Алекс и я

Мы как-то привыкли считать себя исключительными живыми существами, явно превосходящими по своему развитию многих природных созданий. А всё же изучая живой мир можно прийти к выводу, что человек — неотъемлемая частичка биосферы; может быть, и отличающаяся, но совершенно не самостоятельная и, как оказывается, вовсе не уникальная. Взять тот же самый трудноразрешимый научный спор о способности овладения языком в тварном мире и сравнении таковой с человеком. Вроде бы очевидно, что благодаря языку человек определяет себя человеком. Однако язык развивается не столько потому, что так структурируется кора головного мозга, а потому что для мозга вообще есть потребность развития контакта с внешним миром. Таким образом создаются предпосылки если не к речи, то, как минимум, к примитивным знаковым системам, которые используются тем более осмысленно, чем чаще и чётче применяются.

Нам много известно про «говорящих» обезьян (особенно про выдающуюся в этом отношении шимпанзе Уошо), имеем представление об уме некоторых животных (например, дельфинов и слонов), а также подмечаем возможности домашних животных проявлять незаурядные когнитивные способности. Когда речь заходит о птицах, то не только биологи вспоминают про интеллект врановых, а вот о попугаях обычно разводим руками и улыбаемся. В коллективном сознании он никак не ассоциируется с умом. Иначе не было бы поговорки «твердить как попугай» или обидного глагола «попугайничать». Тем не менее, не приматы, с которыми можно вести диалог языком жестов, а именно попугаи (точнее говоря, серые африканские) показывают наиболее выдающиеся способности к языку. Они, к тому же, могут вокализировать, делая коммуникацию с человеком свободной.

Айрин Пепперберг, более тридцати лет занимавшаяся обучением и проверкой Алекса и его сородичей смогла доказать, что у них развивается интеллект как минимум двухлетнего ребёнка. Герой книги, по-видимому, обладал очень выдающимися способностями на фоне других птиц, имел отчётливый индивидуальный характер и мог манипулировать людьми. Он выучил полторы сотни английских слов; научился узнавать и называть предметы по материалу, форме, цвету; умел считать, самостоятельно вывел понятие «ничего»; различал английские фонемы; обнаружил способности выдумывать и сопоставлять слова самостоятельно. Не говоря о том, что, целиком осознавая коммуникативную ситуацию, мог вербально передавать свои эмоциональные состояния.

В этот трудно поверить, но сегодня в это верят даже те, кто в семидесятых годах заворачивал работы Айрин с издевательской формулировкой «что ты курила». Со временем она добилась признания, навсегда изменив мнение учёных-этологов и обычных людей насчёт попугаев — в том числе и значения ещё одной привычной идиомы «птичьи мозги». Алексовы мозги потрясают. Судя по описанию автора это был тот ещё хитропёрый парняга, готовый не только серьёзно работать, но и целенаправленно превращать работу в фарс. Его обучение неплохо задокументировано, есть возможность посмотреть в Интернете видеосъёмки с тестами и умилиться произношению. Зная, что Алексу оставалось недолго, несмотря на средний возраст птиц его рода, с чувством возвращаешься к книге и не можешь удержать слезу, представляя, как он сказал свои последние слова своей самой близкой подруге Айрин: «You be good. I love you» («Веди себя хорошо. Я люблю тебя»). Ему было всего лишь тридцать один...

У меня смешанные ощущения от этой книги.
С одной стороны, безусловно, очень интересно читать про исследования способностей птицы. Иногда сложно поверить, на что птица оказывается способна: запоминать услышанные от людей слова и самостоятельно их применять в новом контексте, пытаться повлиять на людей и заставить их сделать желаемое, выражать свои эмоции, вмешиваться в процесс обучения других птиц и пытаться влиять на него.. Или, как в эксперименте с орехом и веревкой, птица становится не объектом, а субъектом исследования, предлагая экспериментатору самому выполнить действие, о котором тот ее просит. Возникает желание поучаствовать в подобных экспериментах и больше узнать о способностях птиц. После прочтения я нашла видео, где можно послушать голос Алекса и посмотреть, как он выполнял задания.

