А. А. Жемчугов
Кому мы обязаны «Афганом»

К читателям

Афганская эпопея вроде бы исписана-переписана вдоль и поперек. Одних мемуаров – «вагон и маленькая тележка». Но ни в одной публикации нет внятного, однозначного ответа на вопрос: кому мы обязаны «афганом»?

На это еще в феврале 1999 года обратил внимание генерал-полковник К. В. Тоцкий в своей статье, опубликованной в журнале «Ветеран границы», № 1–2, 1999.

«Прошло десять лет с тех пор, как завершилась афганская война, война на земле Афганистана с участием наших воинов, – писал тогда директор Федеральной пограничной службы Российской Федерации. – Война, в определенной мере так и оставшаяся неясной, загадочной и таинственной. Не случайно ей давали так много скоропалительных определений – «неизвестная», «необъявленная» и т. д. Но все они остались не более как журналистскими, пропагандистскими приемами, так и не прижившись. А только «политическая» оценка войны, робкая, невнятная и с точки зрения нашего государственного интереса далеко не безупречная, не могла вобрать в себя ее истинного смысла»^[1].

…Восточная мудрость гласит: «Чтобы понять настоящее, нужно заглянуть в прошлое». Вот я и решил «заглянуть в прошлое», дабы постичь истинный смысл Афгана и наконец-то узнать, кому мы обязаны этой трагедией. Так родилось желание написать книгу. Она получилась такой, какой получилась.

Откровенный интерес к ней проявил академик Е. М. Примаков, по совету которого одна из глав книги претерпела существенные структурные изменения, а из прочих были устранены подмеченные им смысловые и стилистические погрешности и шероховатости.

Также положительно воспринял книгу бывший начальник советской внешней разведки Д. В. Шебаршин, который знает «афган» не понаслышке.

Теперь слово за вами, уважаемые читатели. Любой ваш вердикт будет принят с пониманием и благодарностью.

Автор

Введение. «Афган». У каждого свой и один на всех

Эта война отпечаталась в нашей отечественной истории нерусским словом «афган», коротким, всего из пяти букв, но очень емким.

Начавшись 27 декабря 1979 г. и закончившись 15 февраля 1989 г., она стала самой длительной войной в новой истории нашего отечества. «Десять кровавых лет» – так называют ее сами «афганцы».

«В общей сложности за эти годы в Афганистане побывало около 900 тысяч советских военнослужащих различных родов войск, – утверждает в своих мемуарах В. А. Крючков, один из творцов «афгана». – Их численность в отдельные периоды колебалась от 30 тысяч до не многим более 100 тысяч человек»^[2].

И у каждого был свой «афган».

А. А. Шахов, сапер, рядовой, за службу в Афганистане удостоен медали «За отвагу»:

«Мы, саперы, долго на одном месте не задерживались и видели всяких людей. Скажем, на боевых действиях все ведут себя примерно одинаково. Случись что с любым солдатом, ранили его или на мине подорвался, отношение только одно и реакция одна – помочь. А в остальном все обстояло, как в гражданской жизни. Только, пожалуй, раскрывались люди быстрее. Кто-то, скажем, писарем при штабе свои два года тихо-мирно просидел и раньше других домой поехал, потому что все время был на виду. Кто-то в полку пристраивался, как у нас говорили, к «общественной работе»: в казармах порядок наводить, стекло треснутое заменить, печку поправить. Кто-то на вещевом складе служил – двое из моего призыва, например, туда попали, так за полгода ни разу сапоги не надели, ходили в мягких тапочках, сытые, выспавшиеся.

Помню, направили нас вместе с разведвзводом в засаду. Ехать надо было на ночь глядя, решили попросить на складе хотя бы сухие пайки. Куда там – ни в какую не дают, все равно что в магазине за минуту перед закрытием… Конечно, и такая служба нужна, не хочу никого упрекать. Только если человеку это место не по душе, он и на другое мог попроситься. Были такие случаи, становилось ребятам рано или поздно совестно перед теми, кто ездит на боевые. Да и дома стыдно было рассказывать, что провел два года писарем или кладовщиком. Тут уже зависело от тебя самого.

Так же, на мой взгляд, обстояло дело и с офицерами. Многие, особенно те, кто воевал уже несколько лет, относились к нам хорошо. Солдат это ценить умеет. Но было ведь и такое: разведет командир полка рядовых по плацу, вызовет всех офицеров с прапорщиками к себе на середину и там часами с ними разбирается – изучает внешний вид, дает указания. Не торопится – подумаешь, солдаты ждут… Потом подойдет к нам и тоже «лекцию» читает. А жара под пятьдесят градусов, солнце жжет, с утра уже все мокрые. Весь полк стоит навытяжку, и офицеры тоже, и что тут поделаешь…

Были и такие, кто больше о наградах думал. Ордена и медали в основном получали честно. Но вот запомнился такой случай. Весной прошлого года, перед самым моим увольнением, пришел в одну роту новый командир. Уже объявлено, что скоро всей дивизии из Афганистана уходить, но когда именно – никто сказать не может, сколько еще будет боевых действий, неясно. А тому ротному нужно еще в курс своих дел войти. Отличиться хочется, только в бою никак не побывает. В это время командование полка дает указание – наградить троих самых отличившихся. Награждать было кого и за что, некоторые из ребят по многу раз подрывались, в засады попадали. Но ротный одного солдата из списка вычеркнул и вписал свою фамилию. Случайно увидел у него на постели этот листок замполит роты, на глазах у солдат скомкал и прямо ротному в лицо: «Не хочу, – говорит, – быть с вами в одной роте».

