«Никогда во всех семи мирах творения Аллаха не жила женщина, которая была бы достойна коснуться тени ног Зобейды. Брат мой! – как одеяние она бело-золотая; как время года – весна; как цветок – персидский жасмин; по разговору – соловей; как духи – мускус, смешанный с амброй и сандалом; как существо – воплощённая любовь».

Итак, письмо, сегодня пожелтевшее, хрупкое и жалкое от старости, занимает несколько страниц. Поэтому неудивительно, что слава Зобейды распространилась по всему Востоку, как порох под искрой, и что нашлось много претендентов на ее маленькую, хорошенькую ручку – не говоря уже о великом королевстве, которое она должна была унаследовать после смерти своего отца, – и, главным образом, о трёх самых могущественных монархах Азии, прибывших в страну ради сватовства к прекрасной Зобейде.

Первым из них был Чам Шенг, принц монголов, король Хошо, губернатор Вах-Ху и священного острова Вак, хан Золотой Орды, хан Серебряной Орды, который прослеживал свое происхождение по прямой линии до Чингиз-хана, великого завоевателя из Центрально-Азиатской равнины, и который подмял под свою твердую пяту весь Север и Восток, от озера Байкал до Пекина, от замёрзших арктических тундр до влажного, малярийного тепла рисовых полей Тонкина.

Вторым был Халаф Мазур Насир-уд-дин Надир-хан Кули-хан Дурани, принц и король Персии, шах-ин-шах Хорасана и Азербайджана, хан кызылбашей и Внешних татар, вождь мусульман-шиитов, Вечно Победоносный Лев Аллаха, Завоеватель России и Германии, а также до самого Одера, Воин за веру ислама, Превосходящий всех казаков и потомок пророка Мухаммеда.

Третьим был Бхартари-хари Виджрамукут, принц Индостана и Юга от Гималаев до мыса Коморин, потомок Ганеши, слоноголового Бога Мудрости, со стороны отца и со стороны матери – немного скромнее – потомок незаконного союза между Пламенем и Луной.

Все трое должны были прибыть в Багдад завтра; поэтому рабы, слуги, мажордомы и евнухи халифского дворца суетились, суетились, кричали, метались, потели, ругались и взывали к Аллаху в лихорадке приготовлений к приезду знатных гостей; и в Багдаде стоял громкий шум у внешних ворот города:

– Открывай! Открой нам, о Страж Стен! Мы – носильщики, доставившие редкие блюда и еще более редкие вина для завтрашнего пиршества!

* * *

Ахмед услышал шум и повернулся к Птице Зла.

– Иди-ка сюда, о древний и вонючий попугай моего сердца! – сказал он, взбираясь по веревочной лестнице, которая вела к устью заброшенного колодца.

– Куда едем?

– Во дворец!

– Во дворец?

– Да, – ответил Багдадский Вор. – Давно и сильно желал я увидеть его – изнутри. Держу пари, там есть добыча, достойная моих ловких пальцев и хитрого ума.

– Несомненно! Но они тебя не впустят!»

– Они могут!

– Каким образом?

– У меня есть идея, Птица Зла! – И когда тот начал спрашивать и спорить с ним, отрезал: – У меня сейчас нет времени объяснять. Пошли. И не забудь свой чёрный плащ из верблюжьей шерсти.

– Сегодня не холодно.

– Я знаю. Но нам понадобится плащ.

– Зачем?

– Подожди и сам всё увидишь, о сын нетерпеливого отца.

Они выскочили из колодца, побежали по улице и сразу же за углом догнали замыкающую процессию носильщиков, которая двигалась по широкой, обсаженной деревьями аллее к дворцу халифа. Их были сотни и сотни. Большинство из них были гигантскими, сливового цвета, кудрявыми, татуированными рабами из Центральной Африки, и они шагали неутомимой поступью, покачивая бедрами и вытягивая свои длинные туловища, балансируя узлами, тюками, корзинами и кувшинами на своих крепких задах, с арабскими надсмотрщиками, бегущими сбоку процессии и погоняющими отстающих плетками из сыромятной кожи с узлами. В конце аллеи, окруженный огромным садом, утопающим в цветах, замыкал панораму грандиозный дворец, словно огромная печать из мрамора и гранита. Поднимаясь высоко ровными ярусами, изгибаясь внутрь, как залив тьмы, запруженный каменным изгибом зубчатых, похожих на крылья гигантского орла стен, устремляясь на Север и Юг двумя гранитными башнями кубической формы, увенчанными лесом башенок, шпилей и куполов, он спускался за горизонт смелой лавиной квадратной, фантастически раскрашенной каменной кладки. Внешние ворота были перекрыты – довольно прозрачной, но прочной, почти неразрывной сеткой из плотно сплетённых железных и серебряных цепей, которые с грохотом опустились в свои пазы, когда капитан стражей ворот увидел приближающихся носильщиков и сделал знак своим вооруженным помощникам в тюрбанах.

