© Александр Беляев, 2016

ISBN 978-5-4483-4970-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 
Каких обид неясный зов,
Почти неразличимый всуе,
Однажды пересытит кровь,
Смерчи и ливни в ней прессуя.
 
 
И если стон незаменим
И тишина необъяснима
И не отчетливей, чем дым,
Раздумий зреющая сила,
 
 
Когда бессмысленней, чем звон,
Слов многоярусных плетенье,
Но от признанья нем наклон
Так, словно сдан на попеченье
 
 
Творцом природы тайный смысл
Не значимости и размыву,
Где тайны знак лукав и пришл,
А пониманье молчаливо —
 
 
Не жди ответа на вопрос,
Не изводи себя курсивом —
На оголенность поз и рос
Значенье не переносимо.
 
 
Росток, буравящий асфальт,
Иль голос снов и вдохновений —
Неизъяснимее, чем альт
В оркестре скрипок-совпадений.
 

ГЛАВА 1. Встреча

Мальчик осознал себя, когда под ногами зашуршал песок. Рассекая пелену приятного то ли младенческого, то ли какого-то довоплощенного забытья, к нему возвращалось обычное зрение и чувство реальности. Картина постепенно прояснялась. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались невысокие дюны, и совсем недалеко от его ног шелестело море. Не чувствовалось ни холода, ни жары, и вся действительность освещалась странным неярким светом. Казалось, что этот свет не имел источника, он как бы шел из глубины видимого и превращал хаос небытия в гармоничный, неизвестно откуда взявшийся ландшафт. Как он попал сюда, зачем и кто он – мальчик не знал, как будто существования и самосознания не было до сей минуты и мир появился только сейчас.

Мальчику было удивительно хорошо, он смутно почувствовал, что до всего этого он как-то жил и что-то делал, но никогда не испытывал такого удивительного вселенского покоя. Картина постепенно стала детализироваться. Вот сзади за дальними дюнами осозналась длинная гряда корабельных сосен, где-то вдалеке слева к морю припадали причудливые скалы, напоминающие пьющих воду фантастических зверей. Уже стали различимы редкие вскрики невидимых чаек, и лениво шелестящее море оказалось прозрачно-аквамариновым.

Мальчик сел на песок и стал пропускать его струйки между пальцами. Песок был желтым, шелковистым, просачиваясь тугими жгутиками через кулачок, ближе к земле он терял первоначальную отчетливость и редким веселым дождиком возвращался в свое материнское лоно. Только сейчас ясное небо удивительного покоя нарушило легкое облачко первой мысли-недоумения: почему так пустынно, почему не видно ни одного человека, почему рядом нет мамы или бабушки? Так не бывает, не может так быть, что весь этот мир для него одного, ведь своим счастьем необходимо с кем-то поделиться.

Как бы в ответ на эти мысли он вдруг уловил на грани слышимого и воображаемого какую-то мелодию, а может быть, песню, которая раздавалась откуда-то справа вдоль линии морского прибоя.

Впервые с момента осознания себя у него возникло желание куда-то идти и что-то делать, тем более чудесная, едва уловимая мелодия звала, притягивала к себе сладкой, прозрачной печалью то ли несбывшегося, то ли навсегда утраченного. Как будто он слышал эту мелодию раньше, до начала времен, как будто тогда ему было несказанно хорошо, но это было какое-то иное, совсем другое счастье соединения, столь непохожее на нынешнее чувство безмятежного покоя.

Поднявшись с песка, мальчик зашагал вдоль берега туда, откуда раздавалась завораживающая мелодия, то пересекая кружева ажурной пены, то оставляя следы своих маленьких ступней на мокром пустынном берегу. Песня становилась все отчетливее, уже были различимы слова, но все еще не показалась хозяйка голоса.

