Утром, где-то без десяти минут девять, я появился в помещении отдела обработки давлением Всесоюзного проектно-технологического института Министерства тяжёлого машиностроения. Основное здание института находилось на проспекте Мира, но отдел, в который я перевёлся, находился на территории завода «Металлист» и, что забавно, в помещении, в котором когда-то располагался экспериментальный цех, тот самый цех, где пять с небольшим лет назад я начал трудиться учеником слесаря.

И возвращается ветер на круги своя.

На работе я появился в костюме-тройке коричневого цвета с тонкой полоской из ткани «Ударник», начальник отдела, знакомя меня с моим руководителем, погладил пиджак, одобрительно хмыкнул и сказал:

– Смотри, Леонид Ильич, какой у тебя новый сотрудник, даже костюм свой лучший надел на работу.

Костюм мой определённо был лучший в отделе, но у меня был и поинтересней – мой свадебный. Мне определили рабочее место, Леонид Ильич Берлинер расспросил, где я работал, чем занимался, что знаю и умею. Я объяснил, что знаний никаких у меня нет, немного умею читать чертежи, однако по ходу беседы выяснилось, что штампы для холодно-листовой штамповки, точнее, один штамп, я видел – на первом году моей слесарной карьеры, Василий Макарыч – мой наставник в профессии слесаря – привёл меня в небольшой штамповочный участок, усадил за кривошипный пресс, где я и просидел пару дней, штампуя пластины трансформатора. Не скажу, что я как-то внимательно разглядывал штамп, с помощью которого я изготовлял эти пластины, но общее представление о том, как он функционирует, у меня составилось.

Ильич показал мне несколько чертежей штампов, мы разобрали с ним, как они работают, и сказал:

– Ну что ж, Алек, давай попробуем что-нибудь спроектировать, – выдал мне чертёж простенькой детали, объяснил, что вырубать её будут из полосы определённого размера, и я приступил к проектированию. За пару дней, подглядывая в чертежи вырубных штампов, которые Берлинер дал мне для образца, я нарисовал устройство, в котором, по моему пониманию, можно было бы изготовить нужную деталь. Для возврата своего устройства в исходное положение после каждого хода пресса я снабдил его двумя здоровенными пружинами, которые надел на направляющие колонки. Ввиду отсутствия навыков машиностроительного черчения пружинки получились у меня не очень и напоминали скорее проволочные спирали, вытащенные из пружинного матраса, своим видом, они явно веселили проходящих мимо моего кульмана пацанов, работающих в отделе.

Пригласил Берлинера, он, посмотрев на мой чертёж, отметил:

– Пружинки тебе не удались, а зачем ты их присобачил?

– А я иначе не сообразил, как возвратить штамп в исходное положение.

Ильич разъяснил, что верхняя плита штампа крепится к ползуну пресса, совершающего возвратно-поступательные движения, и дополнительных устройств для возврата его в исходное положение не нужно. Сел на стул, внимательно рассмотрел, что я напроектировал, и сказал:

– Ну что ж, коль ты так скоро стал проектировать, давай сразу начнём с реальной детали.

И начал я потихоньку вникать в конструирование технологической оснастки. Всё оказалось и проще, и сложнее, чем я себе представлял. Практически все знания, которые нужны для разработки технологических процессов штамповки конкретной детали и проектирования конструкций технологической оснастки, для реализации этих технологий уже существовали и были изложены в десятках справочников и отраслевых руководящих технических материалов (РТМ). Казалось бы, чего проще – бери справочник или РТМ, ищи нужные тебе сведения и проектируй, да только надо знать, что искать, нужны специальные знания, которые приобретаются или в процессе обучения, или в процессе долгой работы в данной области – работы под руководством знающего специалиста.

По этой дорожке я и потопал, потопал с удовольствием, работа эта мне понравилась, в ней был творческий потенциал – все детали различны, поэтому различны способы их изготовления и, как следствие, различен инструмент, то есть конструктору каждый раз приходится находить новое решение, а поскольку у нас конструктор оснастки сам, как правило, разрабатывал технологический процесс штамповки, надо было включать мозги.

К нам на проектирование оснастки и разработку технологий попадали преимущественно детали сложных форм, заводчанам некогда было с ними возиться, да и специалисты высокого уровня у них были наперечёт.

Впоследствии, работая инженером или в профессиях, близких к инженерной деятельности, я понял, что инженер – это абсолютно творческая профессия, бывают и в ней периоды, когда приходится заниматься рутиной, но разве это не происходит с артистами или музыкантами? Но наслаждение, которое ты испытываешь, когда находишь верное инженерное решение, создаёшь удачную конструкцию, правильный техпроцесс, сродни тому, которое музыкант испытывает от блестяще сыгранной музыкальной пьесы, или когда к поэту приходит удачная рифма.