Не думаю, что мы стали какими-то особенными, отличными от других. Война, конечно, многое как бы упрощает. Там чувствуешь себя более или менее спокойно, когда под руками автомат, а рядом товарищ, который в случае чего тебя прикроет. Но потом, когда возвращаешься, это чувство быстро исчезает. Здесь все сложнее… В Афганистане случалось всякое – и в засады мы попадали, и на минах подрывались. И много было такого, что, казалось бы, скорее надо забыть. Но вычеркнуть из памяти эти годы мне не хотелось бы. Я научился, мне кажется, лучше видеть людей, оценивать их поступки, начал действительно понимать, что такое дружба, справедливость, что такое доверие. И главное, убедился, как много зависит от человека. Никакая организация и дисциплина не помогут, если с ним что-то неладно. Например, я как сапер точно знаю: многие из наших солдат подрывались на минах лишь потому, что после боевых действий их сразу отправляли в наряды, забывали дать им как следует отдохнуть, восстановиться не только физически, но и морально.

Мы научились иначе смотреть и на саму войну. Мои, например, представления о ней менялись резко. Когда нас призывали на службу, ни из газет, ни из телепередач нельзя было толком понять, что делается в Афганистане. Думал, прилечу, дадут нам по автомату, и сразу в окопы – и так все два года. Оказалось, ничего подобного, шли мы туда, совершенно не зная, с чем столкнемся. Видимо, надеялись, что поможем афганцам скорее наладить иную жизнь, чем та, к которой они привыкли. Мы ждали этого почти десять лет и, мне кажется, так и не дождались. Я много где побывал, и везде, кроме Кабула, картина примерно одна и та же: глинобитные хижины и лавки-дуканы, вокруг них и идет вся местная жизнь. Там, где мы в эту жизнь не вмешивались, отношения с населением были неплохие – правда, это только рядом с нашими частями. А попросят нас афганские власти отбить у неприятеля кишлак – отобьем, но гражданское население почти целиком убегает в горы, прячется по подземным колодцам, уходит в «зеленку», в заросли. Туда мы по возможности старались не забираться – и опасно, и, как правило, бесполезно. Вроде бы наступает тишина. Мы уходим – народ в кишлак возвращается, все там начинает идти по-прежнему. Через некоторое время местные власти опять просят помощи, мы снова занимаем кишлак, а жители оттуда опять разбегаются. И так по многу раз. В итоге нет ощущения нашего поражения, но и победы тоже. Как пришли, так и ушли»^[3].

С. Казакпаев, лейтенант, командовал ротой:

«За те два года, что я воевал в чужой стране, в 1983—1984-м, были убиты и скончались от ран, болезней 3789 наших ребят, из них 515 офицеров. Я был ничем не лучше их и мог бы разделить их участь. Повезло. Мне суждено было запомнить, запечатлеть в памяти навечно облик моей смерти – в бою, когда глаза ее смотрели на меня в упор, я даже видел, как душман убивает меня…

И по сей день каждая мелочь, каждое мгновение той ночи живет во мне, словно это было час назад.

Наш ротный командир, старший лейтенант Олег Бодров, месяц назад заболел брюшным тифом, и, казалось, сгинул в полевом госпитале, а я, исполняя его обязанности, командовал ротой.

С 22.00 мы ждали караван из Пакистана. По данным разведки, он должен был появиться сегодня ночью на дороге в ущелье, которую мы и оседлали… Я обошел солдат, в установленный на каждом автомате и пулемете прибор НСПУ осмотрел сектор обстрела и панораму местности каждого из подчиненных. Некоторым поменял позиции… Прилег, глядя на звезды. И вроде задремал, потому что очнулся от того, что кто-то тормошил меня:

– Товариш лейтенант, едут!

…Машин было шесть, впереди, мигая одной фарой, кажется, ехал мотоцикл. «Что ж, пропустим дозор, – решил я, – пусть живет мотоциклист. Открою огонь по первой машине».

Зачем-то посмотрел на часы: два часа…

Когда «мотоциклист» подъехал совсем близко, я понял: это никакой не мотоциклист, а автомобиль, он шел, освещая себе путь одной фарой. Размышлять уже не оставалось времени, и я, наскоро прицелившись, открыл огонь. В небо тут же взвились осветительные ракеты, стало бело как днем.

Я увидел, что однофарным автомобилем был японский «Семург» – машина, похожая на нашу «Волгу», только с кузовом. И понял, что попал в «Семург» наверняка. Он еще катился по дороге, но уже неуправляемый, не подчиненный воле «духа»…

Застрочил очередями АГС-17, гранаты начали хлопать среди разбегавшихся душманов. Кое-кто пытался отстреливаться. Но тщетно и недолго. Они не видели нас, а они – как на ладони.

