Предисловие.

Многолетние поиски душевного покоя и умиротворения привели меня к "Партизанам". Путь от любви до ненависти и обратно, хождение от себя к себе. Много чего случилось за это время: счастье и горе, радости и печали, сопли и слёзы, куда без них.

Данная книга является попыткой реабилитировать собственное прошлое, взглянуть на себя с новой позиции. Двадцать лет жизни требуют особого внимания и переосмысления.

"Записки партизана сцены" – это своеобразный дневник меланхолика, записки, адресованные самому себе. Данная затея явилась очередным звеном в цепи осмыслений и пониманий своей меланхоличной природы, очередным этапом жизнетерапии, и с лёгкой руки Горыныча приобрела конкретные очертания.

У меня нет цели и умысла очернить чей-либо образ и нанести кому-либо оскорбления, пытаясь “рассказать правду”. Описаны исключительно мои субъективные ощущения, переживания и оценочные суждения, которые вполне возможно ошибочны. Текст относится к категории художественной литературы и носит характер исключительно развлекательный, с правом автора на художественный вымысел. Всё персонажи являются вымышленными и любое совпадение с реально живущими или когда-либо жившими случайно.

Искренне приношу извинения всем тем, кто увидел в моей деятельности злой умысел. С любовью ко всем, кого вспомнил и кого забыл в своих описаниях, к тем, кто в разное время проявлялся в моём сне наяву.

Погнали.

Глава 1. Стальные плавки.

Всё началось с “Черной моли”. Хотя…

Если отмотать киноплёнку событий назад, всё началось летом девяносто восьмого, с крымской поездки в составе сборной института по всем видам спорта.

Окраина Феодосии, песчаные пляжи, аппетитная повариха, распознавшая ценителя добавки, дешёвое домашнее вино “с сюрпризами” в виде незапланированных отключений памяти, новые друзья, девчонки из текстильной академии…

Пожалуй, лучшие сборы в моей жизни.

Эти сборы были идеальными с точки зрения восемнадцатилетнего провинциального юноши, персонажа, в определённом смысле, чистого душою и романтичного. Эдакая разновидность «Идиота» в трактовке Достоевского: доселе не изученный подвид теплолюбивого меланхолика – “инфантилус-истероидус необыкновенный».

К этому моменту всю сознательную жизнь я занимался спортом, то есть был тотально занят тренировками, поездками на соревнования и сборы. Отягощающим фактором являлось гипертрофированное влечение к чтению книг. Я читал всё, до чего мог дотянуться, читал много и с упоением. Иногда мозг, видимо, не выдерживал потока информации и выходил из строя. Например, однажды, я вернулся со сборов, на которых умудрился не прочесть ни строчки, и понял, что забыл названия букв. То есть, натурально не мог прочесть заголовок в газете. Мама и старшая сестра были в шоке, я же, наоборот, был счастлив.

Возможно, таким образом реализовывалась неосознанная стратегия психологической защиты под названием «изоляция», которую можно сравнить с неким ритуалом. Погружение в воду и плавание – символ уединения и ухода в себя. Чтение – отрешение от действительности – путешествие в мир образов, запечатлённых в книгах. В итоге – яркое проявление аутичного вектора – бегство от жизни и иллюзия контроля над ней одновременно.

Но от себя не убежишь. Натура требует реализации истинных потребностей. Именно перегиб с изоляцией создал острое стремление к свободе, избавлению от оков повседневных обязанностей и получению чувственных наслаждений, впечатлений, не связанных напрямую со спортом. Душа моя возжелала выйти к людям, покинув уютный домик книжного романтика, притаившийся в предгорьях глубокой провинции моего же подсознания. Я мечтал о романтических приключениях, и я их получил.

«Рост Волос».

Именно там, на крымских сборах я познакомился с Ростом, оказавшимся невольным проводником в неформальную тусовку нашего института. Высокий, атлетичный, смуглый брюнет с длинными волосами, собранными в хвост, похожий на ассирийца или курда из высшего сословия, но никак не на Ростислава Александрова. Хотя, он с лёгкостью мог сойти за импортного цыгана. Сам Рост объяснял сей феномен смесью кровей и внешне не особо парился на счёт своей “неславянской” внешности. Скорее всего, он лукавил. Вряд ли вам понравится постоянно отвечать на вопросы ППС-ных ментов и видеть их недоумённые взгляды, переходящие в ухмылки, сопровождаемые фразами типа – «Смотри-ка, наш»? Конечно, наш. А вы свои рожи видели?

