Наше прошлое

Первые лучи солнца не нашли отклика на столичных крышах в это майское утро. Было, похоже, что Москва, устав от праздников, повернулась на другой бок, намереваясь продлить удовольствие от безмятежной дремы и еще немного понежиться в теплой постели. Где-то на центральных улицах и привокзальных площадях суета не замолкала даже в эти тихие часы, но окраины, спальные районы, тихие старые переулки и дворики ещё спали, и лишь владельцы собак выгуливали своих питомцев, для которых ни календарные события, ни время года не оказывают особого влияния на привычный моцион. Это время всегда считалось сугубо личным. Даже звонки мобильных телефонов не посягают на его границы, несмотря на ускоряющийся ритм неспокойной жизни, который все чаще меняет наши взгляды на общепринятые пределы. В это время можно предаваться мечтам или приятным воспоминаниям, когда реальность и вымысел так ловко сплетают свои ветви, что хочется бесконечно бродить по их удивительным лабиринтам, оказываясь в плену своих фантазий. А лишь те, кто поддался легкому помешательству майских желаний и оказался в это воскресное утро рядом с другим человеком, который еще вчера вечером казался пришельцем из блаженной страны грез, а сейчас безразлично спит рядом, спрашивают себя, не ошибся ли он, так ли все должно было произойти. Наверное, потому, что мы очень ревностно относимся к будущему и прошлому. Мы всегда сами хотим контролировать процесс перехода из одной категории в другую. Настоящее – не в счет, оно есть, и о нем не стоит беспокоиться: протяни руку – и дотронешься, потом крути, как хочешь. А вот с прошлым сложнее. Его не изменить. И главное, чем больше перешло из будущего в прошлое, тем меньше там осталось. Это и есть жизнь. Поэтому в молодости мы торопимся, бесшабашно растрачивая будущее, чем очень похожи друг на друга, и, лишь осознав, что впереди почти ничего нет, превращаемся в таких разных людей с таким непохожим прошлым.

Те, кто просыпается тихим майским утром в одиночестве, уговаривают себя, что это и есть свобода, кто слышит не первый год знакомое сопенье рядом, любит помечтать, а кто увидел на соседней подушке новое лицо, начинает сомневаться. Со временем эти сомнения все сильнее. Мы становимся более осмотрительны и строже, ибо уже можем сравнивать. Опыт взаимоотношений оберегает нас от ошибок, но какая-то неудержимая жажда поиска все время подталкивает нас на необдуманные поступки. Наверное, мы оправдываем себя, ссылаясь на какие-то обстоятельства, но себе-то мы не соврем, зная, как трудно утолить эту жажду. Останется ли она с нами навсегда или тоже когда-нибудь уйдет в прошлое и станет лишь предметом воспоминаний? Сможет ли она там поселиться по соседству с прошедшими праздниками и юбилеями, которых с некоторых пор становится всё больше?

– Интересно, человек умирает потому, что заканчивается отведенное ему время или он выполняет все, что предписано ранее? Скорее всего, и то и другое взаимосвязано, иначе более шустрые нарушили бы порядок. Хотя можно ли вообще говорить о порядке в данном случае…

Эта мысль последней прозвучала в сознании мужчины, лежащего посредине большой кровати. По выходным он не суетился, объявляя мораторий на любые обязанности. Это была одна из немногих слабостей, от которой он не хотел избавляться. Обычно собранный и подтянутый, он всю неделю жил по строгому расписанию. Утренние пробежки в любую погоду, ледяной душ и спартанский завтрак заряжали его энергией на весь день. Работа давно стала смыслом его жизни, и он не противился этому. Отсутствие вредных привычек и семьи позволяли целиком отдаваться, как теперь говорят, бизнесу. Хорошая квартира, удовлетворявшая все его маленькие капризы, была крепостью, где он скрывался от внешнего мира. Даже нанятая домработница приходила в его отсутствие, и он общался с ней в основном записками.

– Эх, Егоров, никогда тебе никто не принесет воскресный кофе в постель…

С иронией подумал он о себе несчастном, о том, как было бы приятно почувствовать, ароматный запах колумбийского кофе рядом с собой. Не услышать звук кофемолки или приближающиеся шаги из кухни, а лишь уловить его запах, стекающий через края небольшой изящной чашки, которую заботливая рука незаметно поставит на подлокотник рядом с ним. Так, чтобы он не обжегся и не опрокинул её, а сможет спокойно насладиться, приподнявшись на подушках.

