I

3 ноября

Рыжей больше нет. Еще вчера она оживленно рассказывала мне что-то по телефону, а я, морщась от напора льющихся на меня эмоций, пыталась сосредоточиться на деталях текста на экране компьютера. Ей не терпелось со мной встретиться, потому что «позарез» нужно было посоветоваться. А мне позарез нужно было закончить текст договора (надо мной дамокловым мечом висел очередной дедлайн), – и мы с рыжей договорились на пятницу. Сегодня четверг, рыжую убили вчера, и я уже никогда не узнаю, что она собиралась мне рассказать. История нашей недолгой дружбы прервана, и мне предстоит вернуться в неизбежное одиночество.

* * *

11 сентября

Я стою перед шкафом и уныло веду рукой по рукавам свитеров, пиджаков и блузок, внезапно осознав однообразие своего гардероба: все вещи серые, или синие, или черные, какого-то особенно невзрачного оттенка. Редкие проблески белого ничего не меняют, потому что из всей его богатой палитры я всегда выбираю самый тусклый, самый «не белый» вариант. Все, чтобы не выделяться, чтобы не быть случайно замеченной – ни в метро, ни на улице, ни в офисе. Впрочем, носи я даже кричаще красный, избыточное внимание мне не грозит: заурядные данные сложно изменить одеждой, а к своим тридцати двум годам я уже не питаю иллюзий относительно собственной внешности. Откровенно говоря, осознание пришло ко мне намного раньше, еще в школе, лет в пятнадцать-шестнадцать, когда вокруг разворачивались яркие истории первой любви моих одноклассниц, а я делала вид, что «отношения мне не интересны». Как это типично для серых мышей, да?

Поначалу-то мне казалось, что у меня неплохие шансы: я ведь очень светлая блондинка. Но очень быстро обнаружилось, что к светлым волосам должно прилагаться кое-что еще: выразительные, а не простоватые, как у меня, черты лица, длинные ноги, узкие бедра… Да и самих волос требуется больше. Мои же собирались в чахлую косицу, которую приходилось основательно потеребить перед выходом из дома, чтобы она казалась пышнее. Позже, в универе, я, конечно же, предпринимала попытки усовершенствовать свою внешность, следуя бесчисленным рецептам из глянцевых журналов и интернета. Отрезала волосы – и оказалось, что на тонких светлых волосах стрижка смотрится так же плохо, как и школьная косица. Честно приседала по утрам и бегала вечерами, но моя фигура не желала переформатироваться. Я покупала яркие вещи, которые мне не шли, и делала макияж, который превращал меня из невзрачной простушки в простушку, молящую о том, чтобы ее заметили. В конце концов я сдалась, устав вести заранее проигранную войну за внимание мужчин, и мой гардероб наполнился одеждой, серость которой компенсировалась (для моих сегодняшних целей) соответствием офисному дресскоду. Я ведь юрист, скучный специалист по корпоративному праву – как еще мне одеваться?

