Ahmet Ümit

Kırlangıç Çığlığı

© 2018, Ahmet Ümit © Kalem Agency

© А. Рыженков, перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ТОО «Издательство «Фолиант», 2023

Светлой памяти отважной журналистки, литературной работницы, моей дорогой подруги Букет Ашчи Гюрель

А также дорогому Сердару Гюрелю, верному спутнику Букет,

который отдавал ей всю свою любовь

Потеряй этот мир совесть,

был бы он чем-то другим, если не адом?

Я видел боль. Видел, как медленно гаснут прежде сиявшие яркими огоньками зрачки глаз, чтобы потом потухнуть окончательно. Видел, как трясутся губы, как лица становятся цветом похожи на свечной воск, как проваливаются щеки и остро выступают вперед скулы, как на месте глаз появляются глубокие темные бездны, как вяло болтается язык внутри пересохшего рта. Благодаря этому я понял, что наша суть раскрывается нам только в тот момент, когда мы корчимся в тисках боли.

Не крик, нет, не приступ озноба, не тихий шепоток, а иной, дикий стон, точный источник которого мне было сложно определить, родился в глубине моего сердца. Дыхание перехватило, глотка пересохла, тело пылало, все происходило будто в дурном сне, и меня все сильнее затягивало в эту пустоту. Я столкнулся лицом к лицу с самой темной тайной этой жизни. Той, о которой прежде никто не говорил, не писал, не изображал в цвете. Я погрузился на самое дно тьмы, услышал, как течет кровь, как тянется по венам холодок смерти. Не буду возражать, мне понравилось, с какой яростью эта простая истина прочистила все мое нутро. Мое тело помолодело, душа просветлела, внутри себя старого я нашел себя нового. И я даже не говорю о тех мучительных воспоминаниях, которые долгие годы меня не отпускали. Все они остались где-то далеко позади. Я, как змея, сбросил шкуру прошлых обид. Зиявшая внутри меня рана пусть время от времени и болела, но сделала меня сильнее. Я понял, что кошмар, запятнавший собой все мои детские воспоминания, одновременно создал и самую большую возможность в моей жизни. Я уже давно скинул со своих плеч горб прошлого. Теперь меня интересовало только настоящее. Я говорю о самой сути: о возвышении жизни через смерть, об очищении души муками, о том, чтобы не падать ниц перед богами, а занимать место рядом с ними на троне. Я говорю о том, как опьяненный силой мятежный дух через ни на что не похожий озноб, через глубинный страх обнаруживает свое собственное значение. А ведь когда-то я этого боялся.

Я боялся. Боялся, потому что видел, что происходит сразу после того, как один человек убивает другого. Я слышал, как кричит от радости победы убийца и как вопит от страха его жертва. И я сам кричал, как убийца, и я сам вопил от страха, как жертва. И мне понравилось это состояние. Никакая другая истина не стягивала мои чресла с подобной страстью, никакая другая истина не трогала так глубоко мое естество. Именно поэтому я и боялся начинать все сначала, снова переживать этот невероятный опыт. И из-за этого я сдерживал себя. Я долгие годы вновь и вновь предавал себя, подавляя этот великолепный, готовый проснуться в любое мгновение импульс – лишь бы не вернуться в самое невинное человеческое состояние, в истинную природу индивидуума. Я пытался вылечить являвшееся моей сутью роскошное горе дешевыми крохами радости, выбирал что-то более скучное, чем первобытные инстинкты. Я обманывал и себя, и весь мир. И почти получилось…

Но нет, увы, они сами начали делать это за меня. Более того, убивали без всякого удовольствия, не воздавая должного ни на что не похожей красоте этого действия, не чувствуя глубокого внутреннего удовлетворения, не постигая всей тайны темноты. Я не смог больше выдерживать такой грубости, такой вульгарности, такого транжирства. Да, именно из-за этого я вернулся…

1
У нас снова труп!

Та вереница убийств, что превратила светлые летние деньки в ночной кошмар, началась на второй день июня. Все три дня до этого непрерывно шел дождь… Весь город был погружен в липкую летнюю жару… Это был первый день сезонной духоты, способной вывести любого человека из душевного равновесия…

Вечер прошел в мейхане^[1]Евгении в Татавле ^[2]. Мейхане так и называлось – именем старого района. Мы сидели на нашем обычном месте, за столиком в тени древнего платана. Кожистые зеленые листья, украшавшие толстые ветки старого дерева, застыли без движения. Огромный платан нависал над нашим столом, словно был какой-то искусной скульптурой. Евгения в надежде, что это поможет нам немного освежиться, вытащила из зала на улицу вентилятор. Но все напрасно: хоть маленьким лопастям и удалось изобразить подобие ветерка, влажность была настолько сильной, что развеять ощущение, будто мы находимся почти под водой, не получилось.

Завороженный запахами, голосами, песнями, не без участия, конечно, паров алкоголя, но в первую очередь от близости любимой женщины я совсем позабыл о повседневности, о самом себе. Я не помнил ничего: ни когда мы закрыли мейхане, ни когда пошли к Евгении домой. В памяти остался только лавандовый запах ее кожи, милый шепот в ночной темноте, то, как наши тела растворялись друг в друге, и последовавший за этим глубокий спокойный сон. Чего уж тут кривить душой под взглядом Всевышнего, ночь, сменившая вечер, была одной из тех незабываемых ночей, которые редко выпадают человеку в его жизни.

