стране это краеугольный камень деловых отношений.

– Как Вам будет угодно, – поклонился доктор, – я ни на чем не настаиваю. С моей стороны это дружественный шаг, поверьте, практики в нынешних условиях у меня предостаточно.

На следующий день Френсис отправил личного секретаря Джонсона в больницу, и тот передал доктору через приемный покой конверт, в котором находилось пятьсот рублей одной купюрой с изображением императора Петра Первого – сумма, равная месячному окладу председателя губисполкома, и благодарственное письмо с заверениями в сердечной дружбе.

– Какой все-таки упрямый человек, – улыбнулся Горталов, – Я же сказал ему, что оплаты никакой не нужно. Ну ладно, сохраню эту купюру как сувенир.

1 мая 1918 года^[13] случился двойной праздник: русская Пасха и одновременно День международной солидарности трудящихся. Отмечали все – кто что хотел.

Френсис с утренней почтой получил пакет от доктора Горталова. Там был парадный портрет Сергея Федоровича в мундире, при орденах. Широкое русское лицо, открытый взгляд, кудрявая голова, борода лопатой. На обороте надпись: «Господину послу Северо-Американских Соединенных Штатов» и автограф. В пакете также лежала книжка, юбилейный сборник в честь 25-летия врачебной деятельности С. Ф. Горталова.

На следующий день Френсис ответил благодарственным письмом в адрес доктора, обещал хранить его фотопортрет, как высокоценный сувенир, и в ответ подарить свое фото, как только появится солнечный свет, необходимый для того, чтобы заснять посла за работой в своем кабинете.

Оба они сдержали слово. Френсис сохранил фото Горталова в своем архиве в Сент-Луисе, доктор оставил на память пятьсот рублевый кредитный билет, который, впрочем, из-за инфляции очень быстро обесценился, и благодарственное письмо. Он не мог предположить, что эти сувениры в последствии станут вещественными доказательствами в его уголовном деле.

– Послушайте, Джонсон, – Норман Армор давно хотел начать это разговор, – все-таки, как Вы думаете, отчего приключилась вся эта болезнь?

– Я могу только предполагать, – отвечал личный секретарь, – Губернатор – чистюля, и заболеть от отсутствия гигиены он не мог.

– Может быть, это был тиф?

– Не знаю, доктор все время говорил о желудочной болезни и интоксикации организма.

– Вы полагаете, что возможно отравление?

– Полагаю? Да я уверен в этом, но никаких доказательств нет.

– Позвольте, но откуда тогда эта уверенность?

– Накануне болезни мы получили посылку от Красного Креста с консервами и другими продуктами.

– Так ели все!

– Да, но среди прочего полковник прислал любимый напиток господина посла, бутылку «Кентукки Бурбона». Он всегда говорил, что бурбон для него, как лекарство, и никого не угощал, видимо, из соображений мудрой экономии.

– Значит, он употребил эту бутылку один?

– Да, вечером, маленькими стопками за чтением бумаг, так сказать, для релаксации.

– Теперь мне всё ясно, – нахмурился Армор.

– Но у нас нет никаких доказательств этому, вот если бы еще кто-то заболел после употребления спиртного.

– Что гадать, полковник давно переступил грань дозволенного. Мы обязаны как-то уведомить посла, что возможно болезнь была спровоцирована.

– Я подумаю, как это можно сделать, – сказал Армор, – В любом случае, этот разговор большая государственная тайна.

– А разве мы о чем-то говорили, кроме того, что на березах проклюнулись первые листья?

– Разумеется, и погода сейчас в Вологде стоит просто превосходная.

Джентльмены дружно расхохотались и поздравили друг друга с удачным исходом болезни. Ни тот ни другой не видели на должности посла выскочку-полковника из службы Красного креста. Оба секретаря не сомневались, что он как-то причастен к болезни посла Френсиса.