Носильщики входили поодиночке, по двое и по трое. Последним был высокий негр, который нес глиняный кувшин, наполненный золотистым, пахнущим цветами вином Шираза. Но – подождите! – тут появился ещё один носильщик. Он был не негр, а гибкий молодой араб, голый по пояс, ноги прикрыты шелковыми мешковатыми бриджами, а на голове он нёс приземистый сверток, скрытый чёрным плащом из верблюжьей шерсти.

Как только мужчина собрался переступить порог, узкие глаза капитана превратились в щелочки. Он быстро подал знак своим помощникам, которые подняли дверь на цепочке.

– Впустите меня! – потребовал молодой носильщик. – Немедленно впусти!

– Нет, нет! – засмеялся рыжебородый пузатый капитан. – Нет, нет, моя умная базарная гончая!

«Впусти меня!» – повторил другой. «Впусти меня, о огромная гора свиного мяса. Я привезу сто килограммов Драгоценного бухарского винограда для завтрашнего пира!»

Капитан снова рассмеялся.

– Душа моей души, – насмешливо заяви он, – этот твой виноград – ну очень любопытный виноград! Узрите! Его глазки двигаются – как будто они живые! Хайах! Хайя! – поднимая копье и протыкая связку, которая вслед за этим извивалась, пищала, громко визжала —виноградные гроздья с человеческим голосом! Действительно, драгоценный виноград! Самый чудесный и уникальный виноград, созданный Аллахом!

– Тьфу! – Багдадский Вор с отвращением сплюнул. Он уронил сверток, который, когда плащ из верблюжьей шерсти упал, обнажил Птицу Зла, энергично потирающего свои бедра в том месте, где они ударились о тротуар, и громко вопящего.

– Мой дорогой, – беззлобно продолжал капитан, – дворец халифа – не самое подходящее место для грабителей.

– Как ты смеешь…

– Я вижу это в твоих глазах, – прервал его другой. – Это веселые глаза – да! Приятные глаза – да, да! Но не честные глаза! И поэтому, – последовало загадочное предупреждение, – будь любезен подумать о судьбе осла!

– Какого осла, о негодяй с толстым брюхом?

– Осла, который путешествовал за границу в поисках рогов – и потерял свои уши! Берегись, мой друг! Весь день за этим местом наблюдают солдаты халифа. И всю ночь – смотри! – он указал сквозь железную сетку двери. – Ты видишь эти ловушки, эти углубления, гроты и клетки? В них обитают стражи ночи: полосатые тигры-людоеды из Бенгалии, нубийские львы с черной гривой и длиннорукие гориллы с собачьими зубами из дальних лесов! Берегись, моя умная базарная гончая!

– Это была твоя вина, Птица Зла! – Когда капитан ушел, Ахмед повернулся к своему другу. – Почему ты пошевелился, как только я переступил порог?

– Я ничего не мог с собой поделать! Меня укусила блоха!

– А теперь мул лягнёт тебя! – Ахмед поднял правую ногу.

Птица-Зла быстро отпрянула в сторону.

– Подожди! Подожди! – взмолился он. – Подожди до вечера! Тогда мы полезем на стены!

– Невозможно, дуралей! Они слишком крутые!

– Ты забыл о волшебной веревке!

– Правильно – клянусь ногтями ног Пророка! Сегодня вечером с помощью волшебной веревки.

И вот, когда наступила ночь, сомкнувшаяся над головой, как непрозрачный купол из темно-зеленого нефрита, инкрустированный мерцающей сетью звезд, когда она опустилась на спящий Багдад глухой, закупоривающей пеленой тишины, Ахмед и Птица Зла спокойно продолжили свой путь. Волшебная веревка была намотана на левую руку вора. Они добрались до дворца. Он вонзался в тёмный шатёр небес фантастическими пурпурными очертаниями, пронизанными тут и там, где рабы все еще выполняли какую-то позднюю работу, сверкающими карандашами света. Они остановились в тени внешней стены, которая на высоте полусотни метров была увенчана искусной балюстрадой из резного, филигранного розового мрамора. Они подождали, прислушивались, затаив дыхание. Они могли слышать, как капитан ночного дозора совершает обход, когда ночь достигла полуночи, равномерный топот обутых в сапоги ног дозорных, слабый треск стали, свист изогнутых сабель, скребущих по каменным плитам. Звуки стихли вдали. Послышались и другие звуки – голоса диких зверей, охранявших дворец, рыскавших и крадущихся по саду: вибрирующее рычание львов, начинающееся глубоким басом и заканчивающееся пронзительным, режущим дискантом; злобное шипение и фырчание, как у огромных кошек, огромных рыжих бенгальских тигров; чириканье и свист – нелепый контраст с их размерами – длинноруких горилл.