Вдобавок к своей неоднозначной внешности, Рост был хулиганом, безстрашным и периодически отмороженным типом. Регулярные драки и потасовки являлись неотъемлемой частью его жизни, и, как следствие, жизни его старшей сестры. Сестра была действующим адвокатом и имела в прошлом опыт работы уголовного следователя.

По сравнению с моими хаерами, которые я с лёгкостью заправлял в трусы, Рост относился к категории куцехвостых, но, тем не менее, сам факт наличия длинных волос имел огромное значение для меня и мне подобных. Мы узнали друг в друге "волосатых"! «Волосатыый»! – приветствие, говорящее о вашем уровне погружения в мир тяжёлой музыки и всей неформальной субкультуры в целом. Своеобразный комплимент и в то же время пароль-отзыв для таких же, как и ты “негодяев”, сделавших выбор в пользу “непохожести и протеста”.

Рост занимался боксом, я – плаванием, делить нам было нечего, и точек напряжения на тот момент не наблюдалось. Познакомились мы на Курском вокзале, в Москве, а к моменту прибытия поезда в Феодосию были уже закадыками. Он – мужественный, со сломанным носом, нагловатый, брутальный и я – романтичный, интеллигентный, смазливый и тоже со сломанным носом. Два длинноволосых распиздяя, внешне и внутренне дополняющих друг друга, как два сорняка с разных полей, вывалились из вагона в июльский зной крымского утра навстречу судьбе и приключениям.

Нас заселили в дешёвую гостиницу, стоявшую на берегу вонючей лужи, которую местные называли лечебным озером. По утрам ветер с моря дул, нагонял беду, беда фонила тухлыми яйцами. Ежедневно я наблюдал, как местный ценитель лечебной начинки этого озера нырял с ведром, доставая глину со дна. Зачем ему столько говна, я не решался спросить. Вонь стояла такая, что подходить к чумазому водолазу не хотелось вовсе.

Через пару дней наш тандем обрёл имя – «Рост Волос». Моя любовь к Волессу “Храброе сердце”, двадцать пятый кадр, используемый при рекламе шампуней, патлатость и, конечно же, имя моего корефана явились составляющими этого приобретения. Да, самое главное – мы забухали, конкретно, весело и безпощадно. Росту посекли лицо в драке, а я влюбился в ГАИ…, в смысле, в Гришину Анну Ивановну.

На Калужке: либо в трубе, либо под Лысым…

Именно Рост по возвращении в Москву познакомил меня с Башкой и прочими персонажами, тусовавшимися в зависимости от времени суток и погоды на Калужской площади. Альтернативным местом сбора был подземный переход, соединяющий площадь с институтом.

Встречаясь у главного корпуса, мы обычно шли пить пиво к памятнику Ленину, к лысому, картавому Вове. В ту пору подземный переход между выходом из метро “Октябрьская” и Калужской площадью – та самая "труба" – был заставлен “палатками”, торгующими алкоголем, табаком, сувенирами и музыкальными кассетами. В тёплое время года студенты близлежащих институтов предпочитали пить пиво на поверхности, у памятника Ленину, сидя у фонтанов или на газонах. При этом вечером, с заходом солнца, можно было спуститься в подземный переход и с вероятностью в сто пятьдесят процентов встретить знакомых, тусивших у палатки с пивом и слушавших музло из музыкального киоска. Там можно было потанцевать парные танцы, получить и дать в табло, познакомиться с девчонками или просто, обожравшись, уехать в обезьянник.

Что касается Калужской площади, то после 22:00 она обычно пустела. По заявкам и требованиям негров из окрестных посольских домов, мы называли их "приматскими", к памятнику Ленину выезжали менты на дежурных “козелках” для сбора урожая из “мёртвых” тел и особо буйных и громких студентов. “Урожай”, плотно расфасованный в “стакан козла”, свозили в ближайшие отделы милиции, либо на Полянку, либо в Нескучный сад.

Периодически к наведению порядка добавлялись сотрудники ЧОПа с каким-то мерзким названием. Охранники-пидоры, с особой циничностью и жестокостью окучивали пьяненьких студентов. Пару раз я был свидетелем как этих самых "охранников порядка" пиздили боксёры из Горного института и наши студенты-спортсмены. Более жалкого зрелища, чем отмудоханные “дружинники” я, пожалуй, не видел. Люди очень преображаются, когда понимают, что жертва неожиданно превратилась в хищника.

Каждый вечер напоминал квест: никогда не угадаешь, где встретишь утро. Именно там, мы и познакомились с Башкой и прочими, не менее значимыми персонажами.

Дурная Башка ногам покоя не даёт.

