Медина лежит, не шелохнувшись, прижимая лицо к моей груди, и, наверное, слышит, как надрывно, неровно грохочет мое сердце. На меня не смотрит, плотно закрыв глаза, по впалым щекам мелькают темные тени, пухлые чувственные губки подрагивают. Оба знаем, что она не спит, и наверняка догадывается, куда я ее несу, но ни малейшего сопротивления, даже какое-то облегчение читается на осунувшемся лице. Ждала меня, маленькая. Ждала. Только не признается никогда. Невесомая почти, непривычно-уязвимая, хрупкая, словно хрустальная статуэтка. До