«Попробуй-ка сам написать на бумаге, что за час только перед тем с величайшим успехом болтал, и увидишь, что половина мыслей твоих или пошлость, или бессмыслица»

Алексей Писемский

«Мещане»

«Исследователь часто не больше воспринимает само произведение и духовный мир, выраженный в нём, чем червь, точащий пергамент, в котором оно представлено»

Михаил Стеблин-Каменский

«Мир саги»

© А. Р. Ибрагимов, 2024

Введение

«…Всё равно, где бы ни воевать, только бы воевать, потому что неприлично благородному человеку быть без битвы»

Николай Гоголь

«Тарас Бульба»

Великий эпос Древней Индии «Махабхарата» в своей основе относится к классической героической поэзии, при этом содержит элементы и стадиально более ранних архаических песней, и позднего дидактического эпоса. В соответствии с преобладанием в памятнике «слоя» героической классики, основу сюжета составляет династическая борьба двух групп принцев-кузенов, Пандавов и Кауравов, а центральное место в эпопее занимают четыре батальные книги, обстоятельно, поединок за поединком, живописующие кровавую восемнадцатидневную битву армий Пандавов и Кауравов на Курукшетре – поле их общего предка Куру. Кроме того, батальным книгам VI–IX, носящим имена полководцев армии Кауравов («Бхишма-», «Дрона-», «Карна-» и «Шальяпарва»), предшествует книга V о вполне безнадёжных усилиях разрешить конфликт методами дипломатии и замечательно плодотворной подготовке к боевым действиям («Удьйогапарва» или Книга о старании). За батальными следуют книга X об истреблении остатков уцелевшего воинства победителей («Сауптикапарва» или Книга о нападении на спящих) и книга XI об оплакивании павших героев и заупокойных ритуалах («Стрипарва» или Книга о жёнах). В результате в общей сложности с сюжетообразующей битвой непосредственно связаны книги V–XI.

И помимо центрального события – столкновения двух огромных армий – в эпопее, в соответствии с каноном героической поэзии, нет недостатка в воинских свершениях героев, от изолированных поединков до массовых сражений, и от подвигов героического детства до богатырского сватовства, похищения красавиц и борьбы со сверхъестественными существами. Подобными событиями насыщены I–IV, XIV и XVI книги.

Следует упомянуть и другую составляющую сказания. Дидактический эпос также занимает важное место в «Махабхарате», будучи представлен обильными назидательными отступлениями, рассеянными по большинству книг и особенно многочисленными в III книге («Араньякапарва» или Книга лесная), а также двумя полностью посвящёнными наставлениям и весьма объёмными XII и XIII книгами («Шантипарва» или Книга об умиротворении и «Анушасанапарва» или Книга о предписании). Всё же, несмотря на отменно важную роль дидактики (эта роль будет нами рассматриваема по мере надобности), героическая поэзия, как указано выше, доминирует в «Махабхарате», формируя её событийную канву. Как и следует ожидать от героического эпоса, и протагонистами, и антагонистами древнеиндийского сказания оказываются персонажи, смысл своего существования усматривающие в совершении ратных подвигов. Поэтому и самооценка героев, и их оценка другими персонажами и самим сказанием (вот где нам пригодятся дидактические отступления), в значительной мере основаны на их воинской доблести и чести, то есть следовании правилам сословной этики индийского воина – дхарме кшатрия. А на оценках ратных свершений во всех эпических традициях зиждется худая или добрая слава каждого героя: «…Он отрубил головы, пролил кровь, получил награду, достиг славы» («Песнь о том, как сын Казан-бека Уруз-бек был взят в плен». «Книга моего деда Коркута». М.-Л. 1962) (курсив наш – А. И.).

Все без исключения эпические герои заботятся о своей славе, как прижизненной, так и посмертной. Более того, обретение славы является главной целью их жизни. Но индийская эпическая традиция, в отличие от большинства других, помимо воинской доблести, уделяет сугубое внимание этическим проблемам (e.g., позволительно ли в сражении использовать трансгендера в качестве живого щита? греховно ли убийство почтенных наставников и близких родичей?). Освещению и толкованию этических норм, в том числе, в непосредственной связи с действиями героев, служат адресованные древней аудитории дидактические компоненты сказания. А перед современным читателем индийского эпоса встаёт вопрос: вносит ли исключительное значение, придаваемое этике, коррективы в интегральную оценку героев «Махабхараты»?