Пришло время рассказать о Башке, а точнее о Вадиме Головатских по прозвищу Голова. Знакомство с этим персонажем повлияло во многом на мою дальнейшую жизнь. Оговорюсь сразу, Башка – это однозначно проекция моих внутренних настроений и состояний, наполнявших меня в тот период жизни. Встреча с ним была предопределена судьбой, скорее всего именно для того, что бы я мог сегодня быть тем, кем являюсь.

Башка был хорошим другом. Глупо обижаться на человека, думающего в первую очередь о себе и делающим всё, чтобы остаться живым и относительно здоровым. Я же выбрал путь разрушения и боли, таков был мой удел. Наши пути разошлись в дальнейшем, и я полагаю, не пересекутся никогда. Мы просто не интересны друг другу.

Мальчиш-плохиш.

Итак, блондин, естественно, с длинными волосами, чуть выше среднего роста, с белёсыми ресницами и бровями на ваготоническом лице. Внешне он напоминал смесь Рутгера Хауэра с Дейвом Мастейном в худшем исполнении и мальчиша-плохиша из советского фильма. Через весь нос шёл шлифованный шрам – память об автомобильной аварии, случившейся за пару лет до нашей встречи.

Башка был самовлюблённым эгоистом и нарциссом. Единственный сын, родившийся у довольно взрослых и состоявшихся людей. Всегда аккуратно расчёсанные, собранные в хвост или распущенные волосы, обязательно уложенные лаком! В кармане – щётка для волос! Обязательно! Там же – тряпочка для протирки обуви!

Чистый, опрятный, вылизанный и выглаженный пижон. Отец Башки, Головатских старший, – известный врач и завотделением одной из московских клиник – каждый вечер начищал ботинки и гладил джинсы сынульке, а мадам Головатских следила, чтобы Вадик не ушёл из дома, не позавтракав.

Родители Башки никогда не допускали, что сын их – полная оторва, способная по собственной воле нажраться, упороться или ещё чего-нибудь учудить. При этом известно, что мой приятель некоторое время плотно торчал. Был период, когда он жёстко “винтился”, заработав гепатит C, регулярно курил план и бухал. Кайфуша-экспериментатор, сумевший выжить и не сесть за хранение и распространение, как многие сверстники. Наше поколение приняло на себя основной удар героиновой наркомании и прочих вседозволенностей. То, что творилось в технических вузах Москвы в середине девяностых, заслуживает описания в отдельной книге и фильме.

Девственная пелена.

У Башки был пунктик: он старался заводить серьёзные отношения с порядочными девушками, желательно девственницами из приличной семьи. Долгие красивые ухаживания без нажима, знакомство с родителями с обеих сторон, безконечные восторженные рассказы о том, насколько хороша и прекрасна его избранница, обязательное её соблазнение на пробование травы, затем долгожданный первый секс в благопристойных декорациях и… постепенная потеря интереса к возлюбленной. Нарциссизм, в лучших традициях. Расставались они, как правило, мирно и без ненависти. Параллельно он встречался и знакомился с девушками и женщинами без “высоких требований”, такими же интересными и безпринципными, как и мы. Я, как правило, был где-то рядом, с подругой избранницы.

И есть у меня подозрение, что только девственница позволяла Вадику почувствовать себя на высоте, как мужчине, естественно. Хотя, могу ошибаться.

Алко-квесты.

Наше знакомство мгновенно переросло в дружбу. Встреча распиздяев, видимо, всегда имеет нарциссическую подоплёку, очарование на грани умиления, блять. Мы были не разлей вода и восторгались друг другом, особенно по пьяни. Если и разъезжались по домам, то на следующий день обязательно встречались и что-нибудь мутили. Замут состоял в выпивании, допустим, портвейна с пивом и запуске цепочки событий, приводящих к знакомству с бабищами. За первые три месяца общения я едва ли припомню пару случаев, когда проснувшись в чужой квартире, я не находил Голову в соседней комнате.

Периодически мы зависали у Башки дома, выпивая подарки и благодарности отцовских пациентов. Это было своеобразным развлечением: найти и обезвредить спиртное, и, самое главное, не спалиться, то есть в выпитую бутылку коньяка залить чай и заделать пробку, чтобы никто не догадался. Было весело и ничего не предвещало печалей и невзгод.

Новый чудный мир.

Башка познакомил меня с Длинным и ещё парой чуваков, подрабатывающих в свободное от учёбы время в театре.

Одним из них был Коля Босс. Здоровый, рыжий и щербатый тип с довольной улыбкой на веснушчатом лице. Коля производил очень приятное впечатление: спокойствие, уравновешенность, дружелюбность, и всё это было замешано на внутренней силе или уверенности в себе, что ли? Так я его чувствовал, и мне это очень импонировало. Видимо, этих качеств мне в тот период жизни недоставало.

