Он стал просить, чтобы его на часок отпустили с работы позвонить по телефону начальнику. Его отпустили. Он рассказал начальнику о своем желании. Начальник разрешил ему пойти в больницу и дать кожу для Саши Коновалова.
Из окна машины Нонна с удивлением наблюдала, как спешащие на работу мюнхенцы, студенты, дети с ранцами за плечами останавливались и подолгу стояли на тротуарах перед пустой дорогой только потому, что на противоположной стороне изображение шагающего человека было красным.
– У нас бы не выдержали, побежали! – сказала Нонна.
– …Нонна потом, сначала свет-трава, – вслух повторил он. – Нонна потом, сначала практика… Нонна потом, сначала экзамены… и так всегда…
Он почувствовал, что соскучился по ней. Представил себе ее большие лучистые глаза, с откровенным обожанием глядящие на него.
Великая держава! И прежде была великая, и теперь. А просторы какие! Боже ты мой, какие просторы! Вы не представляете себе, господин. От Бреста до Владивостока – двенадцать суток в поезде.
Она могла только сказать, что Москва прекрасна. И что, конечно, ни Берлин, который она видела, правда, только из поезда, ни Мюнхен не возможно сравнить с Москвой.
Он понимал, что не случайно эта умная девушка спрашивала его, мог ли бы он жить в Америке или в Англии… Она-то, наверно, не сумеет жить вдали от своей страны.
Осень. Грустная осень. Как ни пытаются художники опоэтизировать ее, все равно это конец тепла, света, ярких красок, ласкающих глаз. Небо хмурое, злое. Мокрые дома и дороги. Нудный шорох неумолкающего дождя.
Дома у Александры Антоновны почти ежедневно шли репетиции. Ее дом, ее библиотека и даже ее заработная плата были отданы ученикам. Книги и деньги она давала по первой просьбе, оставляя за собой право требовать их назад в обещанный срок. Не полагаясь на свою память и тем более на память студентов, она заносила фамилии должников в записную книжечку. И когда она вынимала из сумки эту известную всему курсу книжечку в зеленой обложке, некоторые студенты с артистическим искусством ретировались за дверь.