Когда я проснулся, солнце легкомысленно падало на лицо и волосы моей любимой. Я не сдержался и прикоснулся к ее русым волосам… Она тут же проснулась, и бледные губы сами собой сложились в улыбку.

– Доброе утро, заяц, – в ее голосе сквозила нежность, – доброе утро, мой дорогой Невзат.

Я потянулся и чмокнул ее в губы.

– Доброе утро, Евгения, доброе утро, милая моя. – Взгляд скользнул за окно: а уже довольно поздно. – Пора бы мне и честь знать.

– Ни за что! – Она села на кровати. – Без завтрака никуда не отпущу!

И будто я был каким-то страшным обжорой, она тут же стала выставлять на стол самые разнообразные лакомства. В дело пошли сыры: тулум, оргю, дил, отлу ^[3]… В розетки были положены коричневые, черные и зеленые оливки… Нарезаны темно-красные помидоры, свежие перцы, хрустящие ченгелькейские огурчики ^[4]… Теснились рядом друг с другом вазочки с розовым, клубничным, персиковым, абрикосовым, апельсиновым и померанцевым вареньем… Все это варенье Евгения делала сама. У всех бывают какие-то устоявшиеся домашние традиции, и для нее такой традицией было изготовление варенья. Прежде этим занималась ее бабушка Марика. Марика считала, что варка варенья определенным образом действует на человеческую душу. Интересно, что при этом она страдала диабетом, а значит, не пробовала и ложечки из приготовленных собственными руками десертов. Но никогда не бросала свое занятие.

– Для нее это было своего рода терапией, – рассказывала моя греческая любовь, – благотворительной деятельностью.

Предполагаю, что по этой причине после смерти Марики обязанность варить варенье взяла на себя Евгения. Она словно чувствовала, что если откажется от этой традиции, то предаст память родной бабушки. Плоды ее трудов весь год украшали полки на входе в мейхане. Никому не разрешалось даже трогать эти разноцветные банки, они использовались в качестве подарков для самых дорогих друзей.

– Только хорошие люди заслуживают такое есть… Только хороших людей можно допускать до этой священной еды.

На самом деле для того, чтобы насытиться, моему желудку хватило бы и глазуньи из двух яиц, но Евгения настаивала, чтобы я попробовал померанцевое варенье:

– Я приготовила его из цедры мерсинских померанцев. Их специально для меня собирали. Удивительный вкус, тебе очень понравится.

Обижать ее было нельзя, но в тот момент, когда я уже намазывал на хлеб янтарное варенье, зазвонил мой мобильный. На экране возникло имя Али – и сразу стало понятно, что дело служебное, где-то опять кто-то кого-то убил. Снова придется ехать на место преступления, снова в поисках улик обыскивать все вокруг, сантиметр за сантиметром, снова опрашивать свидетелей, которых еще надо найти, снова устанавливать подозреваемых… Внезапно я почувствовал, до чего же устал. Мне уже было не интересно, ни как убили жертву, ни кто был убийцей. Я не хотел снова видеть кровь, и меня напрягало, что придется в который раз прикасаться к коченеющему телу. Я что, постарел? Мне наскучила моя работа? Нет-нет, это не про скуку – я просто устал, и все дело в мерзкой липкой жаре.

Когда я поднял голову, Евгения встревоженно смотрела на меня своими зелеными глазами. Я отложил в сторону настойчиво звонивший телефон и, чтобы как-то замаскировать свои невеселые мысли, с преувеличенной охотой принялся за бутерброд с вареньем.

– Мм… Фантастика! – прочавкал я. – Даже вкуснее, чем тыквенное варенье мадам Сулы!

– Ну ты и дурак, Невзат… – Евгения не сдержала гнева и легонько ударила кулачком в мое левое плечо. – Большой дурак!

– Погоди! Погоди! – Я попытался увернуться от следующего удара. – Да это просто шутка! – И указал на кусочки цедры внутри медовой жидкости: – Воистину, фантастика… Клянусь, до сего дня не ел такого вкусного варенья. Запах, вкус, сладость, консистенция – это что-то невероятное, ты великая мастерица.

Глаза, в которых еще светилась ночная усталость, просияли:

– Спасибо большое, Невзат, спасибо. Ешь на здоровье.

До чего же просто подарить счастье моей милой возлюбленной! Черт бы побрал этого Али! Да, телефон все еще продолжал звонить.

Евгения не выдержала:

– Ты не ответишь? Наверное, что-то важное.

Но я вместо того, чтобы ответить, выключил звук и, состроив крайне довольное выражение лица, продолжил пережевывать бутерброд с вареньем. Али больше не звонил.

Мы закончили завтракать, я помог Евгении убрать со стола и только после этого набрал своего помощника.

– Комиссар, у нас снова труп! – поделился он «радостной новостью». – Мы в сквере, в Касымпаше ^[5]. Если вы сможете приехать, будет отлично.

В том, что лично мне от этого будет «отлично», я сомневался, но деваться некуда… Поцеловал Евгению в ее влажные губы, пахнущие кофе, и отправился на место преступления. Несмотря на утренний час, машина раскалилась, как печь. Я опустил стекла до упора, и салон наполнился шумом с проспекта Куртулуш. В надежде услышать какую-нибудь хорошую песню включил радио. Но нет – нарочито бодрый женский голос рекламировал холодильники. Терять время было нельзя, и я нажал на газ.