Цитаты из книги «Даже если ты меня ненавидишь»

– Слушаю, Игорь Саныч, – отвечает Данте, поставив на громкую. – Нормально у вас все? – интересуется знакомый с детства голос. – Да, – сухо отвечает Дан. – Ты помнишь, что к десяти Ами должна быть дома? – строго спрашивает дядя Игорь. – Помню. – На лицо Данте ложится тень, он напрягается так, что на шее выступают вены и жилы, а скулы становятся острее. – Подвези Ами к Ледовому где-то в двадцать один тридцать. Ее заберет мой охранник и из руки в руки передаст родителям, чтобы ты там не светился у дома, если не хочешь добавить себе еще проблем, конечно, – строго инструктирует Калинин. – Мне ее к левому мужику в тачку надо посадить? – рычит Дан. – Не к левому, а к моему доверенному. Позвонишь, я дам подтверждение, что это он. Устраивает? – В голосе дяди Игоря слышится смешок.

На его шее нервно пульсирует крупная вена, а в серых глазах холодный металл превращается в настоящую стихию. Еще вчера я лишь фантазировала о том, что он вдруг еще раз окажется так близко, а сегодня сама ураганом влетела в его жизнь и могу касаться. Мне страшно и стыдно за свой поступок, ведь приличные девушки точно не вешаются на парней сами, но Данте за эти несколько дней каким-то непостижимым образом стал очень много для меня значить. Он стал важной частью моей жизни, распланированной на годы вперед. Той самой, хулиганской, спонтанной, которой точно не было в планах семьи. Он стал предвкушением чего-то хорошего. Стал необходимостью.

Ами молчит. Она точно не готова сейчас никому ничего обещать. Наклоняется, поднимает грязного медведя и сама совсем не случайно наступает на собственную тетрадку. Значит, я все понял правильно. Слишком личное… Забираю ее с собой в машину и, дав по газам, сразу гоню в сторону выезда из города. Как пьяный от футболки, пропитанной ее слезами, от запаха, наполняющего машину, от того, что Огонек здесь. Сама пришла! Ко мне! Затылок обжигает, короткий ежик волос встает дыбом. И нет никакого плана, как быть дальше. Есть понимание, что я больше не смогу держаться на расстоянии. Должен. Мать его, обязан! Но не смогу.

Калинин возвращается к нам. – Данте, твой рабочий день на сегодня закончен, – неожиданно объявляет Игорь Саныч. – К десяти Амалия должна вернуться домой. Тронешь, – показываем мне кулак, – я тебе сам яйца отстрелю, – понижает голос. – Не трону, – обещаю ему. Да куда, блин?! Че я, дебил, что ли? Не вижу, куда влип по те самые яйца? – Ты не расплатишься со мной, Данте, – усмехается Калинин. – Я уже понял, Игорь Саныч. Спасибо. По поводу его неожиданной щедрости мы тоже пообщаемся позже. Такие люди ничего не делают просто так. Нужен я ему. Хрен знает зачем. Не говорит пока, но задницей чую, будет удивлять.

Да хер же я отпущу теперь! Но куда я ее? Потом буду думать. Сейчас в башке такая каша и сердце не дает дышать, пытаясь проломить ребра и упасть прямиком в ее ладони. Представляю, как светлый, теплый Огонек испугается этому скукоженному, почерневшему уродцу, в котором из хорошего разве что она и пара мальчишек, будущее которых еще можно спасти.

– Нет! – взвизгивает Огонек. – Не отдавай меня, – шепчет, обнимая меня чуть выше пояса штанов. И дышится еще труднее от ее доверчивости, хрупкости, такой трогательной близости. Я в мурашках весь, будто ко мне впервые прикоснулась девушка.

Тело реагирует быстрее головы. Укутав обеими руками дрожащего Огонька, поднимаю ее над землей и заношу за угол, закрывая собой и жалея, что у меня нет крыльев, которыми можно было бы ее укрыть. Она рыдает в голос, уткнувшись в меня носом. Челюсти сводит от злости. Нам под ноги в слякоть падает порванная тетрадка и розовый медведь с надорванным ухом. Что делают эти суки с хрупкой девочкой?! На ней реально нет брони. У меня ощущение, что она голая, и я нахожу позу, в которой получается еще хотя бы немного прикрыть Огонька собой. Ами же не знает меня. Я чужой. Свидания через стекло и мелкие подарки не считаются. Я могу оказаться чудовищем. Фак! Да я и есть самое настоящее чудовище, но Огонек доверяет мне свои слезы. Что? Что, мать его, надо было с ней сделать, чтобы она к левому мужику за помощью побежала?! Меня бомбит так, что накрапывающий дождь и противная сырость перестают иметь какое-либо значение. Мир сужается до нее одной – моей маленькой девочки, моего Огонька, которого надо защищать. Клянусь, я пытался держаться на расстоянии. Это было бы правильно. Но она уже здесь. Я держу ее в своих руках, ощущая то самое солнце в груди, которое включается, как лампочка, только рядом с ней. – Тихо, тихо, Огонек. Я рядом. – Одеревеневшими от напряжения пальцами веду по ее мягким рыжим волосам. Она еще сильнее вжимается в меня, и я снова обнимаю ее обеими руками. – Держу. Я держу тебя, маленькая.

Выскакиваю на тротуар, следом на дорогу. Наступаю в лужу. Брызги от моих ботинок летят во все стороны, наверняка пачкая джинсы и даже плащ, который я так и не успела снять. У дома Калинина стоит большая машина. Из нее что-то выгружают. В желании быстро спрятаться, я несусь мимо грузчиков и со всей силы врезаюсь в глыбу с самыми сильными в мире руками. – Забери меня, – умоляю татуированного Дракона, все еще ничего не видя перед собой. Я его чувствую. Тепло, запах, мощное сердце, бьющееся за грудными мышцами. – З-забери м-меня, – повторяю, стуча зубами, – пожалуйста…

Отлипнув от стекла, наношу мазь от синяков на переносицу и под глаза, а сама улыбаюсь. Ругаю себя и все равно улыбаюсь. Во мне все сильнее растет противоречащее любой разумной логике ощущение – ОН у меня есть. Этот большой, татуированный Дракон. Когда он появляется в зоне видимости, я перестаю чувствовать себя одинокой. Данте словно приучает меня к себе, заманивает, привязывает, и я не хочу сопротивляться, я хочу спрятаться в его крепких руках и слушать глубокий, низкий голос.

Огонек – первое, что приходит в голову при виде яркой девочки с длинными рыжими волосами. Ну и символичненько с учетом случившегося пожара. Женщина с высокомерно поджатыми губами и медью в собранных в «ракушку» волосах грубо толкает ее в спину, подгоняя в сторону неприличных размеров особняка. Огонек все же успевает оглянуться. Украдкой улыбается, наверное, даже сама не заметив, как это произошло, а я прямо в груди ловлю мощнейший приступ эйфории, будто мне туда ударило солнце. Веду плечами от крайне необычных ощущение и прилипаю лбом к стеклу.