С первого же дня приезда в Москву Айседора Дункан окунулась в общество артистов, художников, поэтов и музыкантов, явившихся проповедниками нового искусства. Она стала посещать рестораны и кафе, в которых концентрировались представители революционного искусства всех направлений и где каждый из них наперебой старался посвятить ее в тайны футуризма, кубизма, имаженизма, динамизма, беспредметного экспрессионизма и супрематизма… Она слушала стихи «новейших поэтов» и сначала восторгалась новизной того, что ей преподносили, а затем стала постепенно остывать. Из всей галереи лиц, мелькавших перед ней, она отнеслась с симпатией только к одному лицу. Среди этих аффектированных, фальшиво звучащих голосов до ее слуха донесся только один, казавшийся ей непосредственным и искренним, голос. Это был голос Сергея Есенина, «мужицкого поэта», которого Айседора встретила на вечере у художника Московского камерного театра Якулова. Айседора появилась там около часа ночи в разгар оживленного спора о революционном искусстве. Она приехала в красном шелковом хитоне и, войдя в зал, усталым взором обвела присутствующих. В углу на низкой софе она увидела кудрявую голову блондина, юноши поразительной красоты, смотревшего на нее странными, блистающими желтоватым отливом глазами. Она неживыми шагами направилась к дивану. Через некоторое время она лежала на софе, а у ее ног сидел Есенин. Айседора гладила его локоны и шептала нежно и восхищенно: «Золотая головка». Это были, пожалуй, едва ли не единственные слова, которые Айседора Дункан могла произнести по-русски. Присутствовавший при этой сцене близкий друг Есенина, писатель Мариенгоф, в своем «Романе без вранья» рассказывает, как губы Айседоры Дункан попеременно то целовали губы Есенина, то восторженно шептали два других русских слова: ангел и черт. В четыре часа утра Айседора и Есенин поднялись с места и по молчаливому соглашению вместе уехали от Якулова.