“Опять незримая блондинка

Неслышно кофе подает

И, томным взглядом обжигая,

Лимон на блюдечке несет” – Начал было подшучивать над собой мужчина, играя роль одинокого страдальца, кому и сухарик

не подадут. Друзья и коллеги знали это и всегда подыгрывали. Давно перейдя в разряд завидных холостяков, он умело пользовался своим положением. Немало красавиц тщетно пытались прибрать его к рукам, но он разменял уже пятый десяток, а своей свободы не утратил.

 
“Изящный стан, и грудь прелестна,
И в кольцах узкая рука,
Свежа, как юная невеста,
Ты капни в кофе коньяка” –
 

Продолжил он шуточное четверостишье, чтобы приподнять настроение. Частенько новые сотрудницы или знакомые знакомых, которые как бы невзначай оказывались рядом в удобных для сближения местах, попадались на его шутки. Нельзя сказать, чтобы он любил вгонять их в краску или высмеивать, скорее всего, это была защитная реакция на появление прелестницы в зоне досягаемости. Его досягаемости. За годы холостяцкой жизни он вполне освоил азбуку игры и был всегда на страже. На страже своей независимости – в делах и на личном фронте. Возможно, это был его талант так выстраивать взаимоотношения, что и бывшие партнеры по бизнесу, и просто знакомые всегда с теплом отзывались о нем. Скорее всего, он с самого начала стремился к такому окончанию дела и умело придерживался выбранной тактики.

– Допустим, найдется ненормальная, которая согласиться в расцвете красоты своей приносить тебе, о несчастный, кофе в постель и терпеть все твои выходки, а взамен что? – продолжил мужчина свои размышления.

Как бы оправдываясь, он всегда вспоминал своих знакомых, которые иногда прикрывались имвыбираясь, кто на рыбалку, кто – на охоту, кто – на партию преферанса или свидания. Волею судеб он частенько был тайным поверенным мужских слабостей, отчего семейная жизнь представлялась ему сплошным переплетением страстей и интриг. Казалось, куда проще и честнее жить в одиночестве и воскресным утром самому готовить себе кофе.

На кухне звучала ставшая последнее время любимой симфоническая музыка, поджаривался с пряностями миндаль, поспевал кофе, и тонкие ломтики испанского хамона уже манили к себе. Он знал, что в процессе этого неторопливого завтрака у него вновь появится лирическое настроение. Оно пробуждалось только в такие воскресные часы, когда он старался максимально отключиться от внешнего мира. Что-то возникало в душе одинокого мужчины, и его влекло рисовать. Какое-то время он сдерживал себя, стараясь сосредоточиться на главном, и неясное желание сформировывалось в конкретную идею. Он начинал видеть очертания композиции. Обычно это была такая буйная фантазия, что приходилось жертвовать деталями ради полета мысли. Однако позже, когда он усаживался в кресле и начинал всматриваться в то, что получалось, он разочаровывался.

Никогда раньше он не рисовал и даже не пытался. Случаю было суждено все изменить. Прошлым летом он был с коллегами на Ибице. Неделю они купались, ходили по барам и пытались освоить нелегкое развлечение ночных дискотек. Все ушло бы в прошлое, не оставив и следа, если бы он не увидел однажды, как парень рисовал, разбрызгивая краску из аэрозольных баллончиков с автомобильными эмалями на куске картона. Ловко прикрывая одни части рисунка какими-то мисочками, крышечками и дощечками, он раскрашивал другие, и за четверть часа получал удивительно яркий рисунок с глянцевыми изображениями, больше напоминающими фотографию. Инструмент подкупал своей доступностью, и, казалось, мог реализовывать самые смелые порывы фантазии.

Приехав домой, он попробовал сам нарисовать что-то, и заболел этим. Прошло около года, а у него уже были десятки картин. Поначалу он никому не показывал их, но потом не удержался. Представив гостям свои творения, он с удовольствием отметил их нешуточный восторг. У него действительно получалось. Это были картины фантастического и религиозного содержания. Он и сам не мог объяснить себе, откуда появлялись эти сюжеты: инопланетяне, невообразимое зверье, старцы с юными глазами, девушки-воины, всякая нечисть и космические пейзажи. Постепенно он начал использовать освоенную технику разбрызгивания краски как фон для более совершенных картин, рисуя их слоями и добавляя главное тонкими кисточками и перьями. Лики святых сменили грустные глаза пышных красавиц, роса на траве – батальные сцены Апокалипсиса, стрекоза на сломанной травинке – знойные пейзажи планеты с тремя солнцами. Однако последняя идея никак не воплощалась в картину.

