Отзывы на книги автора «Алекс Монт»

"Кто ведает, кто таперича, свои?! Нонче одни лихие люди, да хранцуз окаянный по дорогам рыщет"

Лихой люд живет в лихие времена. Лихой и изобретательный. Тот, кто с госпожой удачей исключительно на "ты". Иные очень скоро исчезают из этого мира, стираются их имена со страниц истории. Не им вдохновлять на подвиги потомков. Да что уж там, не им растить собственных детей. Ибо только любимчики Фортуны могут рассчитывать пережить злоключения, о которых станут слагать легенды и писать романы в далеком будущем. В полыхающие огнями великих пожаров годы Наполеоновских войн переносит своего читателя автор книги "Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова" Алекс Монт.

Предлагает он современникам прогуляться по пепелищу городов прошлого, посмотреть, что творилось в генеральских палатках и в царских покоях, познакомиться с простым людом, на долю которого выпали жестокие испытания, и, конечно, проследить за судьбой авантюриста, которому и выпала особая честь стать главным героем этой истории ("Подобно покойному батюшке, он почувствовал вкус к карточной игре и с лёгкостью необычайной усвоил привычки и образ жизни богатых сослуживцев, без колебаний принявших его в своё общество. Ночные кутежи, волокитство, цыгане, дамы полусвета и, конечно, игра больно ударили по карману Овчарова. Ему пришлось влезть в долги, отказаться от выгодной женитьбы и заложить виленское имение, но вырученных денег для продолжения прежней разгульной жизни решительно не хватало. Прослужив ещё с год и совершив в составе полка поход в Галицию, он вышел в отставку и, в надежде поправить дела имения, удалился в деревню.")

Говоря о новой книге, прежде всего хочется отметить ее атмосферу. Во время чтения создается отчетливое ощущение, что написана она вовсе не авторов циничного, равнодушного двадцать первого века, где балом правят технологии, а приключения встречаются разве что в романах, да и то преимущественно фентезийных, а человеком, лично жившим в девятнадцатом столетии, дышавшим одним воздухом с Наполеоном и Александром Первым, Кутузовым и Багратионом. Алекс Монт ставит своей целью не просто рассказать о конкретных приключениях конкретного человека. Он стремится сделать эти приключения настолько убедительными и достоверными, насколько это только возможно, учитывая художественный жанр его произведения и туманность истории как науки в целом.

Автор пытается показать характеры исторических личностей в диалогах и поступках, показать ход событий, отмеченных учебниках ("Наполеон переправился на левый берег Днепра и форсированным маршем двинулся на Смоленск. Конница Мюрата атаковала передовые части дивизии Неверовского, но была им задержана на подходе к городу. Построив дивизию на большаке и прикрываясь придорожным лесом, Неверовский отступал шаг за шагом, препятствуя неприятелю зайти в тыл двум русским армиям. Барклай, расположившись на господствующих высотах близ Смоленска, настаивал на дальнейшем отступлении, чем вызвал крайнее неудовольствие рвавшегося в бой Багратиона."), отразить быт и особенности времени такими, какими дошли до нас сведения о них в различных хрониках, используя для этого стилистику, присущую эпохе ("Дворецкий Казимир, поджарый седовласый мужчина, напоминавший хорошо выезженного племенного рысака, с учтивым достоинством принял поводья и, отдав беспокойно фыркающего Бурана на поруки конюха и кликнутого Ефима, провёл ротмистра в сени. Войдя в освещённую тысячами свечей, заполненную шумной толпой залу, Овчаров тотчас принялся искать глазами Кшиштофского, как кто-то потрепал его по плечу"), перемежая с иностранными словечками и фразами, что было принято в дворянском сословии ("Le resultat depassera les attentes !", "Last but not Least", "Дзень добрый, панове") и предпочитая старинную речь ("убийственный огонь его артиллерии зачнёт мозжить город", "аки презренного простолюдина"), в том числе и народную ("Вот те Крест, ваше высокоблагородие, неприятель суръёзно взрывать Арсенал задумал").