Не то чтобы у меня никогда не было отношений с мужчинами. Первое высшее я получила не где-нибудь, а в Бауманке – вузе, который славится двумя вещами: невыносимо сложной программой и радикальным демографическим перекосом. В нашей группе, кроме меня, училась лишь одна девушка, и, само собой, без мужского внимания мы не оставались. В своего парня я влюбилась отчаянно. Максим был высок, красив, атлетичен и выступал за университетскую команду по баскетболу. На первом курсе он, кажется, встречался с другой девушкой, не из Бауманки. Да что там «кажется»! Конечно же, встречался, просто мне негде было ее увидеть. Я даже не смотрела в его сторону: молодой человек был абсолютно не моей лиги, с тем же успехом можно было мечтать о голливудской звезде. Однако на втором курсе Макс неожиданно обратил внимание на меня. Сначала я не поверила своему счастью, но потом, разумеется, решила, что он смог увидеть во мне то, что скрыто за немодной внешностью – личность и интеллект. А может, наивно надеялась я, ему даже нравится мой тип внешности? Мало ли худых и длинноногих? Они все друг на друга похожи, а во мне есть что-то особенное. Четыре года учебы пролетели незаметно. Год за годом я добросовестно писала ему курсовые. Как же иначе: ведь он столько времени проводил на межвузовских соревнованиях, что ему было совершенно не до них, а мне так хотелось быть полезной своему парню. Наступил выпускной курс – месяц за месяцем я не высыпалась, блуждала по общаге с синими кругами под глазами и бессмысленным взглядом смотрела на окружающий мир. Ничего удивительного: мне нужно было написать сразу два диплома, себе и Максиму, попутно объясняя ему суть его работы, чтобы он мог нормально защититься. И он защитился блестяще… и тут же меня бросил. Уже на церемонии вручения дипломов с ним рядом оказалась девушка изумительной красоты, которая наверняка и раньше присутствовала в его жизни. Разумеется, Макс меня с ней не знакомил. Контраст между нами был разительным. За последний курс я пристрастилась к сигаретам, что не помешало мне набрать восемь килограммов, при том, что я и раньше не была очень стройной. Говорят, что курение способствует худобе, но на себе я этого не заметила. Хотя, возможно, без него я набрала бы шестнадцать, кто знает? И с этим ничего нельзя было поделать, ничего: сигареты проясняли мозг и помогали думать, а еда… Если бы я не ела все время, как мышь, то не сделала бы ни одного диплома, а мне нужно было написать два. Впрочем, даже в лучшей форме у меня не было шансов конкурировать с его девушкой, поэтому круги под глазами и увесистый зад не сыграли никакой роли.

Я была наивна до идиотизма, за что и поплатилась нервным стрессом и затяжным периодом то ли депрессии, то ли апатии. В течение года после расставания с Максом у меня выпала половина волос (они потом выросли снова, но в тот момент мне казалось, что голова навсегда останется лысой), я набрала еще семь килограммов и закрыла для себя тему отношений. Но нужно было жить, на что-то и чем-то, поэтому я нашла временную работу и отправилась получать второе высшее – юридическое. Как ни странно, затея оказалась удачной: со временем стало ясно, что занудные флегматики вроде меня очень неплохо справляются с многочисленными нюансами корпоративного права.

И вот, к тридцати двум годам, я живу в полном одиночестве в съемной однокомнатной квартире на Щелковской. Хотела бы завести собаку, но в чужом жилье это невозможно. Могла бы снимать квартиру получше, но откладываю деньги на покупку собственной, а потому экономлю практически на всем. У меня нет университетских друзей, нет никаких связей с прошлым: я почти перестала приезжать в родное Пущино, только на новогодние праздники, чтобы маме не было скучно. Все, что у меня осталось из прошлой жизни – это пристрастие к сигаретам и приступы компульсивного пищевого расстройства. Мое единственное хобби – если такое занятие можно назвать хобби – просмотр журналов и картинок в интернете, посвященных дизайну интерьеров. Я мечтаю о собственной квартире, о том времени, когда буду делать ремонт по своему вкусу, с упоением выбирая оттенки краски, фактуру паркета и плитку для кухни, неторопливо обставлять ее, выискивая штучные экземпляры мебели в антикварных группах фэйсбука. Дизайн моей квартиры будет нью-йоркским. Я обожала Нью-Йорк, и поездка туда была еще одной мечтой, которую я надеялась когда-нибудь осуществить. Говорят, что это город экстравертов, но я знаю, что интровертам вроде меня он способен дать не меньше. Шумный мегаполис, где каждый занят своей жизнью, где можно быть одиноким, но не чувствовать одиночества. Город для таких, как я.