Через пару дней я понял, что работать за кульманом в костюме не очень комфортно, и стал ходить на работу в свитере, как большинство молодых парней, работающих в отделе. Две недели я корпел за кульманом, не обращая внимания на происходящее вокруг, но в какой-то момент понял, что поведение моё может показаться странным – пора познакомиться с коллегами. Я подошёл к ребятам примерно моего возраста, о чём-то негромко беседующим в соседнем проходе между рядами кульманов, сказал:

– Мужики, меня Алек зовут, давайте знакомиться.

– Здорово, Алек, я Вовка.

– Я Юра, вот и познакомились.

Рассказал, что работал на заводе слесарем, поступил на вечерний, перевёлся в отдел. Встретили меня нормально, студентами-вечерниками было большинство молодёжи отдела.

***

Пришла беда, откуда не ждали, – стали массово закрывать маленькие пивные-закусочные, не скажу, что я был частым их посетителем, но в целом было непонятно, кому они помешали, наверно, стали в очередной раз бороться с пьянством. Но мужику, который захотел расслабиться после работы, выпить кружку пива или пятьдесят граммов водки, приходилось ломать голову, куда податься. Решение было найдено моментально – выпить на троих, а ведь до массового закрытия забегаловок даже такого термина не было, не то чтобы такой традиции. Народ кооперировался по трое, скидывались по рублю. На трояк в аккурат можно было купить бутылку водки, плавленый сырок «Дружба» и четвертушку чёрного, распивали, как правило, в ближайшем подъезде, сквере, на детской площадке.

Одним из таких злачных мест вдруг оказался наш подъезд. Поднявшись на его три ступеньки со стороны проспекта Мира, ты попадал на маленькую площадку, на которую выходили три двери: правая и левая двери магазина, а центральная дверь – непосредственно подъезда.

Надо ли долго думать было всем затарившимся бухлом и закуской в магазине, где им употребить всё это? Да не в жисть, вот оно, место, самое отрадное наше славное парадное. Иногда стало невозможным войти в подъезд, стояло по четыре-пять компаний, пили, орали, дрались, так же испражнялись.

Поскольку на просьбы жильцов закрыть подъезд ЖЭК не реагировал, жильцы стали заколачивать двери подъезда гвоздями самостоятельно, а ЖЭК и алкотня открывали его. Через полгода безуспешной борьбы ЖЭК сдался и капитально замуровал выход на проспект Мира, благо у нас был второй вход со двора.

***

В конце года Георгий с Катькой и годовалой дочкой, моей племянницей Ольгой, улетели в Токио, у него была пятилетняя командировка в Японию. Мы с Милкой на подаренные нам на свадьбу деньги купили раскладной двуспальный диван, мама переместилась в бывшую комнату бабы Гермины, где они временно обосновались, и мы зажили втроём.

На свадьбу родители жены подарили нам ковёр, который мы постелили на пол около дивана. Тёща, увидев ковёр на полу, – она любила покомандовать, – сказала:

– Вы очертенели, что ли, ковёр на пол стелить, так его вам ненадолго хватит, вешайте на стену.

Я ответил:

– Ну, лет на десять хватит, потом новый купим.

Тёща сделала брови домиком.

– Ишь ты, гулевой какой, купим. Мы двадцать пять лет живём, второй вот купили.

– А мы купим, мы же будем лучше вас жить.

Тут с тёщей моей случился лёгкий ступор, после чего она с негодованием спросила:

– А почему это вы будете жить лучше нас?

Я взглянул на неё и понял, что если я скажу то, что я действительно думаю, то мы станем с ней врагами на всю оставшуюся жизнь, и сказал:

– Жизнь же лучше становится с годами, вот мы и будем жить лучше, чем вы жили.

Возразить против такого, как тогда казалось, неоспоримого факта тёще было нечего, и она промолчала. Но думал я в целом иначе. Конечно, по моим ощущениям, жизнь и в самом деле становилась лучше, страна наша в пятидесятых и шестидесятых годах залечивала свои раны, полученные в тяжелейшем бою, в семидесятых она, как огромный богатырь, стала подниматься на ноги – строилось жилье, росли зарплаты, но я рассчитывал прежде всего на свой личный рост и был уверен, что добьюсь успеха в жизни. Как, ещё не знал, но добьюсь. Я вообще по жизни оптимист.