Иногда его желание преподнести дух эпохи нетронутым, не запачканным современностью вызывает сладостное томление и рождает светлые иллюзии, желание оказаться в прошлом и насладиться куртуазностью, мечтательностью тех дней, когда чувства были острее, образы казались ярче и насыщеннее даже в самых, казалось бы, пошлых и примитивных ситуациях ("Бася, принимаясь раздеваться. Рубашка, лиф, и юбки, одна за другой, бесшумно устлали пол кабинета. Он подошёл к камину и, сняв с полки тяжёлый бронзовый канделябр со снопом горевших свечей, разом задул их. В отсвете жарко полыхавшего в камине огня скульптурное великолепие Басиного тела стало ещё желанней. Просторные балахоны простой селянки, дотоле скрадывавшие её красоту, исчезли, и его взору предстала обнажённая нимфа, настоящая наяда. Он отказывался понимать, что перед ним его крепостная девка Бася, а не богиня, сошедшая с небес. Не мраморная в своей холодной, недосягаемой недоступности, а живая, дышащая скроенная из плоти и крови, жаждущая раз познанной любви женщина"), а иногда становится поистине убийственным, пугающим своей натуралистичностью, заставляющим содрогнуться от ужаса и даже отвращения.

("Тучи ос, слепней и комаров кружились над повозкой; их мерному жужжанию вторили мириады отвратительных, доводивших до исступления мух. Облепив густо покрытые конским навозом, застывшими лужами кровавого поноса и зеленоватыми кучками человеческих фекалий тракт, они роились над самой землей, сгоняя друг друга с усеявших обочины трупов издохших лошадей и погибших от жары и жажды воинов. Слетевшиеся на падаль вороны алчно клевали разлагавшееся мясо, опуская головы в миазмы мертвечины и зарываясь в гниющую плоть по самые хвосты. Брошенные повозки и фуры затрудняли движение, приходилось часто останавливаться и вручную высвобождать дорогу").

Читатель так и мечется между романтичными картинами, достойными глаза юных экзальтированных девиц, грезящих о прекрасном и мечтающих стать для кого-нибудь музой-вдохновительницей ("Прелестная Эльжбета не выходила из головы. Её нежная лебединая шея, чудесные светло-русые волосы, обрамлённые блиставшей бриллиантами искусной работы диадемой, открытая, глубоко декольтированная грудь и влекущий дурманящий запах духов, исходивший особенно сильно во время танца, будоражил не одно лишь воображение) и суровыми военными реалиями, вызывающими оторопь у их отцов ("Палатки полевых госпиталей были переполнены, а людей всё несли и несли. Обрызганные кровью лекари, в белых фартуках, вооружённые длинными ножами, широкими пилами и тонкими клещами от изнеможения падали с ног, пользуя раненых. Из-за переполненности палаток, операции делались в открытом поле. С каким-то механическим ожесточением полковые хирурги обрезали куски мяса, пилили кости, вытаскивали клещами из глубин, сочившихся кровью и почерневших ран, картечь и пули, после чего, сшивали их иглами, а рубленые раны стягивали липкими пластырями, укрепляя их бинтами. Хуже всего дело обстояло с ранеными в живот. После перевязки, заключавшейся в промывке и элементарном вправлении в брюшную полость вывалившихся внутренностей, несчастным давали изрядную дозу спирта и оставляли умирать, складируя на сырую землю. Лужи стекшейся крови меняли цвет почвы, казалось, сама земля захлёбывается ею. Пробитые картечью головы, помертвелые лица, окровавленные и исколотые штыками тела, оторванные ядрами и державшиеся на одной лишь коже раздробленные конечности, берущие за душу крики несчастных, подвергнувшихся ампутациям, и, наконец, груды сваленных человеческих членов с неснятыми ботфортами и лосинами, облепленных несметным числом гудящих жирных мух производило невообразимо тягостное впечатление").