У меня нет связей с прошлым. Тем не менее, когда бывшая одноклассница Даша вдруг вспомнила о моем существовании, разыскала в фэйсбуке (где же еще?) и пригласила на пятнадцатилетие школьной параллели (у нас было два класса – физмат и гуманитарный), я согласилась, сама не зная почему. Мероприятие назначили в Москве, в одном из гламурных ресторанов на гламурных Патриарших прудах или, как по-свойски назвала их Даша – на Патриках. Это означало, что придут на нее лишь те из бывших одноклассников, кто может себе это позволить: те, которым удалось пробиться в Москве, кто сумел не постареть, не полысеть, не набрать лишних килограммов, кому есть чем похвастаться – красавицей женой, состоятельным мужем, карьерой, талантливыми детьми или усовершенствованной внешностью. А что могу предъявить я? Чем похвастаюсь? И все же я решила пойти, потому что мне вдруг стало интересно, кто из бывших одноклассников рискнет явиться и что предъявит в качестве доказательства не напрасно прожитых пятнадцати лет. И еще потому, что ни один из них не учился в Бауманке и не был свидетелем несчастной любви наивной дурочки. Преуспевшие или нет, они казались мне самой безопасной компанией. И еще потому, что я вдруг поняла: после долгих лет эмоционально отрешенного существования в режиме «работа-дом-работа» мне нужна эмоциональная встряска, стимул, пусть самый банальный, чтобы что-то изменить в жизни, хотя бы минимально. Потому что мне годами было скучно, и я внезапно это осознала.

Что можно изменить за месяц? Фундаментально – ничего, поэтому все усилия я направила на единственный доступный мне объект – собственный вес. И он поддался: после десяти лет пребывания в одном весе, значительно превышающем тот, который взыскательная современная мода считает хотя бы приемлемым, я быстро сбросила шесть килограммов. Это не было чудесным преображением, конечно, но для меня и такой результат был немыслим еще пару месяцев назад. Удивительно, как может мотивировать желание не ударить в грязь лицом перед бывшими одноклассниками, до которых годами не было никакого дела.

И вот я стою перед открытым шкафом, без энтузиазма разглядывая свою нескладную одежду, которая, к тому же, стала мне чуть-чуть великовата. Да ну к черту! Я выуживаю из ящика единственные джинсы, темно-синие, плотные, довольно свободные (джинсы мне не идут, и я их практически не ношу, но эти почему-то смотрятся довольно прилично) и винного цвета футболку, которая пытается обозначить едва наметившуюся талию. Эти вещи просто какое-то время лежали в шкафу, я уже и не помню, что подвигло меня их купить в те времена, когда я была богаче жиром на сброшенные шесть килограммов, но теперь, о чудо, мне нравится мое отражение в зеркале. Вот и замечательно: человек, одетый в джинсы и футболку, по крайней мере, не производит впечатление натужной конкуренции.

Я пришла в кинематографичный, подчеркнуто оживленный “Саксон энд Пэролс” одной из первых, как и положено персонажу, который привык, что его никто не будет с нетерпением ждать. Право на опоздание включено в пакет социальных преимуществ успешного человека и не имеет никакого отношения ко мне. За столиком уже сидела троица, специально приехавшая на встречу из Пущино, все вполне узнаваемые – Маринка, Темыч и Женич. Маринка вместо длинных волос носила теперь симпатичное каре, Темыч – Артем – пошел по моей траектории и увеличился в объеме, не критично, но заметно. А вот Женич… Женич, в которого я была тайно влюблена два последних школьных года, остался точно таким, каким я его помнила: взъерошенным и длинноногим до нескладности. Женька поднялся из-за стола, чтобы поприветствовать меня, и я с удивлением обнаружила, что он умудрился стать еще выше со времени окончания школы, хотя и тогда был самым высоким человеком в параллели. Какого он роста, интересно: около двух метров? Чтобы видеть его лицо, мне, с моими ста шестьюдесятью семью сантиметрами, пришлось запрокинуть голову. Женич с улыбкой смотрел на меня сквозь стекла довольно нелепых очков близорукими голубыми глазами. Удивительно, как ему удалось сохранить почти подростковую пухлость щек, не утратив жеребячьей стройности фигуры? Лицо не красивое, и даже миловидным его нельзя назвать уверенно, но открытое и располагающее с первого взгляда. В Женича в классе были влюблены три или четыре девочки, а он обожал Полину из параллельного класса, красивее которой, как мне казалось, и быть не могло. В школе я, слава богу, держала свои подростковые чувства при себе и могла сейчас без смущения беседовать с ним о том, о чем положено разговаривать давно не видевшим друг друга бывшим одноклассникам, не стесняясь лишних килограммов и других нелестных следов времени. Глядя на сегодняшнего Женича, я испытывала не отзвуки прежнего волнения, а прямо-таки братскую приязнь: какой легкой и безопасной была моя несостоявшаяся любовь, как жаль, что ее сил не хватило на то, чтобы удержать меня от намного более грозной страсти. Но влюбленность в Женича прошла довольно быстро – еще на первом курсе, до начала романа с Максимом. Ему не хватало яркой целеустремленности и жажды конкуренции, которые так популярны в юности. Женька хотел стать биологом и вернуться работать в Пущино, в отличие от многих, кто целился в Москву, Европу или Штаты. Я даже помню момент, когда впервые испытала разочарование от его скромных планов. На первом курсе у нас, бывших одноклассников, была привычка собираться на автовокзале и компанией ехать по субботам домой, а воскресными вечерами – обратно в Москву. Вместе было веселее, мы делились новостями и просто болтали ни о чем. Во время одной из таких поездок я спросила Женича, где он хочет работать после окончания своего биофака, и с удивлением узнала, что в Пущино. На мои попытки выяснить, почему его планы столь немасштабны, он ответил просто: «От добра добра не ищут». Меня, непопулярного, но амбициозного тинейджера, поразила эта скучная рациональность, и с тех пор Женькин светлый образ изрядно полинял в моих глазах.