Мой отец, который в то время жил во Флориде, встретил нас в аэропорту и привез в офис Грега. Нам пришлось ждать, мы не могли кормить Алекса из-за предстоящей операции. Алекс же начинал хотеть есть. Мы сидели в приемной, и Алекс все более настойчиво повторял: "Want banana" ("хочу банан"), "Want corn" ("хочу кукурузу"), "Want water" ("хочу воды"). Я сказала, что не могу дать ему это, что мы должны подождать. Алекс посмотрел на моего отца и сказал: "Хочу на плечо". И вот Алекс переместился на плечо к моему отцу и забормотал ласковым голосом, что он хочет тот или иной фрукт. Отец же был глуховат и не слышал мягкие требования Алекса. Наконец, тот закричал в ухо отцу: " Want kiwi!" ("хочу киви!"). Алексу никогда не нравились киви, но было очевидно, что он впал в отчаяние. Несмотря на то, что я была очень уставшей и расстроенной, я рассмеялась.

Алекс стал настоящим центром внимания у ветеринаров. Он разговаривал с каждым, кто готов был его слушать. Его клетка стояла рядом с кабинетом бухгалтера. Бухгалтеру приходилось задерживаться, работая с бухгалтерскими книгами. Алекс спрашивал: "Хочешь орех?" - "Нет, Алек", - отвечала бухгалтер. Алекс настаивал: "Хочешь кукурузу?" - "Нет, спасибо, Алекс, я не хочу кукурузу". Это продолжалось какое-то время, и бухгалтер пыталась не обращать на Алекса внимания.
Алекс явно дошел до белого каления и спросил раздраженным голосом: "Well, what do you want?" ("так что же ты хочешь?"). Бухгалтер рассмеялась и уделила Алексу внимание, которого он требовал.

Cовершенно неожиданно, на второй неделе тренировок, в середине марта 1985 года, он внимательно посмотрел на яблоко, потом посмотрел на меня и произнес: «Banerry… I want Banerry» Он схватил кусочек яблока и с радостью съел его. Выглядел он так, как будто смог достичь чего-то, о чем давно мечтал.
Я совершенно не понимала, о чем он говорил. И сказала: «No, Alex, apple» (Нет, Алекс, это яблоко'). «Banerry», – ответил Алекс, отрывисто и с чувством. «Apple» (яблоко'), – снова сказала я. «Banerry», – ответил Алекс. «Хорошо, дружище, – подумала я. – Я помогу тебе, облегчу тебе задачу». «Ap-ple» (яб-локо'), – сказала я, делая акцент на втором слоге.
Алекс подумал пару секунд, посмотрел на меня внимательно и сказал: «Ban-erry», четко повторяя тот акцент на втором слоге, который я только что сделала.
Мы с ним несколько раз повторяли: «Ap-ple» (‘яб-локо’). – «Ban-erry». – «Ap-ple» (‘яб-локо’). – «Ban-erry». Алекс вывел меня из себя. Мне казалось, что он совершенно глуп. Оглядываясь назад, должна сказать, что его поведение очень раздражало меня. Когда я рассказала об этом случае одной из своих студенток Дженнифер Ньютон, она от смеха чуть не упала со стула. Однако Алекс не закончил свои разъяснения. В конце тренировки он произнес очень медленно и четко «Ban-егг-еее». Произнося это слово таким образом, Алекс повторял мою манеру работать с ним при изучении нового слова. Возможно, он думал: «Слушай меня внимательно. я пытаюсь упростить тебе понимание этого слова». Такую запись я сделала в своем журнале, добавив, что Алекс, казалось, был сердит на нас.
Я всё еще не понимала, что Алекс имеет в виду, несмотря на то, что он понимал, что хотел сказать. Как мы ни пытались, он не отказывался от «banerry.

С другой стороны, значительная часть книги (целые главы) посвящена реакциям прессы, коллег и друзей на смерть Алекса, не очень понятно, зачем было настолько подробно об этом писать. Складывается впечатление, что автор просто хотела вылить свою боль на бумагу. Некоторые эксперименты описаны схематично, было бы гораздо интереснее читать больше подробностей об экспериментах, чем все эти описания того, кто когда заплакал и как было тяжело автору.

