Цена времени

В начале июля Марк Робертс попросил Артура зайти к нему в кабинет. Словно предчувствуя неприятный разговор, Артур вжал голову в плечи и приготовился обороняться. В первую же минуту, без предисловий, Марк дал Артуру понять, что без подписи Габи Хельгбауэр лечение не начнут. Но как бы он ни пытался донести до Артура непреложное правило корпуса Cas9, тот упрямо мотал головой и отказывался вникнуть в суть происходящего.

– Доктор Хельгбауэр доложила мне, что больше чем за месяц на ваших сеансах не случилось никакого прогресса. Ты все еще сопротивляешься работе с ней. Видимо, не понимаешь, какую бесценную услугу окажет тебе совместная работа с таким психологом, как Габи. Ты хоть представляешь, сколько всего изменится в твоей жизни, как только мы начнем лечение? Мы же не перелом тебе сращиваем, Артур! Изменится вся твоя психика, восприятие себя и окружающего мира. Как ты собрался проделать такой путь без психологической помощи? Это невозможно! И пока ты не отдаешь себе отчета в последствиях лечения, я даже пальцем не пошевелю, чтобы его начать. Почему ты не хочешь поговорить с доктором Хельгбауэр начистоту, довериться ей? Когда мы отбирали в программу подростков с шизофренией, нам было важно твое желание вылечиться. Именно ты был готов на все ради такого шанса. И что теперь? Тебе так нравится сходить с ума, что ты никак не прекратишь свои страдания?

– И я перестану снова и снова переживать свое прошлое? Да вы шутите! Уже восемь лет каждый день я только и мечтаю о том, чтобы все поскорее закончилось, – ответил Артур.

– Не восемь, Артур, гораздо больше. Ты лжешь самому себе. С тех пор, как ты начал осознавать себя, тебе популярно объяснили, что такое шизофрения и что тебя ждет. И что ты унаследовал шизофрению от отца – она в твоих генах. Эти записи есть в твоих беседах с врачом из психиатрической клиники.

– На кой они вам? – разозлился Артур.

– Это не тебе решать. Я получаю ту информацию, которую считаю нужной. И в твоем случае каждая мелочь может иметь последствия. Ты в ужасе, напуган, прошлое преследует тебя. Но поверь, только Габи Хельгбауэр может дать добро на начало лечения. Как только в документах появится ее подпись, я тут же распоряжусь о разработке вакцины для тебя, обещаю.

Артур сидел в кресле, опустив голову. В жизни было две вещи, которых он боялся больше всего: своего прошлого и необходимости раскрывать душу перед кем бы то ни было. Мрак, царящий внутри, требовал покоя и тишины. Словно заговорщики, Артур и его тьма жили бок о бок последние восемь лет, никого к себе не подпуская. Но, судя по виду доктора Робертса, спорить было бесполезно.

– Подумай над тем, что я сказал.

– Видимо, здесь мне не дадут поступать по-своему, – пробормотал Артур.

– И ты будешь благодарен. Твоя самостоятельность не привела ни к чему хорошему. Посмотри на себя сейчас. Просто попробуй сменить тактику и увидишь результат.

***

Артур прошелся по второму этажу. Между кабинетами доктора Робертса и Габи Хельгбауэр было каких-то тридцать метров. Воспоминание о том, как он удирал отсюда в прошлый раз, его рассмешило. Благодаря словам Эммы и доктора Робертса, Артур начал осознавать – ему придется пройти через откровенность с Габи Хельгбауэр. Хотя бы начать с малого и посмотреть, что из этого выйдет. Снова и снова Артур приходил к мысли, что дальше так продолжаться не может. Если лечение не начнется в ближайшее время, его все равно исключат из программы и возьмут на его место шизофреника посговорчивее. Мало ли на свете людей с таким же диагнозом? Оставалось лишь дойти до двери доктора Хельгбауэр, постучать и крепко зажмуриться. А там будь что будет.

По затылку пробежал холодок, словно чей-то пристальный взгляд неотрывно сверлил его. По полу потянуло прохладой, где-то открылась и снова захлопнулась дверь. Шуршание шагов по ковру стало отчетливым, но Артур все еще не решался повернуть голову. Он догадывался, что видения могут снова охватить его в этот самый миг. Бежать как можно быстрее, обгоняя свой страх – вот единственный шанс не свалиться в забытьи посреди пустого коридора. Но ноги словно налились свинцом. Ступни отказывались отрываться от пола. До спасительной двери доктора Хельгбауэр оставалось не больше десяти шагов, но Артур знал – кто-то или что-то идет за ним, отвратительно, по-стариковски, шаркая подошвами. За спиной звякнуло и булькнуло, и Артур услышал тонкий, пронзительный голос. От страха он окончательно застыл на месте, не в силах разобрать ни слова. По спине катился пот.

