Цитаты из книги «Кое-какие отношения искусства к действительности. Конъюнктура, мифология, страсть»

в мамлеевской метафизической скатологии явственно ощущается фантастическая анатомия гоголевского телесного образа, «божество-желудок». Это – не говоря уже о чисто «тематической» линии: реинкарнации гоголевской «нечисти».

«Фильмы ужасов – это ритуалы архаического культа, – писала К. Палья. – Западный человек постоянно противостоит христианской

катастрофичности или эсхатологичности текущего момента, которые пытаются передать «живописцы мутаций», заточенные на политические и прочие реалии уходящего советского режима.

время коллективной родовой жизни.

терминологии Батая, растрачивают себя целиком, являя «единственную возможную невинность – невинность мгновения». Она совпадает с формами, в которых человек отдает себя себе самому: смех, эротизм, сражение, роскошь[25]. Не простой, конечно, человек

Все степени изменений телесности, от простого гротескового обострения до радикального созидания образов биомутантов, воспринимались тогда в контексте «антропологической катастрофы» (так в кругах диссидентских мыслителей нарекли

1960-х годов в СССР появился целый ряд художников, обратившихся к феноменологии человеческих и общественных мутаций. Гнилозубые антропологические пузыри О. Целкова, городские дурачки В. Пятницкого, урбанистические неандертальцы Е. Чубарова, как бы вынырнувшие из кипящей биомассы уродцы В. Янкилевского, водоворот

Гигер, Э. Фукс, К. Юрген-Фишер, Э. Бексинский и др. Где – они, и где наши некрореалисты, не отделяющие себя от своих утробно примитивных

Овчинников постепенно приходит к изумительно точно вписанным в пространство пиктограммам, И. Сотников в своих «Компьютерных играх» минимализирует изображение, даже О. Котельников, дольше всех культивировавший дикий стиль, в своих «Елках» приходит к остро индивидуализированной эмоциональной знаковости.

«Символический обмен и смерть», но иногда его трупаки и вурдалаки