Коля подрабатывал монтировщиком декораций в театре- кабачке «Черная моль». Длинный там периодически тоже появлялся, но всё реже и реже.

«Жил-был Игоряша, жил-был Маптушков, не стирал одежду, не снимал носков…»

Длинный предпочитал халтурить в «Селикон-опера», разносить шампанское в зрительском фойе перед началом спектакля и в антракте. Как выяснилось позже, из «Селикона» его выперли после очередного “неудачного выхода”. Обычно, стоя с подносом шампанского, Длинный держал себя в руках и не наглел. Если и прикладывался к казённому пойлу, то в меру и без палева. А в последнее время, потеряв стыд, бухал шампанское прямо в фойе, прогуливаясь среди зрителей.

Ну, то есть вы понимаете, да? Человек ростом 194 сантиметра, худой, лысый, с хитрым прищуром Ильича на круглой физиономии, одетый в форму театрального официанта, ходит по фойе с подносом, заставленным в основном уже пустыми фужерами из-под шампанского, которое сам же и вылакал. После замечаний, сделанных ему руководством, Длинный пошёл на хитрость: теперь он стоял в одном месте, рядом с австрийской занавесью, закрывавшей окна зрительского фойе. Он не перемещался и только иногда заходил за эту самую занавесь на минуточку и быстро выходил обратно. Каждый новый заход преображал нашего героя всё больше и больше, раскрашивая его довольную прищуренную рожу обаянием и остроумием, всё больше и больше бросающимся в глаза недоумевающих зрителей и администраторов. Количество полных фужеров на его подносе уменьшалось пропорционально количеству пустых, вырастающих как грибы на подоконнике, скрытом занавесью, забрызганной шампанским и слюной. Короче, после очередного исполнения Длинный был послан.

До личного знакомства с Длинным, которого, кстати, звали Игорь, мы встречались однажды, в раздевалке институтского бассейна. Я пришёл на тренировку и переодевался, а он как раз сидел возле шкафчиков, изрядно пьяный и пытался бычить. Так чел обычно ходил на физру. В тот день я не разбил ему голову по причине отсутствия свидетелей, хотя, казалось бы, всё должно происходить наоборот. Он нёс какую-то чушь, а я понял, что не имею желания его бить, и оскорбления не настолько сильны и обидны. Думаю, нам обоим повезло – Игоряше, что остался цел, а мне, что не вылетел из института. На тот момент во мне было 96 кг мяса и какое-то безграничное количество дури и энергии, позволяющей мне вытворять невообразимые вещи.

В дальнейшем я много раз благодарил Бога за несостоявшееся побоище, так как Игорян оказался хорошим человеком, просто со своими тараканами. Нужно было всего лишь узнать его получше.

Великая фантасмагория.

В “Черную моль” я попал впервые по приглашению Коли. Он сделал входные на четырёх человек, и мы пришли. Мы, это я и Башка, а так же моя будущая первая жена и её подруга. В тот вечер давали “Великую фантасмагорию”, один из лучших спектаклей этого замечательного театра. Сборник номеров из самых известных мировых мюзиклов, своеобразная выжимка, дающая возможность понять, из чего же состоит этот жанр.

В первом акте, в основном, были представлены немецкие мюзиклы тридцатых годов, а вот во втором была бомба, начинённая хитами Эндрю Ллойда Уэббера: “Призрак оперы”, “Эвита”, “Кошки”, “Отверженные”, ну и конечно, “Чизес Крайс, Супер Стар”! Второй акт начинался с “Призрака оперы”, самой известной его части. Живой оркестр, жёсткие гитарные рифы, пульсирующий бас и тяжёлая ритм секция – полное ощущение присутствия на рок-концерте! Во время исполнения композиции на сцене происходила трансформация декораций: огромный пароход начала двадцатого века, занимающий практически всю сцену, превращается в зрительный зал европейской оперы! Всё это обыграно театральным светом! Мы с Башкой под впечатлением трясли хаерами, как на “тяжёлом” концерте. Наши подруги напрягались, шипели и краснели, но однозначно гордились нами. Люди, сидевшие рядом, дико озирались, а мы отрывались и не заморачивались. Нужно сказать, что в целом вели себя довольно сносно и почти прилично. Да…

После спектакля Коля в компании молодых артистов и девчонок реквизиторов-костюмеров тусил у метро, ну и мы присоединились, само собой. Все в основном курили план, я же предпочитал напиток богов – Шереметьевский портвейн “Три топора”, он же “777”. Чем всё закончилось, я не помню. Да это и не важно, в общем-то.

Именно этот поход стал первым шагом по зыбкому театральному болоту.

Часть 1. "Черная моль".