***

В нашей вузовской группе первоначально было человек двадцать пять, из её состава до финиша добралось человек семь, не больше. Кого-то забрали в армию, кто-то не справился с освоением программы, девчонки уходили в декрет. На первом курсе у меня довольно быстро возникли приятельские отношения с Борей Филькиным и Вовкой Рожковым. Володька уже отслужил в армии, Борис вообще был Мафусаил нашей группы – ему на момент поступления было где-то лет тридцать пять, всё мы были женаты. При этом были весьма не схожи по темпераменту, характерам, жизненному опыту, но зачастую это как раз помогает сближению людей, а не наоборот.

Я поначалу сидел на занятиях с одной девицей довольно яркой внешности по имени Наталья, ей всегда хотелось поболтать на лекциях о чём угодно, кроме того, что лектор пытался донести для нас, а я старался на занятиях полноценно работать, но приходилось изредка поддерживать беседу, чтобы не выглядеть совсем уж полным интровертом. В этих коротких беседах выяснилось, что мы оба проживаем рядом со станцией метро Щербаковская. Однажды в конце занятий она достала из портфеля номерок от гардероба и положила его передо мной, я понял, что придётся провожать её домой. Перспектива эта меня мало порадовала, заканчивали мы без десяти десять вечера, и домой я попадал около одиннадцати, проболтаться где-то лишние полчаса мне было ну совсем не в жилу – вставал я на работу где-то полшестого, но отказаться проводить девушку до дома вечером было неловко. Мне повезло – оказалось, что она жила на Бочкова, в трёх минутах ходу от моего дома, но слушать весь бред, который она несла в течение часа, пока мы добирались до её дома, – Боже сохрани. Натуся была, как бы так сказать помягче, не умна, судила безапелляционно о чём угодно, включая то, о чём она слышала впервые.

Всё бы ничего, но на следующий день она выложила номерок от гардероба перед моим носом ещё в начале занятий, и это стало входить у неё в привычку. Обидеть, то есть просто послать её, мне не хотелось, а вот найти красивый способ избавиться от её назойливого внимания я никак не мог, спас меня от этой каждодневной пытки Борис Филькин, подойдя ко мне во время перемены и спросив:

– Как ты насчёт по сто граммов после занятий?

– Грешно смеяться над больными людьми, где взять-то? В десять всё закрыто.

Но Борька, как человек, работающий в этом районе, знал ходы. Тут уж не до провожаний, дело намечалось сурьёзное, а у меня появился повод, и я с легким сердцем вернул Натусе номерочек, она обиделась, а я стал свободен от утомительных для меня бесед. С Борькиными ходами не срослось, он повёл нас в стекляшку в Булонский лес (так у нас в институте называли Лефортовский парк), а там такая тьма народа – мама не горюй, развернулись и пошли по дорожке к выходу. Идём в грусти, а навстречу милиционер – молодой парень, я так, по приколу, возьми и спроси у него:

– Не подскажете, где сейчас можно вина купить?

По тем временам задать такой вопрос менту – это такая лёгкая провокация, и я ожидал наезда или какой-то резкой реакции, но парень спокойно и вежливо ответил:

– Прямо до выхода, потом на трамвай и до конечной остановки, а там дежурный гастроном, работает до одиннадцати. Но поторопитесь, времени немного осталось.

Ещё раз убедился: не суди облыжно о человеке до общения – были люди в советской милиции, кроме дяди Коли, нашего участкового. Поблагодарив его на бегу, мы помчались к выходу, нам повезло – успели минут за десять до закрытия. Взяли на пятерых три бутылки сухого вина, выпили в какой-то беседке, постояли, потрепались, бутылки забрали с собой – по дороге выкинули в урну. На душе потеплело.

Ибо сказано: вино выпитое увеличивает то многое, что связывает нас с друзьями.

***

У меня обнаружилось полное отсутствие знаний по химии, точнее, не обнаружилось никаких знаний, но, по счастью, у Милки была тётка, работающая преподавателем химии в школе, которая стала заниматься со мной по выходным.

Похожие проблемы возникли у меня и по английскому, но решение этой проблемы я нашёл сам – совершенно случайно встретил нашу преподавательницу английского у выхода из метро и проследовал с ней до института. По странному везению это стало происходить почти каждый раз перед занятиями – бывает же такое.

Была она девушкой лет двадцати четырёх, не больше, явно незамужней – традиционное колечко на безымянном пальце правой руки отсутствовало, весёлая разговорчивая щебетунья, знаки моего внимания принимала, как мне казалось, даже с удовольствием. Не помню точно, был ли у нас экзамен по окончании первого семестра, скорее это был зачёт с оценкой, но помню, что мои бдения у выхода метро и бережная доставка нашего дорогого препода в пенаты были оценены в четыре балла, что явилось для меня большой неожиданностью – мне б хватило и трёхи. Очень был я раздосадован перед первым занятием второго семестра по английскому, когда увидел в дверях нашей аудитории англичанку лет шестидесяти – за трёху пришлось попахать.