В феврале друзья затащили его в монастырь под Новгородом на проводы русской зимы. Весь день они играли в снежки, ели блины, катались с крутой горки, пили медовуху, орали песни, водили хороводы, рядились в расписные одежды и кувыркались в снегу, как дети. После долгого и обильного ужина поехали кататься на санях, запряженных в тройки. Он очень хорошо помнил, как всех охватил какой-то необъяснимый восторг. В машине так никогда не чувствуется скорость. В воздухе уже витал запах весны. Азарт погони за маячившими впереди санями просто опьянял. Накинутые казенные тулупы развевались на ветру, напоминая крылья. Казалось, вот-вот – и можно будет дотронуться до спинки летевших впереди саней, но тот возничий щелкал хлыстом и зычно вскрикивал. Лошади резко увеличивали темп, и сани отрывались от преследователей. Конечно, это была запланированная игра, но увлеченные ею участники гонок в азарте подбадривали своего возничего, суля деньги за выигрыш. Скорость, перезвон бубенцов, крики и хохот сливались в единый порыв, охвативший всех участников.

Именно тогда он увидел её глаза. Она обернулась, подшучивая над отстающими санями. Озорная улыбка, звонкий смех и яркий румянец так гармонировали с её полушубком и цветастой шалью, что он застыл от неожиданности. Она была видением из старых русских сказок или былин. Эдакая нереальная красавица, о которой можно только рассказывать или сочинять, но каких в жизни не бывает. К ней подошло бы имя Варвара-краса или Василиса Прекрасная, а может, еще что-то сказочное, но она была живой. Особенно – её взгляд. Помнится, он тогда ухватил за плечи мужичка, погонявшего их тройку, и молил его догнать летящие впереди сани. Он тряс его со всей силы и кричал в ухо, что осыплет деньгами с ног до головы. Но то ли судьбе угодно было поиграть с ним, то ли случай такой подвернулся, только их сани с размаху влетели в сугроб и перевернулись. Все с визгом и криками вылетели в снег и долго потом выбирались из него.

Вернувшись, веселая компания продолжала застолье далеко за полночь. Тогда никто и не заметил, что он все время вглядывался в лица всех встречных женщин, пытаясь отыскать её лицо. Однако ему так и не встретились те удивительные глаза. Была ли она из компании, что веселилась в другом ресторане или в соседней деревушке, спутал ли он её с кем-то, привиделась ли она ему? Кто знает… Да только потерял он покой с тех пор. И чем больше проходило времени, тем сильнее становилось его желание встретить эту удивительную женщину, что могла так смеяться и смотреть. Иногда она снилась ему, и он пытался догнать улетающие вдаль сани. Почему-то босиком бежал за исчезающим силуэтом, протягивая вперед руки.

В который раз он собирался нарисовать её. У него уже получались и снег, и резвые кони, и летящие сани, переполненные смеющимися людьми, даже лукавый мужичок, ухмыляющийся в жиденькую бороденку, был настолько правдоподобен, что казалось, молчаливо посмеивался над ним: «А вот и не отыщешь ты свою королеву!». Она и вправду стала королевой. Королевой его снов, его мечты.

– Нет, таких женщин не бывает, – пытался уговаривать он сам себя.

И чем чаще он делал это, тем сильнее крепло в нем желание найти её или нарисовать. Да, именно – нарисовать. Воплотить свои мечты в необычную картину, не дававшую покоя вот уже несколько месяцев. Она должна была бы стать его лучшей картиной. Картиной его жизни. Вот только ему никак не удавалось передать выражение её лица и таких удивительных глаз. Как же это сделать, чтобы все смогли понять, какая удивительная женщина взглянула на него в тот миг. Королева! Кофе давно остыл, а рука все еще держала маленькую изящную чашку из тончайшего прозрачного фарфора. Он только по выходным пил из нее кофе, и это была часть ритуала. Подобно жрецу или шаману, он вводил себя в состояние транса проверенным, отточенным до совершенства способом. Каждая деталь имела свое предназначение и определенный смысл. Он должен нарисовать её. Он непременно нарисует её именно такой, какой он видел её в тот необычный вечер уходящей зимы. Не зря он гнался за ней в санях. Бешеная гонка была не случайной. Он хотел догнать свою мечту – недосягаемую и вечную.

Он обязательно нарисует её сегодня, нужно только припомнить все детали того вечера. Нужно окунуться в то время, в то настроение. Память хранит наше прошлое, ничто не ускользнет от её пристального взгляда. Вот засвистел встречный ветер, глухо застучали копыта резвой тройки, послышались голоса. Скорость нарастает. Нужно догнать мелькающие впереди сани. Она там. На этот раз у него получится, он догонит сани и попросит остановиться. Она, смеясь, согласится, и будет стоять, и смотреть на него, а он будет рисовать её удивительное лицо и этот взгляд – волшебный, сказочный. И этот вечер на исходе зимы, и тройку, что уносит за собой сани по заснеженной бескрайней равнине, что хранит наше прошлое.