В течение получаса к нам присоединилось еще несколько человек, каждый раз мы вскакивали, чтобы обняться, сдвигали стулья и пересаживались так, чтобы бывшие и нынешние друзья могли устроиться поближе друг к другу. И, наконец, пришла очередь звезд. Первой перед нашими восхищенными взглядами предстала рыжеволосая Даша из гумкласса. Я помнила ее тонкой длинноногой нимфеткой, однако с тех пор она превратилась в триумфально красивую женщину. Вместо прежней порывистости в ее движениях появилась не сдерживаемая сексуальность. Длинные, чуть вьющиеся волосы необычного медно-рыжего оттенка были как будто специально созданы природой для того, чтобы носить их распущенными. Высокие, но мягко очерченные скулы подчеркивали венецианский разрез больших светло-серых глаз, опушенных густыми темными ресницами. Чуть заметный жемчужный подтон идеально ровной, не характерной для рыжих людей кожи мгновенно разрушал стереотипы о красоте загара. Более чувственной, магнетической внешности я, кажется, и представить себе не могла: даже мой – женский – взгляд то и дело невольно обращался к ней, с кем бы я в тот момент ни разговаривала. Мне вдруг подумалось, что именно таких женщин средневековая Европа должна была жечь на кострах, как ведьм, приписывая их неотразимую привлекательность колдовским силам. Она так красива, что даже завидовать ей невозможно: зависть подразумевает сравнение, а как можно сравнивать себя с Дашей?

С первых ее слов, однако, стало понятно, что по характеру она практически не изменилась и осталась все той же неугомонной шкодой, какой я помнила ее по школьным годам. Наша компания, еще до ее прихода достигшая стадии, когда единое целое начинает потихоньку рассыпаться на дуэты и трио, вновь сплотилась, чему способствовала удивительная Дашина манера одновременно разговаривать с несколькими людьми, ни на ком не останавливая внимания надолго. Вскоре к нам присоединились еще двое особенно преуспевших бывших одноклассников, один, из которых, Олег, стал московским банкиром, а второй, Тимур, – заведующим лабораторией где-то в Техасе. Чуть позже эффектно появилась Лиза, Дашина школьная подруга и тоже красотка, хотя и более сдержанного типа, не ошеломляющего с первой секунды. И последней перед уже развеселившейся компанией предстала ближайшая Дашина школьная подруга, Полина, самая успешная из бывших одноклассниц, если считать успехом идеал женского счастья больших городов. Красота рыжеволосой Даши, живая и магнетическая, как будто взывала к фрейдовскому бессознательному. Полина же всегда была классически совершенной, в современном понимании классики и совершенства, конечно. Внешность ее оказалась, к тому же, очень фотогеничной, что несложно было предсказать еще по школьным фотографиям. Полина быстро продвигалась по карьерной лестнице модели, пока не вышла замуж за очень богатого человека лет на двадцать старше нее.