Может, это море поет или какая-нибудь сирена заманивает – с тревогой подумал мальчик, вспомнив историю про Одиссея и печальную участь моряков, попавших в ловушку коварных морских созданий. Он остановился и внимательно прислушался к словам:

 
Помнишь из детства
Света пургу,
Мальчик и девочка на берегу?
Личико-облачко,
Ручка узка,
Пальчики лепят дом из песка.
Еле приметен
Памяти след.
Я тебя знаю тысячу лет…
 

Неожиданно он понял, что это никакая не ловушка, что слова песни о нем и о ней, которую он знает очень давно, но никак не может вспомнить, что где-то рядом находится бесконечно дорогое ему существо, но не мама, не бабушка, а та, которая существовала гораздо раньше и без которой ему было так одиноко в этом мире. Чувствуя, что должно случиться нечто удивительное, мальчик снова побежал на голос и вскоре остановился в нерешительности. На берегу, на полосе сырого песка сидела девочка – воздушное создание в белом коротком платьице – и строила странное сооружение. Незнакомка… ну да, прекрасная незнакомка.

Мальчик был уверен, что в обозримом прошлом он не встречал ее, и все же… этот облик вызывал целую гамму чувств. Точно такие же чувства недавно вызывал ее голос, несущийся издалека. Вот и сейчас: девочка казалась ему бесконечно далекой, и в то же время мучило чувство пронзительного узнавания чего-то родного и утраченного. Хрупкое сложение, почти прозрачные ручки, светлые невесомые локоны, огромные голубые глаза на слегка вытянутом гладком лице.

Девочка повернула голову и внимательно посмотрела на мальчика. Казалось, ее совсем не удивляет это неожиданное появление и, напротив, она специально здесь расположилась, поджидая своего давнего товарища по играм. Она не поздоровалась, а скорее констатировала факт долгожданного появления:

– Ну, вот ты и пришел, милый, не грусти теперь.

«Вот, – в смятении подумал мальчик, – так всегда: мечтаешь о ком-то или о чем-то, а когда встретишь, не знаешь, как себя вести, что делать, что говорить. Кстати… и с чего это я взял, что всю жизнь мечтал ее встретить? Снова провал в памяти».

– Здравствуй, – сказал мальчик слегка севшим голосом, – что ты здесь делаешь? Как тебя зовут?

– Меня зовут Единственная, – ответила девочка все с тем же серьезным и даже строгим выражением лица. – Сейчас ты вряд ли поймешь мои слова, я пришла из места, которое называется «детство», сюда, на берег моря… оно называется «Вечность», – немного помолчав, добавила она.

– Какая Вечность, какая Единственная, разве это имя, что значит «Из места, которое называется детство?» – уже гораздо более решительно заговорил мальчик. Его распирало от множества вопросов, но большинство из них ускользали, едва коснувшись поверхности сознания. Он смутно понимал: что-то с ним не то, происходит нечто необычное, ведь раньше он жил в каком-то другом мире, где все не так, все гораздо понятнее и гораздо… хуже.

– Я – Единственная, – повторила девочка. – Посмотри вокруг: разве ты видишь здесь кого-то еще, кроме нас с тобой? Никого, кроме нас с тобой, здесь нет, и не будет до скончания века, – немного помолчав, добавила она, – разве что матушка Навна свое отражение пошлет. Возможно, – девочка перешла на шепот. – Она для нас это место и создала, вернее, для того, чтобы мы в этом месте с тобой увиделись. Она вообще очень многое может.

Мальчик еще раз внимательно осмотрелся, совершенно сбитый с толку необычностью аргумента. Действительно, насколько хватало глаз, вокруг не было признаков человеческого присутствия, и все носило печать нерукотворности и необъяснимой изначальности: вечное море, вечные песчаные дюны, вечная пена прибоя, вечное небо… нет, с небом что-то было не так, мальчик почему-то был уверен, что небо должно выглядеть несколько иначе, не отпускало ощущение, что оно чем-то ограничено, хотя что это за ограничение, было совершенно неясно.