Следует признать, что в героической поэзии проблема этики персонажей традиционно мало занимает поэта и аудиторию, а при необходимости решается весьма просто и бывает представлена наглядно: лагерю благородных героев противопоставлены во всех отношениях отталкивающие враги (Иран – Туран «Шахнаме»; Русь – всевозможные «поганые» Киевских былин; защитники «милой Франции» – басурмане французских жест о Роланде или Гильоме Оранжском; киргизы – калмыки «Манаса», армянские герои – арабы «Давида Сасунского»). «Махабхарата» от этой схемы отклоняется. Разумеется, нам известны и другие героические сказания, лишённые простой и явной оппозиции «лагерь правых – лагерь дурных». Самым известным примером такого рода является «Илиада»: определить, на чьей стороне находятся симпатии Гомера, представляется затруднительным. При этом беспристрастность Гомера всеобъемлюща и распространяется не только на стороны конфликта в целом (данаи – тевкры), но и на индивидуальных героев обоих лагерей: их благородство за исключением единичных карикатурных фигур или безымянных «подлых» ратников сомнению не подвергается.

Представленная в «Махабхарате» картина явственно сложнее. На первый взгляд, сказание не оставляет сомнений в злокозненности агрессивных интриганов-Кауравов как фратрии и в благородстве невинных жертв их козней, Пандавов, а следовательно, и в правоте всего лагеря сторонников Пандавов: «Величественный мудрец» (биологический дед Пандавов и Кауравов Вьяса, которому приписывается авторство «Махабхараты» – А. И.) «рассказал… о честности Пандавов и о злых кознях сыновей Дхритараштры», – спешит сообщить поэт в первой же главе эпопеи. [Возможно, на взгляд современной аудитории с благородством протагонистов дело обстоит не совсем благополучно. Когда пятеро Пандавов с матерью хотят тайно спастись из дома, имеющего быть подожжённым коварными Кауравами – сыновьями царя Дхритараштры, – они ничтоже сумняшеся оставляют в пламени заснувшую семью из пяти юношей и их матери, чтобы обнаруженные на пепелище обугленные останки убедили врагов в их (Пандавов) гибели. В оправдании находчивые герои не нуждаются: сгоревшие сами зашли к ним за подаянием, да ещё напились пьяными, и к тому же происходят из лесного племени нишадов, одним словом – жалкие варвары. Таким образом, с точки зрения сказания и его целевой безупречно арийской аудитории ничего предосудительного благородные Пандавы и их праведная мать в данном случае не совершили. Для полноты картины заметим, что и поджог учинили сами Пандавы, не дождавшись исполнения плана коварными оппонентами].

Но, помимо основной оппозиции Пандавы – Кауравы, в составе каждого из двух враждебных станов можно обнаружить смесь героев, одни из которых на взгляд читателя (отвлечёмся пока от мнения сказания) привержены благородству, другие – низости. Более того, по ходу действия образ героя может претерпевать превращения, так что в результате удивительной чересполосицы деяний витязи, утвердившиеся было в амплуа благородных, в чрезвычайных обстоятельствах оказываются способны на предосудительные поступки, а аттестованные сказанием как злодеи порой способны на морализаторские сентенции и благородные порывы. Правда, в этом случае сказание демонстрирует известную асимметрию: если среди персонажей, которым в качестве modus operandi предписано злодейство, из своего амплуа выпадают очень немногие и только изредка, то герои, имеющие характерные задатки и приметы благородных, отличаются известной лёгкостью в соблюдении как этических норм своей варны, так и общечеловеческих.

Здесь необходимо сделать краткое отступление, чтобы напомнить: говоря о благородстве, мы не имеем в виду воинскую доблесть per se. так как проявлять доблесть в схватке могут и вполне отрицательные персонажи. Для дальнейших рассуждений чёткое различение качеств благородства и доблести эпического героя представляет первостепенную важность. Для пояснения обратимся к двум широко известным примерам.