В первые выходные дни после смерти Алекса ко мне приехали друзья из Вашингтона. Они не хотели оставлять меня одну, следили за тем, чтобы я что-нибудь съела и хоть немного отдохнула. В то время каждую минуту, каждый час, каждый день я жила на автопилоте, делала то, что следовало, не могла спать, совершенно поглощенная горем. И всё это на фоне публичного выражения мне соболезнований, которые нахлынули со всех сторон. Конечно же я не в полной мере осознавала себя. По крайней мере, тогда. Я принимала всё увеличивающееся количество соболезнований. Одновременно с этим поступали просьбы дать интервью. Такая ситуация была неизбежна, поток интервью был нескончаем. Но, казалось, что во всем этом участвует другой человек, не я. Обычно бывало так: звонит телефон, я перевожу его в режим «интервью», отвечаю на вопросы так же, как и отвечала по поводу успехов Алекса, которые требовали подобного блиц-интервью в средствах массовой информации. На все вопросы я отвечала с позиции профессионала. Однако всякий раз я «выпадала» из реальности до поступления следующего звонка.

Два дня спустя влиятельная британская газета The Guardian написала: «Америка скорбит. Алекс, попугай жако, скончался в возрасте 31 года, в достаточно нежном для попугаев этого вида возрасте. Он был умнее среднестатистического президента США». Новость распространялась по миру стремительно, дошла она и до Австралии. Робин Уильямс (Robyn Williams) из австралийской компании телерадиовещания в эфире своего научного радиошоу взял у меня интервью об Алексе. С Робином мы встречались второй раз. В первый раз мы говорили об успехах Алекса и о том, чего мой питомец сможет достичь в будущем. Увы, на этот раз тема разговора была другой.

Я даже не могла представить той интенсивности страданий, которые меня охватят. На протяжении многих лет огромный запас любви и заботы был умело скрыт и надежно заперт. Теперь этот эмоциональный заслон вдруг прорвало. Освободившийся поток эмоций вдруг вырвался на свободу и смёл всё на своем пути, все доводы рассудка. Я никогда не испытывала такой боли, никогда не проливала столько слез. И надеюсь, что больше никогда со мной подобного не случится.

Следующее электронное письмо я приведу полностью: мы читали его вместе, всей нашей группой. Оно вызвало слезы у всех нас, больше, нежели другие письма, полученные нами – как в отношении Алекса, так и написавшего нам человека, сердце которого было так затронуто нашим питомцем: «Я просто хотела бы написать о моих чувствах, сказать, что меня мучала клиническая депрессия, это продолжалось неделями. Я ничего не чувствовала, мои ощущения были как будто заморожены. И это несмотря на окружавших меня близких, любимых людей, около двухсот моих питомцев, детей и внуков. Когда я узнала о смерти Алекса, читала электронные письма на веб-сайте Фонда, меня наконец стали душить слезы. Вот какое влияние Алекс оказал на этот мир. Я уже и забыла, что такое чувствовать, ощущать эмоции. А читая его последние слова, сказанные вечером на прощание своему любимому другу, “я люблю тебя”, вот это и открыло шлюзы. Спасибо тебе, Алекс, что ты растопил мое сердце, научил меня снова чувствовать». Эти слова написала Дебора Ионе (Deborah Younce) из Мичигана.

В целом тон книги довольно депрессивный, Пеппенберг много пишет о том, как тяжело ей было жить сначала в детстве, с холодными родителями, потом, во взрослом возрасте, без финансирования, как ее никто не поддерживал, даже муж, как ей приходилось переезжать, с каким трудом она получала гранты. У меня этот стиль повествования не вызвал ни симпатии, не сочувствия, так как сложности описаны, опять же, схематично и немного занудно, как перечисление, и непонятно, зачем все это нужно в книге. Проникнуться тяжелой судьбой автора у меня не получилось.

Моя мать горько оплакивала свою жизнь. И у нее были на то веские причины. Когда она вышла замуж, у нее была хорошая работа. Мама работала бухгалтером в жилищном товариществе. Она любила свою работу. И она думала, что дальше жизнь ее станет только лучше. И вот она забеременела мной, и это стало концом ее профессиональной жизни. Был 1948 год, тогда женщины-матери не могли работать. У матери не было выбора – ей пришлось отказаться от работы, а значит, и от надежды на счастливое, интересное будущее. Она горько об этом сожалела. Мама очень четко давала мне это понять – именно я стала тем существом, которое разрушило ее жизнь, привело к тому, что ей бесконечно приходилось выполнять одну и ту же рутинную работу. Ее дни были заполнены стиркой, глажкой, уборкой квартиры, приготовлением еды, хотя сама она не особенно любила есть. Вновь и вновь она убирала квартиру. Большую часть времени она проводила в магазинах, находящихся в округе. Я часто увязывалась за ней.