И, как бы закрепляя произведенный эффект, писатель раз за разом дает ссылки с пояснениями, снова и снова уверяя своего читателя в подлинности всех изложенных им фактов ("Из дневника Александра Рязанова «Воспоминания очевидца о пребывании французов в Москве в 1812 году» М. 1862 г), показывая, что каждый персонаж его произведения не просто жил когда-то на этом свете, но и творил, созидал нечто, дошедшее до нас сквозь века ("Спустя много лет «бедняжка Софи» уедет с отцом в Париж, выйдет замуж за графа де Сегюра и станет знаменитой французской детской писательницей Софией де Сегюр"), и обращая наше внимание, что слова, поступки, действия, едва заметные движения и казалось бы случайные особенности, попавшие на страницы, столь же реальны, как снег идущий за окном сегодня или гул телевизора за стенкой ("В минуты гнева или сильного возбуждения у Наполеона случалось непроизвольное дрожание икроножной мышцы левой ноги.")

Но, если разобраться, книга Алекса Монта вовсе не о войне как таковой, не о политике или дипломатии, не о героизме в высоком смысле этого слова, и не о предательстве. Нельзя назвать ее и простым пересказом исторических событий. По своему жанру она ближе всего к приключенческому роману, персонажам которого предстоит на собственном опыте убедиться в истинности народной мудрости: не было бы счастья да несчастье помогло. Как и Александр Дюма, основоположник этого литературного направления, писатель оставляет сюжет на волю случая и помогает авантюристу, угодившему за решетку за подделку денежных средств да еще и по плану врага, превратиться в настоящего героя, которому отдают честь знаменитые генералы: "Ротмистр проявил недюжинную смекалку и личную храбрость и, полагаю, достоин награды". Он постепенно, шаг за шагов, легкомысленного повесу превращает в достойного уважения воина, который, согласно классическим канонам русского фольклора, вдруг открывает в себе недюжинную смекалку и огромную силу духу, позволяющую выстоять там, где другим суждено склонить голову. И где-то посреди головокружительного калейдоскопа безумств, вообразить которые сегодня можно разве что во сне, где-то в самом центре черного омута, утаскивающего на дно тысячи жизней и парочку империй, Алекс Монт помогает обрести пропащему, казалось бы, пареньку ту любовь, о которой раньше и не мечталось: "— Моё сердце не занято, и вы можете надеяться, господин ротмистр! — просто произнесла она. Услышав ответ Анны, он бросился на колени и принялся жадно целовать её руку. Анна неподвижно стояла, не отнимая руки. "

Очень непросто передать дух эпохи. Невероятно сложно быть достаточно убедительным, чтобы читатель поверил в истинность разворачивающихся событий. Немало нужно изучить материалов, сопоставить фактов, посмотреть картин, дабы проникнуться атмосферой и словно раствориться в колорите выбранного времени. А ведь нужно еще научиться говорить на языке предков, что, возможно, даже труднее, чем освоить современный китайский, понять саму психологию людей, определяющую их поступки. Автор, который сумел добиться хотя бы частичного сходства с творениями, написанными людьми, жившими в той эпохе, заслуживают уважение. Но если это сходство столь велико, что можно реально поверить, будто перед нами не книга современника, а рукопись кого-то из его предшественников, остается лишь восхищаться. Именно такие чувства вызывает роман Алекса Монта.

Вышедший в именном импринте признанного автора детективного жанра Антона Чижа исторический детектив Алекса Монта «Пропажа государственной важности» производит солидное впечатление. Видно, что текст очень качественный, написан емким богатым языком, а тщательно прописанная историческая сцена, на которой разворачивается действие, вызывает доверие. Автор серьезно поработал с фактическим материалом и неплохо в нем ориентируется. Глубокое погружение в описываемую эпоху достигается обилием исторических и бытовых деталей, характерных для середины 19 века. Автор буквально окунает читателя в омут времени. Это делает повествование убедительным, заставляя сопереживать героям, тогда как динамичный многоповоротный сюжет удерживает внимание до последней страницы. Неожидан финал романа, где происходит разоблачение преступника. Ни за что бы, ни подумала на него! Хотя по прочтении все же вспоминаешь, что автор делал пару изящных намеков на его счет.

Фабульная интрига (из запертого ящика письменного стола в кабинете вице-канцлера князя Горчакова пропадает подписанный государем договор о продаже Аляски, о котором никто не должен на данный момент знать) с самого начала растравливает любопытство и затягивает в чтение.