Хаген «Песни о Нибелунгах» доблестно сражается и героически гибнет в составе делегации бургундов, которых коварно заманили в королевство гуннов и атаковали превосходящими силами. При этом тот же Хаген злодейски убил Зигфрида: спрятал меч и лук доверявшего ему героя и поразил его копьем в спину (!), когда тот наклонился над ручьем:

 
«Отнёс подальше Хаген меч Зигфрида и лук,
Схватил копьё героя…
Как только Зигфрид воду рукою зачерпнул,
Бургунд, нацелясь в крестик, копьё в него метнул»
 

(«Песнь о Нибелунгах» XVI, 980–981. Л. 1972).

Во французском эпосе граф Ганелон – доблестный воин и самоотверженный посол императора франков Карла Великого, рискующий жизнью на поле боя и на переговорах в столице сарацин Сарагосе:

 
«Пока тобой, мой меч, я препоясан,
Наш император про меня не скажет,
Что смерть один я принял в чуждом крае:
Со мной погибнут лучшие из мавров»
 

(«Песнь о Роланде» XXXIV, 446–449. Л. 1964).

Но ради мести ненавистному пасынку графу Роланду Ганелон оказывается способен на предательский сговор с королём мавров, приведший, как и планировал предатель, к гибели Роланда со всем его отрядом:

 
«Во Францию пусть возвратится Карл,
А позади оставит арьергард,
Отдаст его Роланду под начал.
…Они погибнут, в том ручаюсь вам»
 

(там же XLIII, 573–577).

Итак, коварные интриги (Хаген выведывает у доверчивой Кримхильды уязвимое место Зигфрида и планирует убийство), предательство (Ганелон вступает в тайный сговор с маврами), в общем, очевидно неприглядные поступки эпических героев, способных на доблесть на поле боя, не являются чем-то исключительным. Иными словами, отрицательные персонажи не обязательно предстают карикатурными завистниками, как Унферт «Беовульфа», жалкими болтунами, подобными Терситу «Илиады», трусами и пьяницами, вроде Тибо и Эстурми «Песни о Гильоме Оранжском»; они могут быть отважными и лихими бойцами. Здесь необходима очередная оговорка: мы относим героев к разряду отрицательных, если они находятся в оппозиции протагонистам, что проявляется в коварных действиях или, по терминологии Владимира Проппа, в актах вредительства. При этом героический эпос, за исключением «Махабхараты», по преимуществу воздерживается от прямой оценки поведения героев; данная тема будет подробно рассмотрена в своё время.

Несмотря на указанную сдержанность сказаний, их аудитория не заблуждается в том, что ни Хаген, ни Ганелон, ни другие подобные им персонажи, несмотря на их воинскую доблесть, к благородным витязям сказаниями не относятся. С другой стороны, для героев, помещённых традицией в разряд благородных (Роланд, Зигфрид, Ахилл, Кухулин, Добрыня, Алпамыш), скверные поступки совершенно невообразимы; важно, что жестокость, даже чрезмерная [e.g., «зверский героизм» Ахилла (воспользуемся терминологией А. Ф. Лосева)], героической поэзией к предосудительным формам поведения не относится. Кроме того, извинительное исключение могут составлять мелкие хитрости, невинные с точки зрения сугубо воинской этики: великий испанский герой Сид жульнически подсовывает бургосцам Рахилю и Иуде два сундука с песком под видом золота и под этот «залог» берёт у доверившихся его честному слову ростовщиков ссуду для содержания своего отряда («Изгнание Сида» 9. «Песнь о Сиде» М.-Л. 1959). Важно, что в затее героя нет корысти, а аудитория знает: хитрость вынужденная, и после успешного похода ссуда заимодавцам будет выплачена.