Эти, а также многие другие любопытные подробности я узнала от общительного Лёнчика, который долгие годы поддерживал контакт со многими одноклассниками, и с которым мы, очень удачно для меня, оказались соседями по столу. Как я и ожидала, встреча быстро перешла в формат самопрезентаций, и каждый, к месту и не к месту, старался вставить пару слов о собственных успехах. Картина, быстрыми штрихами набросанная Лёнчиком, обрастала подробностями, и постепенно становилось понятно, кто каких рубежей сумел достичь за пятнадцать лет послешкольной жизни. Моими успехами тоже сдержанно поинтересовались, и я с удивлением поймала себя на том, что пытаюсь несколько приукрасить свои скромные достижения. Когда же меня – до обидного быстро – оставили в покое, я с удовольствием занялась «бальзаковским» времяпровождением: тихонько рассматривала сидящих за столом людей, слушала их разговоры и пыталась представить, как они живут на самом деле, какие интересы, хлопоты и надежды наполняют их настоящую жизнь, спрятанную за нарядными фасадами самопрезентаций.

Женич при появлении Полины слегка порозовел, она же удостоила бедолагу лишь поверхностным взглядом, оставаясь такой же нечувствительной к его смущению, какой была раньше по отношению к его влюбленности. C’est la vie, Женич, как я тебя понимаю! Ленчик вполголоса поведал мне, что у Женьки «какая-то жена и ребенок, кажется, сын», но, похоже, школьная любовь укоренилась в нем сильнее, чем во мне. Светловолосая, светлоглазая, безупречно красивая Полина милостиво общалась с банкиром Олегом, выражение лица и позу которого можно было трактовать как почтительное восхищение. Мне вдруг пришло в голову, что у него, в отличие от Женича, не столько эмоциональный, сколько профессиональный интерес к ней, связанный с Полининым мужем, бизнесменом. Тимур устроился справа от Даши и, выключившись из общей беседы, что-то вполголоса ей рассказывал, время от времени как бы невзначай касаясь ее руки. С другой стороны от Даши оказался Женич. Рыжая вакханка с удивительным мастерством успевала одновременно с интересом слушать Тимура и о чем-то увлеченно расспрашивать Женьку, с лица которого постепенно сходили признаки смущения. Оказался бы рядом с Полиной, сидел бы в застывшей позе весь вечер, не зная, что сказать и куда пристроить нескладные длинные руки. Но тебе повезло, Женич!

Впрочем, волны Дашиного экстравертного обаяния время от времени докатывались и до других участников праздника, включая меня.

– Очень хорошо выглядишь, Софа! – совершенно искренне соврала она, когда ее блуждающие по нашим лицам венецианские глаза встретились с моим любопытствующим взглядом. Я поморщилась: во-первых, не люблю неизящную лесть, а во-вторых, надоело каждому приходящему бывшему однокласснику заново объяснять, что в московской жизни я Соня, а не Софа. Мне всегда казалось, что имя, которым упорно называла меня в детстве мама, а за ней и все остальное Пущино, только добавляло мне неуклюжести.

– Запомнишь до конца вечера, что я Соня?

Не задавая лишних вопросов, Даша моментально перестроилась.

– Нет, правда, Сонь! У тебя появился собственный стиль, даже не знаю, как объяснить… И тебе очень идет легкая волна. – Увидев недоумение на моей физиономии, она мимолетным, но красивым жестом дотронулась до роскошных рыжих волос. – Прическа твоя. – Для убедительности Даша широко распахнула глаза. – Такая легкая небрежность, что ли…

Я всего лишь высушила голову феном, наклонившись вперед. Но если это называется волной, то и ради бога. Искренне или нет, но Даша пыталась сделать мне комплимент, что само по себе было удивительно: в школе ни она, ни Полина с Лизой, казалось, не подозревали о моем существовании. Три подруги царили на школьном Олимпе, не снисходя до простых смертных, копошившихся у его подножия. Сегодня же Даша мгновенно учла мое желание именоваться Соней вместо Софы. Я вдруг ощутила неожиданный прилив симпатии к ней, а мое