– А я тоже – Единственный? – не нашел ничего лучшего спросить мальчик. «Твой единственный», – хотел он добавить, но промолчал.

– Нет, только я Единственная, потому что это твой сон, – отчетливо прозвенел голосок девочки. – Когда ты придешь в мой сон, тогда Единственным будешь ты.

«Ах, это сон!» – пронеслось в голове у мальчика: теперь многое вставало на свои места – и это странное многокилометровое безлюдье, и первозданность ландшафта, и забвение, за исключением отдельных воспоминаний. Как его зовут, откуда он пришел и как сюда попал, он так и не мог вспомнить. Он еще раз взглянул на небо: оно было безоблачным, светящимся, но без малейшего намека на солнце, или луну, хотя время дня стояло явно не предрассветное и тем более не вечернее. И все же что-то опять явно не сходилось, потому что окружающий мир и его восприятие были потрясающе реальными.

– Но послушай, – снова обратился мальчик к незнакомке. – Я хорошо помню, что раньше тоже видел сны: они были совсем другими – смутными, неправдоподобными, в них никогда не ощущалось такой ясности, да и поступал в них я совершенно по-иному, – он пытался найти нужные слова, – как будто был каким-то запрограммированным, без свободы воли, без возможности удивляться или рассуждать, я не мог в них пойти по желанию туда или сюда, рассматривать то или это, они состояли в основном из фантастически искаженных обрывков прежних воспоминаний и встреч, здесь же все совершенно незнакомо и удивительно.

– Это не обычный сон, – улыбнулась девочка. – Люди с непробужденной душой видят такие сны очень редко – иногда 1—2 раза за всю жизнь. Они необходимы для того, чтобы в сознании этих людей забрезжила память прежних жизней, прежних встреч, а иногда для того, чтобы человек вспомнил свою Единственную или Единственного. Потом, когда он станет взрослым, то сможет избежать многих ловушек и если разбудит свою древнюю память, то когда-нибудь – может, в другой жизни – встретит и узнает его или ее. Ты, например, почти никогда не узнавал меня или принимал за меня другую. Кстати, – задумчиво добавила она, – ловушек все равно никогда избежать не удается – скорее появляются силы для того, чтобы из них выбраться.

– Что значит «ловушки»? – не понял мальчик. – Это что – ямы замаскированные, капканы?

– Я не могу объяснить тебе всего, – с легкой печалью ответила девочка. – Твоя душа еще не пробуждена, многого ты сейчас не поймешь. Сюда тебя отправили для того, чтобы ты начал пробуждаться.

– Что значит «пробуждаться», ты же сама сказала, что мы спим?

– Мы не спим, это я пришла в твое сновидение, которое не есть обычный сон – скорее, это первая твоя встреча с настоящей реальностью, вернее, с одним из его бесчисленных миров. Это раньше – во сне или наяву – ты находился в состоянии постоянной духовной дремоты. Твой разум не очищен, – помолчав, добавила она.

– Ты в начале нашей встречи упоминала какую-то матушку. Кто она? Разве мы с тобой брат и сестра? – недоуменно спросил мальчик. – И потом, почему ты все время задаешься, говоришь, что я того или этого не пойму, как будто ты меня старше и умнее. По крайней мере, по виду этого не скажешь, – неуверенно добавил он.

Он смутно сознавал, что эти слова только жалкая попытка отстоять свое мужское самолюбие. Всю жизнь мальчик считал, что мужчины должны быть умнее и сильнее женщин, и когда он сталкивался с чем-то, что явно опровергало эту его установку, то испытывал чувство уязвленного группового самолюбия, даже если это не касалось его лично. А от лица его собеседницы веяло какой-то невообразимой древностью и тайной.