Ахмед размотал веревку.

– Звери и ятаганы охраняют Дворец. Ты сможешь это сделать? – прошептал Птица-Зла.

– Запросто.

– Но… львы и тигры?..

– За внешней стеной – я заметил это сегодня днем – на расстоянии нескольких футов находится вторая стена, широкий выступ с дверью. Оказавшись на вершине внешней стены, я могу перепрыгнуть на выступ и одурачить этих диких питомцев. Затем – через дверь, а в остальном я буду полагаться на свой нюх, свои пальцы и свою удачу.

– Да защитит тебя Единый Аллах! – благочестиво пробормотал Птица Зла.

– Аллах? Ба! – усмехнулся Багдадский Вор. – Лишь моя собственная сила и ум защитят меня! Подожди здесь, о древний козел моей души. В течение часа я вернусь с королевским выкупом, спрятанным в этих шальварах.

Он подбросил веревку в воздух и произнёс тайное слово. Веревка повиновалась. Она стояла прямо, как струна или спущенный сверху канат. Минуту спустя, перебирая руками, Ахмед оказался на вершине внешней стены. Он посмотрел вниз, в плоские изумрудно-зеленые глаза тигра, который притаился внизу, размахивая хвостом из стороны в сторону и, несомненно, думая, что это поздний ужин, уготованный ему самой Судьбой. Затем, измерив глазами расстояние до уступа, Ахмед одурачил и тигра, и Судьбу, перепрыгнув через него – аккуратно, гибко и безопасно. Он открыл дверь, ведущую на карниз, и оказался в пустом зале. Так, тихо, осторожно, на босых, бесшумных ногах, он шёл по комнатам, залам и покоям. Все они были пусты и безжизненны. В некоторых покоях под потолками грубыми, контрастными цветами горели лампы, другие едва отсвечивали тусклыми, мрачными бликами, сливавшимися друг с другом. Он шёл всё дальше по коридорам, поддерживаемым колоннами, капители которых были выполнены в форме подвесных лотосов или увенчивались фантастическими фгурами, вырезанными в виде всадников или воинов верхом на слонах.

Наконец он вошёл в большую продолговатую комнату. Здесь не было никакой мебели, кроме высокой курильницы для благовоний на витой золотой подставке, испускающей спирали ароматного, переливчатого дыма, нескольких больших, окованных железом сундуков и шкатулок, и обилия шелковых подушек, на которых лежали три огромных дворцовых евнуха, одетых в желтую ткань, и храпевших достаточно громко, чтобы разбудить мертвеца.

По зуду собственных ладоней, а также по виду сундуков и шкатулок Багдадский Вор понял, что попал в сокровищницу халифа. И пока трое евнухов продолжали спать сном праведников и грешных, он подкрался к одному из сундуков; обнаружил, что он заперт; более того, обнаружил, что ключ от него был так плотно прикреплен к одной из поясных шалей евнуха, что его невозможно было снять затем, мягко, медленно, дюйм за дюймом, он передвигал сундук по полу до тех пор, пока, не разбудив спящего, сумел вставить ключ в замок.

Он повернул его. Замок открылся. Вор поднял крышку, посмотрел и подавил крик радостного возбуждения. Ибо там, в сверкающей куче, были собраны драгоценные камни со всех уголков Азии: яшма из Пенджаба, рубины из Бирмы, бирюза из Тибета, звёздчатые сапфиры и александриты с Цейлона, безупречные изумруды из Афганистана, пурпурные аметисты из Татарии, белый хрусталь из Малва, оникс из Персии, зеленый нефрит и белый нефрит из Амоя и Туркестана, гранаты из Бунделькханда, красные кораллы с Сокотры, жемчуг из Рамешварама, лазурит из Джафры, желтые бриллианты из Пунаха, розовые бриллианты из Хайдарабада, фиолетовые бриллианты из Кафиристана, черный агат с огненными прожилками из Динбулпора.

«Если бы только мои штаны были достаточно велики, чтобы вместить их всех! – подумал Багдадский Вор. – Что же мне взять в первую очередь?»

И только он решил начать с великолепной нитки равномерно подобранного черного жемчуга, он уже держал ее в руке, как вдруг сел и прислушался. Ибо не очень далеко он услышал жалобные, минорные ритмы однострунной монгольской лютни; и высокий, мягкий голос, напевающий монгольскую песню:

…

«В пагоде изысканной чистоты

я каждый день слышу звон-звон

драгоценных камней нефритового пояса

моей потерянной любви.

Глядя из резного широкого окна

пагоды изысканной чистоты,

я вижу, как незапятнанные воды моего горя

Текут мрачными волнами.

…

Я вижу рассеянное облако

моей монгольской родины

Над шпилем пагоды изысканной чистоты

И диких гусей Татарии,

летящих над речными дюнами …»

…