— Продажа Аляски — дело решенное, месье Герцен. В связи с этим дядюшка возлагает на вас большие надежды. Если бы вы поспособствовали ему, хотя бы краешком глаза, заглянуть в будущий договор с Североамериканскими Штатами, его благодарность была бы очень весомой, — слова Натаниэля заставили Герцена задуматься, и он посмотрел вдаль. Легкий бриз лениво шевелил волнами, донося до скамейки на Променад дез Англе, где уединились собеседники, аромат морской свежести, перемешанный с запахом жареной рыбы, приготовляемой в бистро за спиной…

Необычен и многослоен ГГ – следователь Санкт-Петербургского Окружного суда коллежский асессор Чаров. По совместительству, племянник министра внутренних дел Валуева, а волею случая, доверенное лицо главноуправляющего III отделением графа Шувалова. Этот авторский ход позволяет читателю заглянуть за кулисы высшего света и узнать множество занимательных деталей из жизни царского окружения с одной стороны, и городского дна, в виду специфики работы Чарова, с другой.

Закончив с трупом и перекинувшись парой слов с прибывшим задолго до него чином сыскной полиции, он обратил внимание на кухмистерскую, занявшую длинный полуподвал против самого Кокушкина моста. В заведении прознали о случившемся, и обслуживавший посетителей половой поделился наблюдениями с Чаровым.

— Антип, то бишь Михеев пришед вчерась к нам поздно-с, часу в осьмом. И был он, видно-с, в настроении, заказал полный обед и, что преудивительно, вина-с бутылку.
— Он, стало быть, до питейных удовольствий был не большой охотник? — Не большой, сударь, не большой, хоть и жил бобылемс, — с готовностью потряс сальными вихрами половой, — но вот вчерась красного себе испросил-с.
— Так говоришь, он был один? — Чаров чувствовал, что половому есть что сказать ему.
— В том то и дело-с, что оден, да не оден. По началу-с, когда пришед, оден был, но как вина-с я ему поставил, оден человек, совсем мне незнакомый, одет чисто, полагаю-с, из благородных, к нему за стол раз, и присед. К нам такие птицы-с не залетают, — он совершил круговое движение рукой. Чарову бросилась в глаза непритязательная убогость заведения. Тянувшийся с кухни чадный запах и бившая в нос застоялая прокуренность зала встречали всякого, кто переступал порог кухмистерской, после чего осязательное восприятие замещалось визуальным. Взор упирался в дощатый, с облупившейся краской, пол, затем поднимался к закопченному потолку в клочьях порванной и свисавшей лохмотьями паутины. Далее он безотчетно скользил по разрисованным отвратительной мазней стенам, изображение на которых не поддавалось постижению из-за тусклого света керосиновых ламп. На столах, укрытых посеревшими скатерками, мерцали свечи и ползали мухи. Звук нещадно скрипевших стульев под задами немногочисленных, ввиду неурочного часа, завсегдатаев дополнял неприглядную картину...

В романе действуют не только высшие чиновники Российской империи (Валуев, Шувалов, вице-канцлер Горчаков, директор Азиатского департамента МИДа Стремоухов и т.д.), но и выдающиеся представители культуры и искусства. Так, Чаров проживает на 7-ой линии Васильевского Острова в одном доме со скульптором Антакольским-студентом Академии Художеств, и берет у того уроки рисования, а начинающий художник Репин частый гость в их доме. Еще не ставший великим Чайковский, соученик Чарова по Училищу Правоведения, посещает с ним театр, а потом они вместе «проникают» в гримерку юной певицы Лавровской, чьим талантом восхищается Петербург.

Украшает роман, сделанный без пошлости и психологически выверено, любовный треугольник - пожилой князь Горчаков, его племянница, хитроумная авантюристка Надежда Акинфиева и отпрыск сестры царя герцог Николай Лейхтенбергский. Только взгляните на эту дамочку!