– Я действительно старше тебя, – задумчиво ответила девочка. – Моя душа пробуждена уже давно, а что касается нашего родства, то нам приходилось бывать с тобой в разных отношениях. В прежних встречах мы нередко оказывались братом и сестрой, матерью и сыном, мужем и женой, наконец, мы просто любили друг друга, часто встречаясь ненадолго и расставаясь на всю жизнь. Но всегда моя душа была старше твоей, нас затем и соединила матушка, чтобы я повела тебя к пробуждению. Однажды ты начнешь просыпаться и постепенно вспомнишь все, а главное – дорогу к Дому, где появились и откуда пришли все мы. Что касается матушки, – помолчав, добавила девочка, – я не знаю, как объяснить тебе, кто она такая. Я сама до конца не понимаю ее природу, знаю только, что она гораздо старше, мудрее и могущественнее нас с тобой: мы находимся под ее покровительством, она всегда приходит, когда считает нужным и часто совершенно неожиданно. Нужно быть готовым к этой встрече. Помни, что матушка всегда следит за нами. И еще я знаю, что матушка пришла в наш мир из Ирия – это место пока для нас недоступно, разве что она сама захочет показать его тебе или мне.

«Опять незнакомое слово», – пронеслось в голове у мальчика. Он внимательно всматривался в лицо своей странной собеседницы и все больше удивлялся охватывающему его ощущению: словно в этом лице были каким-то образом сосредоточены сотни знакомых и дорогих лиц. Было чувство, что облик девочки постоянно меняется, как постоянно менялся рисунок пены на мокром песке. Словно за несколько минут в ее лице прошла череда образов, но они менялись с такой быстротой, что он не успевал сообразить, на кого именно то или иное лицо похоже. Но это была скорее игра его собственного воображения, так как эффект появлялся только когда он смотрел на нее боковым зрением. Было четкое единственное ощущение, что образ девочки-ровесницы скорее ширма какого-то иного существа, иногда ему казалось, что он говорит с очень взрослой и мудрой женщиной, взявшей его на воспитание.

Как бы отвечая его мыслям (а может, и вправду отвечая им), девочка неожиданно вернулась к вопросу, который он задал первым.

– Вообще-то Единственная – это не имя, а скорее название той сокровенной части души, когда эта душа по-настоящему любит, пытается соединиться со своей половинкой, но никак не может этого сделать из-за своего несовершенства или несовершенства своего возлюбленного. А вообще-то в разных странах и временах ты звал меня по-разному: и Лета, и Маргарита, и Тесса – но это когда-то, очень давно. Было много и других имен. Последнее мое имя, которое тебе, возможно, предстоит узнать, будет Анна.

– Но послушай, – снова заволновался мальчик. – Ты говоришь о каких-то разных встречах, будто мы знакомы с тобой не одно столетие, но я только ребенок, мне еще и десяти нет, – неожиданно вспомнил он свой возраст, – и вообще: в школе нас учили, что Бога нет и человек умирает один раз и навсегда и что никакой загробной жизни и души не существует.

– Да, действительно, – как бы говоря себе самой, грустно вздохнула девочка. – Твоя душа пока еще спит. Если бы она начала пробуждаться, то у тебя не возникло бы подобных вопросов. Ты угодил в самую распространенную ловушку в этой своей жизни – ловушку воспитания и общественного мнения. В противном случае ты бы понял, что находишься в стране слепцов, и они пытаются убедить тебя, что света и зрения в природе не существует – есть только тьма, и еще ты бы увидел других зрячих, которые видят, но притворяются слепыми, чтобы не нарушать общепринятого мнения, а вместе с тем и порядка. Ну, сам подумай: разве не глупость ты сейчас сказал?

«Да, действительно, что-то я не то сморозил», – подумал мальчик. Неожиданно он осознал: несмотря на то, что ему не представили никаких доказательств, само рассуждение на тему есть ли Бог или нет так же абсурдно, как и рассуждение на тему, есть воздух или нет, даже если он и невидим.

