Востоковед

Отставного разведчика возвращают на службу. Ему приказано найти и уничтожить опасного исламского террориста. Цель миссии - отомстить за взорванный пассажирский самолёт и предотвратить цепь терактов по всему миру.

В аннотации жанр обозначен как "остросюжетный боевик", что помещает "Востоковеда" в одну жанровую нишу с романами о Джеймсе Бонде. Первые главы ассоциацию с "бондианой" поддерживают и углубляют.

Современники попрекали книги Флеминга за "полное отсутствие каких-либо этических ориентиров".  Английские критики писали: "...структура книги хаотична, сплошь состоит из инцидентов и случайностей, впоследствии забываемых также в случайной манере". Советские вторили: "Произведения Флеминга не отражают действительность, а искажают её." И дальше разъясняли, что методика построения сюжета примитивна и откровенно спекулятивна. Что произведения лишены элементарной логики и правдоподобия, но эти изъяны Флеминг маскирует подробным описанием деталей.

Всё это можно отнести и к "Востоковеду", начиная с того, что относительное правдоподобие достигается за счёт мастерски прописанных деталей, от лазурного блика на крыле сойки, до подземных тоннелей вокруг Газы. Но детали - единственное, чему хоть как-то можно верить, потому что в остальном рассказчик, определённо, ненадежен, то есть в лучшем случае сообщает неполную информацию, а в худшем - откровенно дезинформирует.

Всё это очень похоже на "бондиану", но главный герой, подполковник разведки Леонид Торопов, мало того, что не похож на Джеймса Бонда - сверхвнимательного, самоуверенного, сверхловкого, - но вызывает вопрос, как такой человек в принципе может работать военным и, тем более, разведчиком?  Он представлен как прекраснодушный интеллигент филфаковского разлива. То рефлексирует, то впадает в транс или медитативное состояние при виде культурных артефактов.  Причём принадлежность артефактов не важна, айяты Корана он переживает, как лики херувимов. В общем, мысли Торопова постоянно взлетают в эмпиреи. Те самые, которые, согласно древним грекам, - верхняя часть часть неба, наполненная огнём. Вот и Торопов постоянно думает о чём-то, что выше того, что происходит на земле:

"Торобов смотрел на прозрачные миражи, чувствуя таинственные прогалы, загадочные спирали, от которых голова начинала кружиться. Здесь не было покоя душе, и эта тощая земля плодоносила пророками, а душа неутолимо ловила из неба невнятные гулы, превращая их в священные тексты."

Или:
"Он вдруг испытал такое обожание, такую светлую веру и лучистую любовь к этой земле, к Хабабу, к садовнику, к далекому на дороге велосипедисту, что душа его на мгновение взмыла в небо и оттуда, исполненная благоговения, оглядела все мироздание."

Вокруг Торопова при этом пылает "ближневосточный котёл": война, религиозные фанатики, террористы, теракты, взорванные самолёты, разрушенные города, не стихающие перестрелки с бомбежками, убитые и изувеченные люди, реки крови, океаны горя:

"Красный след пролег по Ливии, волдырями покрылся Ирак, в огненных язвах Сирия. Русские самолеты утюжат базы в Алеппо. Французские штурмовики пикируют на мечети Мосула. Американцы с воздуха взрывают дома в Латакии. Турецкие танки рвутся к курдским селениям. Саудиты готовят войска для вторжения. Иранские «стражи» воюют под Хомсом. Хизбалла атакует в Дирайе. Йемен громит саудитов. Эмираты бросают в бой спецназ. Все против всех. Племя на племя. Страна на страну. Моллюск войны становится все огромней. Всплывают в океанах подводные лодки. Авианосцы  выпаривают Средиземное море. Крылатые ракеты летят с других континентов. Моллюск войны разбухает, наливается кровью."

К середине романа внутренний мир Торопова с потоком прекрасных мыслей начинает почти раздражать. Контраст внутреннего и внешнего настолько огромен, что вновь задаешься вопросом, как Торопов с такой тонкой душевной организацией сумел дослужить до такого звания? И что за человек способен сохранить подобный душевный строй в таких условиях, как описывается? Это ж почти идиотом надо быть!

И вот на этой мысли вспоминается другой, куда более известный персонаж русской литературы, которого обзывали и "идиотом", и "Иисусиком". После этой ассоциации "Востоковед" читается уже иначе, на первый план выходит противопоставление "моллюска войны" и внутреннего мира "нормального культурного человека". Вынужденно задумываешься об антагонизме, неизбежном в мире, где каждый - палач и жертва, причём одновременно.  В "Востоковеде" нет ни одного участника событий, который был бы только палачом или только жертвой, поскольку речи о непротивлении злу насилием не идёт, а происходит ответ на насилие ещё большим насилием. И только мёртвых детей с каждым витком становится всё больше:

"Торобов понимал, что бомбардировка города была ответом на ночное потопление катера. А ночное потопление было отмщением за зверский расстрел рыбака. А расстрел рыбака был ответом на взрывы в иерусалимском автобусе. А иерусалимский взрыв был местью за строительство еврейских поселений. Эта нескончаемая череда кровавых причин и следствий уходила в бесконечное прошлое и выныривала в бесконечном будущем. И он, Торобов, был включен в это неостановимое колесо. Город взрывался на его глазах, чтобы его душа проснулась, вырвалась из кровавого круга, разомкнула беспощадный обруч."

Вот только не удаётся. Ни прервать череду кровавых причин и следствий, ни вырваться из кровавого круга... Колесо неоставимо, а обруч не разомкнуть.

Флеминг писал:  "Хотя триллер не может называться литературой с большой буквы, можно писать то, что я описываю как „триллер, предназначенный для чтения в качестве литературы“. Здесь тот же случай. "Востоковед" пригоден для чтения в качестве литературы. Но, увы, мало кто выдержит до конца без пропусков целыми страницами. Поэтому всего три балла.