«Махабхарата» необычна не только в «распределении» доблести и праведности между протагонистами и антагонистами, но и в изображении благородного героя: на откровенно скверные поступки оказывается способен Арджуна – основной претендент на звание первого, то есть во многих отношениях образцового витязя сказания. Но, может быть, современный читатель относит к предосудительным поступки, которые для исполнителей и слушателей эпоса таковыми не являлись? Или ускользающие от нашего внимания обстоятельства способны внести коррективы в оценку поведения персонажей? Или слушателей и составителей героических песней, включая древнеиндийские, занимала вовсе не этика героев (рассмотрение которой могло быть привнесено брахманами-поздними редакторами эпоса), но сверхчеловеческий размах, то есть неслыханность их деяний – неважно, прекрасных или ужасающих? В любом случае, кажущаяся амбивалентность «Махабхараты» в освещении этики главного героя выглядит весьма необычно именно для щекотливой в вопросах морали индийской традиции и потому заслуживает внимательного рассмотрения и добросовестной попытки объяснения.

С целью разобрать и объяснить особенности отношения древнеиндийского эпоса к главному герою мы подробно исследуем образ Арджуны, среднего из пяти братьев Пандавов и, по ряду признаков, первого витязя сказания. Для выявления общих черт и закономерностей поведения благородного эпического героя мы не ограничимся Арджуной, но по мере надобности будем привлекать для рассматрения образы других воителей «Махабхараты», а также сопоставлять Арджуну с эпическими героями вне анализируемого памятника. Для перехода к обобщениям потребуется предварительное изложение фактов биографии героя, на которые мы предполагаем опираться в своих рассуждениях. В связи с этим основой предлагаемой книги послужит жизнеописание Арджуны, сопровождаемое анализом его образа. Жизнеописание героя будет в значительной мере следовать основному сюжету сказания – лишь изредка нарушая его хронологию, – так как Арджуна является центральным участником большинства его важнейших событий. Кроме того, в ряде случаев мы будем отклоняться от дедуктивного способа (т. е. формулирования выводов на основе приведённых фактов): чтобы облегчить задачу читателю, мы можем заранее предлагать некоторые обобщения, которые затем постараемся обосновать.

Здесь уместным будет ещё одно предуведомление. Излагая речи и события жизни героев, мы планируем преимущественно прибегать к цитатам, а не к собственному пересказу, по двум причинам. Во-первых, перефразируя Гальфрида Монмутского, не «довольствуясь деревенским слогом и собственным пером», автор предпочитает, где возможно, использовать яркий и отточенный текст академического русского перевода памятника, выполненного блестящей плеядой советских/российских санскритологов. Во-вторых, постоянные обращения к тексту памятника предназначены убедить читателя, что автор не слишком вольно толкует образы и мотивы поведения персонажей.

При цитировании «Махабхараты» римскими цифрами обозначены номера книг, арабскими – номера глав; где возможно, указаны номера шлок, набранные арабскими цифрами курсивом. Книга снабжена составленными автором генеалогическими схемами представителей нескольких поколений Лунной династии и некоторых сюжетно связанных с ними семейств, а также списком использованной литературы. Заботясь об удобстве читателя, автор не стал исключать некоторое перекрывание с материалом других своих книг о «Махабхарате», так как читатель данной книги не обязан иметь перед собой предыдущие.

Источником текста «Махабхараты» нам послужил её академический русский перевод, основанный на критическом издании санскритского текста (г. Пуна, Индия, 1927–1966 гг.). Из-за отсутствия как русского, так и современного английского академических переводов XII и XIII книг «Махабхараты» (за исключением доступных в сети первых семи глав первой части XII книги в переводе С. Л. Невелевой и третьей части XII книги в переводе Б. Л. Смирнова на русский, а также всей первой части – в переводе Дж. Фитцджеральда на английский языки) автор был вынужден прибегать к устаревшему английскому переводу Гангули 1883-96 гг.; следует отметить возможность расхождений санскритского текста в основе переводов Гангули и Смирнова с текстом критического издания. Аналогично, из-за отсутствия авторитетного русского перевода «Хариванши» («Родословие Хари», то есть Кришны), которую принято считать XIX (дополнительной) книгой Махабхараты, автор использовал её английской перевод. Кроме того, русский перевод другого великого древнеиндийского эпоса, «Рамаяны», ограничен I–III изданными книгами, так что в качестве источника IV–VII книг автор использовал академический английский перевод.