Горчаков вернулся из Царского села в раздраженном расположении духа и собрался было позвать Гумберта, как в дверь постучались.
— Дядюшка, можно? — очаровательная женская головка вынырнула из-за портьеры.
— Зайди, Надин, — не успел он отозваться, как молодая женщина уж стояла возле него.
— Мой муж готов дать развод, но требует отступных, — она вытащила из-за корсажа письмо и, склонившись к вице-канцлеру, положила на стол помятый конверт.
— Как много? — 120 тысяч серебром, дядюшка.
— Губа не дура… Хватит с него и 70-ти. Впрочем, поговорим после об том. Я только что от государя. Во время всеподданнейшего доклада в кабинет вошла великая княгиня Мария Николаевна и в весьма резких выражениях упрекала меня. Я вынужден был указать ее высочеству, что поднятый ею вопрос — мое личное дело.
— Так почему она напустилась на вас, дядюшка? — лицо женщины светилось невинной непосредственностью.
— Не строй из себя святую простоту, Надин. Твое дальнейшее пребывание при дворе, а также посещение официальных раутов с участием монарших особ становится невозможным, как и переписка с ее сыном — герцогом. Помимо прочего, я сам нахожусь в сложном и двусмысленном положении.
— А что государь?
— Император на стороне своей обожаемой сестры. Он хранил молчание, когда она на меня нападала, а после ее ухода настоятельно высказался за скорейшее разрешение возникшего недоразумения, как он выразился.
— В таком разе, я съеду от вас и найду себе другую квартиру, — надула губки Надежда.
— Подобная мера вряд ли что решит.
— Но если я выйду за вас — это повредит вашей карьере, — Надин порывисто обвила руками шею министра и ее уста страстно впились в его губы. Очки Горчакова соскользнули вниз, заглянувший в полуоткрытое окно теплый солнечный луч согрел вспотевший лоб князя. — Я выйду за тебя, и мы уедем за границу, подальше от Петербурга. Нет!.. Ты женишься на мне там, а когда все уляжется, мы вернемся. Государь простит нас, поскольку влюблен сам, — восторженно шептала она, покрывая поцелуями его шею.
— Надин, что на тебя нашло? — задыхался в блаженном упоении князь.
— Отчего тянуть, поедем в Париж вместе, там и обвенчаемся в русской церкви, а после ты один вернешься с государем и расскажешь ему о нас, а я приеду позднее, — продолжала истово целовать лицо князя Акинфиева.
— Надин, могут войти, — молил ее он, тогда как она, усевшись ему на колени, не думала уходить. — Не запирай спальню, я приду к тебе ночью, и все будет, как раньше, — ее горячее дыхание обжигало ему ухо, голова шла кругом… Счастье было здесь, рядом, осязаемое и сладостное…

А вот как эту проблему представляет себе один из самых информированных людей Империи шеф жандармов Шувалов в доверительной беседе с Чаровым.

— Горчакову давно известно, что мадам неверна ему и крутит шашни с герцогом, хотя свой роман с ним ей удавалось весьма долго прятать. Тому виной удобное расположение Горного департамента, в работе которого его высочество принимал и, надеюсь, еще примет самое деятельное участие. Как известно, оный департамент располагается в том же месте, где и мы, грешные, ныне пребываем, — лукаво ухмыльнулся Шувалов.
— Да, да… Мы даже как-то раз встречались там с герцогом, хотя обычно он приглашал меня в минералогический музей Горного института.
— Так вот, продолжаю. Князь поместил Акинфиеву на третьем этаже в комнатах для прислуги, над казенной министерской квартирой, где он постоянно проживает. Вот вам и причина, отчего ее связь с герцогом оставалась в тайне. Полагаю, мы бы до сих пор оставались в неведении, коли б его высочество не объявил о своем желании непременно на ней жениться, — лицо шефа жандармов посуровело. — Одно вице-канцлеру в утешение, что он все ж таки не обманутый муж, кем изволит быть месье Акинфиев. Министр первым наставил тому рога, а уж потом и герцог изволил обойтись с князем подобным манером. Впрочем, могу предположить, что, на момент их знакомства, его высочество не знал, что Акинфиева состоит в интимной связи с князем. Самое лучшее, чтобы Горчаков устроил ей развод с мужем, а после, женился б на ней сам. Убежден, он до сей поры страстно любит ее, отчего и продолжает терпеть в своем доме. Мадам не прочь развестись, но вот выйти за министра может и не пожелать. Отныне ее мысли всецело занимает молодой и красивый принц, а не старик вице-канцлер…

Весьма колоритно, хотя и не без передержек, изображена английская политика в отношении России. Продажа царем Аляски стратегическому противнику Британии не могла не беспокоить Лондон, равно, как и перспектива долгосрочного американо-российского сотрудничества в военно-технической области.