– И не обращай внимания на мой возраст, – снова донеслось до слуха мальчика. – Возраст души измеряется совсем другими отрезками времени, и не только ими. Я пришла в твой сон девочкой потому, что этот образ больше всего соответствует твоему представлению о прекрасной загадочной возлюбленной и с девочкой, образ которой я приняла, тебе проще разговаривать. А вообще-то я могу выглядеть по-разному, но не всегда так, как захочу: на мою внешность накладывают печать обстоятельства.

– А я как выгляжу? – смущенно задал вопрос мальчик. – Мне почему-то здесь никак не удается себя разглядеть.

– Сейчас ты выглядишь примерно так же, как в земной жизни, – ответила девочка. – Но вообще-то твоя душа старше, по земным меркам ей на вид лет двадцать, но когда ты вырастешь, и тебе будет тридцать – сорок лет, то во сне всегда будешь воспринимать себя двадцатилетним.

Девочка замолчала, задумчиво вычерчивая на песке какие-то фигурки: фигурки как фигурки – что отчетливо можно нарисовать на мокром песке? Но, внимательно вглядевшись, мальчик с удивлением заметил, что неотчетливые изображения странно оживают и то ли приближаются, то ли втягивают его зрение в себя. И тут он понял, что видит какие-то сценки из своей прошлой жизни, причем в основном те, которые он особенно ярко запомнил, но никогда не мог понять: что особенно чудесного было в этих сценах, почему одни события – может и достаточно важные – совершенно стерлись из его памяти, а другие – казалось бы, незначимые – остались, как яркие воспоминания. Вот он видит огромные величественные тополя вдоль дороги в каком-то провинциальном городке, которые составляют что-то вроде уходящего вдаль тоннеля, и эта сцена заканчивается его крещением, причем он отчетливо помнит склонившееся над ним лицо священника и руки, опускающие в купель. Кругом много свечей, свет которых тускло поблескивает в окладах икон. Он плачет и отбивается, и до его слуха доносятся песнопения церковного хора. Вот он остановился ранним утром напротив огромного деревянного забора – не видно, где он заканчивается, где начинается, в руке его красный прутик – и особенно помнится почему-то солнечный луч, тонкой полоской упавший на этот прутик, и забор перед ним. Вот он видит себя на краю огромного поля, запорошенного тонким слоем снега. То там, то здесь чернеют невысокие голые кустики, сломанные стебли, и через эту безмолвную картину катится колючий шар перекати-поле. Было также множество других картин, и каждая из них сопровождалась каким-то ярким ощущением необусловленной радости и праздничности.

– Что ты делаешь?! – то ли в удивлении, то ли в страхе вскрикнул мальчик. – Почему твои картинки оживают, почему на них возникают мои самые яркие воспоминания… из далекого детства, – добавил он, словно прожил на свете очень долго.

Девочка улыбнулась:

– Я показываю те моменты жизни, когда твоя душа ненадолго просыпалась и находилась в полной сознательности. Эти образы ты не забудешь никогда и унесешь их с собой в другую жизнь. Гляди сюда. – Она снова что-то быстро зачертила на песке, и мальчик увидел картину, которую он очень часто видел перед мысленным взором, но никогда не мог понять, откуда она взялась, так как ничего подобного в его жизни не было, однако это сцена воспринималась им именно как воспоминание: он сидит на дне мраморного бассейна, причем бассейн выложен цветными плитами, и на него сверху мелким, удивительно приятным дождиком падает вода, причем не как в душе – этот дождик льется по всей поверхности огромного бассейна. Пол чуть-чуть скошен, и поток глубиной не более ладони с веселым журчанием, перекатываясь через его ножки, струится вниз. В струях серебрится неяркий, но очень веселый, теплый свет, и мальчика переполняет чувство необыкновенного счастья и покоя.

– Видишь, – голос девочки снова вырвал его из упоительного переживания. – В этом бассейне ты играл очень давно, в древнем Египте, но помнишь его до сих пор. Ну да ладно, это так, безделица, лучше посмотри, что я соорудила из песка, пока тебя ожидала.