***

Власть советская, надо отдать ей должное по этой части, поощряла обучение во всех его видах – студенты вузов получали стипендии, при условии что студент успевает, в нашем институте стипендия на младших курсах дневного отделения составляла сорок рублей, предоставлялись общежития. Не забывали и вечерников, на время экзаменационных сессий нам предоставляли оплачиваемые отпуска, небольшие, где-то около недели, но с учётом примыкающих до и после выходных мы всегда укладывались – экзаменов в сессию больше пяти у нас не было.

Дома меня ждала новость – Людуся затяжелела. Известие это я воспринял индифферентно, да, понял, что летом у нас родится ребёнок, так и что? Будет так будет. Мыслей о том, что надо прервать беременность, подождать, не возникло ни у меня, ни у Людмилы.

Подошло время экзаменационной сессии, я изрядно мандражировал, готовился основательно, начиналась сессия экзаменом по высшей математике, я пошёл первым и впоследствии на экзаменах всегда шёл первым, не люблю сидеть смыкать, всё равно то, что знаешь, уже в тебе, от сидения больше не добавится и не убавится. Принимал экзамены наш лектор, интересный был мужик, любил на лекциях рассказывать анекдоты, содержащие в себе какие-нибудь математические или физические положения, что-то вроде: бежит физик за трамваем, запнулся и упал, поднялся, говорит: «Хорошо, что пополам». Его спрашивают: «Что пополам?» «МВ квадрат пополам».

Он просмотрел мои ответы, задал пару вопросов, встал и, повернувшись к залу, сказал:

– Я ставлю ему пять.

Зачем был нужен такой пафос, я не понял, может, ребят подбодрить? Дальше всё пошло как по накату, всё сдал на пятёрки, кроме инглиша и химии, по химии четвёрку получил. Расслабился, понял, что учиться смогу.

***

На работе к нам в отдел после службы в армии пришёл новый парень – Сашка Ефанов, мы с ним сдружились. Он был отчислен с третьего курса того же вуза, в котором учился я, за неуспеваемость, был призван в армию, отслужил, восстановился, но уже на третьем курсе вечернего отделения. Служил в ГСВГ (группе советских войск в Германии), пацан был с юмором, гордо заявлял мне:

– Салага, я участник Братиславской операции, участвовал во вводе советских войск в Чехословакию.

Был эрудирован, толков, глубок. С ним было интересно общаться.

Новый год решили отметить в сугубо домашнем кругу: мы с Милкой, мама и тесть с тёщей и младшей дочерью, Милкиной сестрой. Маманя моя рассказывала, что я родился часов в одиннадцать вечера, тёща на основании этого заявила, что и отмечать мой день рожденья начнём не раньше одиннадцати, в итоге пожрать дали ровно в двенадцать, то есть в то время, когда нормальные люди могут только шампанское в себя влить, места уже ни для чего не остаётся – очень мне тот Новый год не понравился.

Начальнику нашего отдела было изрядно за шестьдесят, спокойный, никогда не повышал голоса на сотрудников, сидел, обычно облокотившись локтями на стол, держа в правой руке остро заточенный карандаш, левая кисть обнимала правую. Бывало, задрёмывал, голова начинала клониться, и иногда лбом касался грифеля, после чего он плавно распрямлялся, грозным взором обводил близ сидящих работников, и всё повторялось сначала.

Поскольку рабочее место выбрали мне из тех, какое первым попалось на глаза начальнику, было оно не самым удобным – я сидел напротив входа, левее напротив был стол экономиста отдела, а правее напротив наискосок – стол начальника, может быть, поэтому мне частенько находили какое-нибудь дело, не связанное напрямую с моей основной деятельностью. Как-то начальник отдела поднял голову, подозвал меня и сказал:

– Олег, – он меня называл Олегом, – надо срочно отвезти письмо в Министерство, и заодно недалеко в магазине на Кузнецком нужные нам ГОСТы купишь.

Времени до учёбы было достаточно, и я помчался выполнять ответственное поручение – отвезти письмо то ли заместителю министра, то ли начальнику главка. Стояла хорошая погода, а я с работой и учёбой совсем перестал появляться на улице. К тому же интересно было посмотреть на Новый Арбат, реконструкция которого только закончилась, да и вообще давненько я с замминистрами не общался.