– Я записан к доктору Хельгбауэр на три часа, – сказало нечто.

Артур повернулся и увидел его лицо. Оглушительный крик Артура копьем пронзил тишину коридора.

***

Габи спокойно разливала чай по чашкам, напевала песенку на родном немецком языке и гремела блюдцами с печеньем.

– Артур, угощайся. Майчек, твои любимые. – Она ободряюще улыбнулась им обоим и села за рабочий стол.

Артур косился на человечка в белом больничном халате. Тот крепко сжимал штатив с передвижной капельницей и все время переставлял тощие ноги.

– Реакция Артура вполне предсказуема, Майчек. Особенность его заболевания предполагает, ну, скажем, не всегда адекватную оценку действительности. Твоя необычная внешность могла показаться Артуру пугающей, правда, только через призму собственных страхов, – объясняла Габи.

Сложная, словно выложенная из кирпичей фраза пролетела по комнате и растаяла.

– Я понимаю, мисс Хельгбауэр, – ответил Майчек тонким голосом.

Артур подумал, что так топорно, по-медицински, говорят лишь с теми, кто провел слишком много времени в больнице. Пациенты забывают простой человеческий язык, думают и говорят как медперсонал. Но во время сеансов с Артуром Габи изъяснялась свободно, языком обывателя. Значит, она явно умела говорить с каждым по-особенному, и, возможно, уже сама этого не замечала.

Майчек отхлебнул чай из чашки тонкого фарфора и повернулся к Артуру. Его большая, словно надутая, голова с синей веной на лбу, круглые глаза и маленький загнутый книзу нос выглядели жутковато. Самым странным был диссонанс детского голоса и обвислой шеи, тщедушного тела и морщинистых рук, покрытых старческими пятнами.

– У меня прогерия, – будто оправдываясь, произнес Майчек.

– Преждевременное старение. Очень преждевременное. Майчеку девять, – вставила Габи, и Артур неделикатно ахнул. – Сейчас я проведу сеанс с Артуром, а ты подожди меня немного на диване. Посмотри вот это…

Она протянула Майчеку увесистый журнал с комиксами. Тот молча встал и вышел, так же тихо шурша тапками по полу.

– Ну? – Она вопросительно посмотрела на Артура.

– Мне очень жаль. Я не хотел его обидеть, – сказал Артур, глядя в пол.

– Не ты первый, Артур. У каждого из нас свой груз на душе. И я не имею в виду только пациентов. Большинству людей, которые тебя окружают, есть о чем горько вздохнуть. И каждый из нас ищет, с кем можно разделить эту тяжесть.

– Майчек делится с вами всем? О чем там вообще можно говорить? Это не жизнь, а ужас какой-то.

– Его отец, доктор Ратаковски, наш главный генетик, делает все возможное, чтобы найти лекарство.

– Так вот оно что. Я пару раз слышал мельком, что сын Ратаковски тоже здесь.

– Все верно. Поэтому наш институт плотно занят вопросами продления жизни и предотвращения старения. Но это отдельная история. Давай-ка поговорим о тебе.

Артур все еще смотрел в пол. По паркету протянулся след от штатива с капельницей, едва заметный, призрачный, одним своим присутствием напоминающий о мальчике-старичке, который только что сидел так близко от Артура. Если раньше Артур искренне думал, что нет на свете человека несчастнее его самого, кого-то, кто претерпел бы больше страданий и страхов, то теперь он понял, как сильно ошибался. Внутри словно щелкнул выключатель, Артур расслабился и начал говорить. Слова выстраивались порой в бессвязные, но такие искренние фразы, от которых у Габи захватывало дух и сжималось сердце. Артур рисовал свои миражи, эфирные, жуткие, прямо посреди комнаты, они вырастали и таяли, уступая место новым, зыбким и таким же страшным. И хотя Габи понимала, что большая часть из услышанного была лишь плодом его воображения, для Артура это была настоящая жизнь. Потому что нет другой истины в мире кроме той, что мы за истину принимаем.

Когда Артур наконец выговорился, Габи подписала протокол согласия на дальнейшее лечение.

***

– Я вижу, он готов, Марк, – убеждала Габи, помахивая папкой с личным делом Артура.

Июльский зной превратил кабинет доктора Робертса в плавильный котел. Все таяло в нем: и стол, и компьютер, и вешалка с небрежно накинутым на нее белым халатом.

– Господи, включи уже кондиционер! – взмолилась Габи.

– Ни за что! Я заболею быстрее, чем ты закончишь свой монолог про опасное состояние Артура. Кстати, об опасности. Не ты ли допустила его визит не куда-нибудь, а к нему домой? Боже, Габи, его вакцина будет готова не раньше, чем через полтора-два месяца! У мальчика сложный диагноз, болезнь быстро прогрессирует. Исследования по нему оказались сложнее, чем мы думали. Ратаковски вчера орал на меня, натурально орал, когда получил твое требование.