— У нас уже был подобный опыт решения русской проблемы, — многозначительно протянул граф Дерби и отставил чашу, немедленно наполненную вышколенным слугой.
— Но в случае с устранением Павла ситуация была в корне иной, отец. Заговор недовольных самодуром императором аристократов тогда помог нам.
— Не вижу разницы. Тогда был заговор знати, сегодня — нетерпение революционных радикалов, видящих в убийстве самодержавного монарха единственный путь к народному освобождению. История движется вперед, мой любезный сын. Еще пунша?
— Но взгляды его наследника нам не известны, — привстав с дивана, лорд Эдвард пододвинул свою чашу к янтарному хрусталю графина и, не став звать слугу, сам наполнил ее.
— А на что они нам! Главное, в другом, — с сожалением глянул на обмелевший сосуд граф Дерби и позвонил в сонетку.
— И в чем же? — лицо лорда Эдварда раскраснелось от выпитого, он чувствовал необычайный прилив свежих сил.
— Сама личность царя служит залогом этого противоестественного союза. И если Россия проведет модернизацию и станет индустриальной державой при технологической поддержке Белого дома, потомки нам этого не простят…

Англичане действительно терпели до определенного момента у себя в Лондоне Герцена сотоварищи, однако заподозрить их в поощрительно-побудительных контактах с русскими нигилистами-бомбистами более чем смело. Тем не менее, выведенный в качестве правой руки британского посла в Петербурге Чарльз Кавендиш – беглый аристократ с подмоченной репутацией, да и, вообще, весьма темная личность, написан очень сочно. Впрочем, его русский агент Палицын, скромный чиновник императорского МИДа, выглядит не хуже.

— Понимаю, первый звонок случаться, когда вас вызывать в полиция? — кусая губы, метнул в него хмурый взгляд британец, когда Палицын умолк.
— Полагаю, следили за мной раньше, с того самого дня, как убили столяра.
— То есть, с четвертый май? — не задумываясь, назвал точную дату гибели Антипа Кавендиш, чем порядком изумил Кондратия Матвеевича.
— Именно так, — утвердительно кивнул он. — Когда же стали наблюдать за вами, любезный Чарльз, можно только догадываться, — он хотел показать Кавендишу, что тот тоже под колпаком политической полиции.
— Я вас предупреждать не совать нос в посольство. Наверняка, люди Шувалов вас видеть, начать следить и узнавать олл ё контактс, — искренне негодовал он.
— Еще не известно с кого все началось! — парировал в раздражении Палицын и посмотрел в окно. Тайный агент Ермилов, как ни в чем не бывало, вразвалку прогуливался по Галерной улице, кидая по сторонам скучающие взоры. Проходя парадным подъездом занимаемого Кавендишем дома, он остановился и, задумчиво почесав за ухом, проследовал дальше…

Автор описывает события, уместившиеся в первую декаду мая 1867 года. Именно столько времени потребовалось Чарову, чтобы найти пакет с договором и изобличить злодея. Но что примечательно. В ходе розысков он раскрывает другие преступления, на первый взгляд, не связанные напрямую с пропажей секретного пакета, а иногда - вынужден сам участвовать в них. Это придает повествованию дополнительное напряжение.
Чаров не один в поле воин. Ему помогает чиновник для поручений столичной сыскной полиции Блок, реальное историческое лицо и полный тезка поэта. И последнее. С совершенно неожиданной стороны предстает у Алекса Монта причина продажи Аляски. Уязвленное поражением в Крымской войне самолюбие царя, умело направляемое протагонистами сделки. Любопытная версия.