– Не требование, а просьбу. Артуру плохо. Да, Марк, это моя ошибка, что я упустила его из виду и он пережил слишком большой стресс. До этого Артур ни разу не говорил со мной откровенно. Между нами словно была выставлена высокая стена. Когда я отпускала их в город, то подозревала, что у Артура может возникнуть подобное желание – прийти туда, где случилось непоправимое. Но я поделила детей на большие группы. Они должны были присматривать друг за другом. Кто бы мог подумать, что Артур обладает таким даром убеждения и поведет за собой всех четверых? Такое невозможно было предусмотреть даже мне. И, во-первых, он так ничего детально и не вспомнил…

– Этого еще не хватало… – вздохнул доктор Робертс.

– Во-вторых, – продолжила Габи,– по возвращении он сам пришел ко мне, чтобы поговорить. И если раньше он только и делал, что уклонялся от моих вопросов, будто я дротики в него метала, то сейчас он буквально раскрылся. Насколько смог. И теперь я считаю, что он готов к лечению. И чем быстрее, тем лучше.

– Я понял тебя, ладно. Попробую поговорить с Ратаковски еще раз. Он загонит лаборантов в гроб посуточным дежурством, если я смогу убедить его поторопиться.

– Вот и отлично. – Габи встала, собирая ладонью со лба блестящие капельки пота.

– Постой… Может, посидишь еще, а потом поужинаешь со мной? – неуверенно спросил доктор Робертс.

– О чем ты, Марк? – устало произнесла Габи. – Еще пару часов в духоте твоего кабинета я просто не переживу.

– Не в этом же дело, верно?

– Хочешь правду? – Габи так резко подалась вперед, что Марк испуганно отшатнулся. На долю секунды он подумал, что Габи может дать ему пощечину. А это больно и как-то уж очень унизительно.

– Ладно, проехали, – примирительно сказал Марк и вернулся за свой стол.

Он знал, что если Габи посмотрит в его глаза, то все поймет. Он, словно ишак, нес на плечах груз десяти лет ожидания. Неподъемный груз. Его жизнь была нарезана временем, будто пирог: сладкий кусок по имени Габи, навечно для него потерянный. Вот кусок с привкусом лекарств и капельниц для жены. Затем зачерствевший кусок разлуки, бессонных ночей и чувства вины перед всеми, да и перед Габи тоже. По кругу: исступление, напряжение, лаборатория ночью, лаборатория днем, встречи, исследования, встречи. И так день за днем. Десять последних лет навалились на него всей тяжестью, заставляя опустить плечи и согнуть спину. Но Габи ничего этого не заметила. Как обычно, она вышла, хлопнув дверью, даже не оглянувшись.

***

Габи сделала единственное, что считала правильным. Она спустилась на минус первый этаж, обогнула лабораторию, где за стеклянными стенами двое лаборантов подсоединяли электроды к оголенному трепанацией мозгу упитанной обезьяны, и направилась прямиком к доктору Ратаковски. Он всегда запирался изнутри, и потревожить его могли лишь несколько человек во всем блоке Cas9.

Решительный стук в дверь вывел его из оцепенения – Ратаковски сидел в своем глубоком кресле, устало откинувшись на спинку. В толстых стеклах очков отражалась фотография двухлетнего Майчека.

– Входи, Габи, – сказал он, отпирая пультом электронный замок.

– Как ты понял, что это я? – поинтересовалась Габи, скорее из вежливости.

– Только ты можешь так колотить в мою дверь, – ответил Ратаковски.

– Значит, ты знаешь, о ком я хочу поговорить?

Доктор Ратаковски сам выбрал кабинет на минус первом этаже, а не на втором, как у Габи и Марка, хотя положение позволяло. Ему было проще работать сутки напролет, если он не знал, который снаружи час. Для него существовало единственное время – «десять утра, самое время поработать». Голые белые стены и запах чистящего средства нагоняли на Габи уныние.

– Опять насчет Артура. Мой ответ – нет! – отрезал Ратаковски.

– Этот ответ я не приму, Ежи, – мягко сказала Габи. – Я понимаю, тебе нужно провести еще ряд исследований. Но время не ждет. Нейролептики уже не стабилизируют его состояние полностью. Только ты можешь ему помочь.

Ратаковски погрузился в раздумья. Он вспомнил сына. Не так давно он и сам узнал цену времени, важность не упустить драгоценные дни, невосполнимые недели.

– Я попробую найти время для его вакцины. Ничего не могу обещать. Но больше не приходи ко мне. Ты знаешь, я боюсь тебя, когда ты так решительно настроена, – сказал Ежи.

Габи знала. Марк часто говорил ей то же самое.