Бой вскоре стал затихать.

– Прекратить огонь! – скомандовал я.

И ночь еще раз отступила перед залпом осветительных ракет, я осмотрел местность. В долине осталось пять машин, вокруг которых в разных позах лежали душманы. Шестая машина удалялась от засады на большой скорости, была уже недосягаема для пули.

Доложив комбату о результатах боя, собрал сержантов, поставил задачи… Через некоторое время на связь вновь вышел комбат:

– Казакпаев, я прошу тебя, глянь, что они везли в машинах…

– Селявин, Хайдаров, со мной! Пойдем вслепую, без света, только к первой машине, задача: собрать оружие и узнать, что в кузове…

По оврагу мы вышли к дороге. «Семург» стоял теперь перед нами метрах в десяти…

– Вперед!

У бампера приказал:

– Осмотрите правую сторону.

…Я шагнул в сторону дверцы пассажира. В ту же секунду увидел то, от чего вздрогнул сначала, а потом, словно голого, меня обдало колющим, пронзительным холодом. Из-за переднего колеса затравленно смотрели два блестящих глаза и ствол автомата. Никогда прежде не видел таких глаз: и ненависть, и страх, и ужас, и злорадство – все перемешалось в них. Вот сейчас, сейчас…

Помню, я успел еще подумать: «Это конец».

Душман надавил на курок, я совершенно отчетливо увидел это, показалось даже, что дернулся ствол автомата, но он …не выстрелил.

Сколько же это продолжалось? Потом мне казалось, что стоял на грани небытия и вечности. А в тот самый момент, когда я понял, что живу, и что теперь уже точно буду жить, выхватил из-под руки свой АКМ, нажал на спусковой крючок, и помимо моей воли палец словно прирос к нему. Автомат трясся в руках, пока в магазине от РПК не иссякли все патроны. И только тогда перевел дух…

Наверняка это был шок.

С оружием наготове возник из-за кузова Хайдаров.

– Вы что, товарищ лейтенант?

– Показалось.

– Снимайте ДШК и ящики, – приказал я, а сам стал быстро собирать оружие у лежащих вокруг «Семурга» мятежников.

Последним, к кому я подошел, был тот, в ком несколько минут назад таилась моя смерть. Я вытащил его из-под машины. Это был молодой бородатый мужчина, одетый в обычную афганскую одежду, поверх которой он был опоясан египетским подсумком, где плотно друг к другу лежали магазины и гранаты. На поясе – кобур. Мои пули прошли через подсумок в грудь душмана, пронзили обе его руки. Я машинально отстегнул ремень с кобурой и взял лежащий рядом автомат. Он был на взводе.

«Почему же он не выстрелил?» – подумал я, чувствуя, как вновь охватывает меня дрожь. Осмотрел оружие. Внешне оно выглядело нормально, я не сразу заметил маленькое отверстие на крышке ствольной коробки; отверстие было от 5,45-мм пули; может, я попал, когда стрелял из оврага, а может, кто-то из ребят – при первом обстреле.

«Вот что спасло мне жизнь», – понял я и словно вновь увидел направленное в лицо дуло автомата; меня трясло, как от холода, хотя было тепло, и даже душно…

…Потом там, в чужих горах, под чужим солнцем, я вспоминал часто этот свой бой, видел глаза своей смерти и лица улыбающихся парней в тельняшках на душманской фотографии. И думал: «А вот интересно, убьют меня, умру я, а мир останется таким же, люди такими же или жизнь остановится хотя бы на миг?»

И вот я выжил, не умер в госпитале от ран, вернулся и узнал, что мир не остался прежним, что люди по-другому теперь смотрят на многие вещи, что войну, на которой я воевал, объявили преступной и никому не нужной, что жизнь не задержалась ни на миг и что в чем-то ориентиры сместились, какие-то наши ценности распылились, а идеалы – отброшены»^[4].

В. Н. Сопряков, капитан первого ранга, в 1981–1982 гг. командовал отрядом специального назначения КГБ СССР «Каскад-3»:

«В апреле 1981 г. мне объявили, что моя просьба удовлетворена, и я командируюсь в Кабул сроком на девять месяцев. Вылет в афганскую столицу намечен на середину лета.

Предыдущий отряд «Каскад-2», на смену которому мы летели, пробыл в Афганистане полгода.

«Каскад» – это семь команд. Штаб отряда располагался в Кабуле, а его команды – в основных городах провинций под кодовыми названиями: «Карпаты» – в Герате, «Карпаты-1» – в Шиндандэ, «Тибет» – в Джелалабаде, «Кавказ» – в Кандагаре, «Алтай» – в Газни, «Север-1» – в Мазари-Шерифе, «Север-2» – в Кундузе.

У каждой команды и в кабульском штабе – своя бронетехника, автомашины, радиостанция.

Общая численность «каскадеров» – более 700 штыков.

Первейшая задача «Каскада» – обеспечение армейского командования разведывательными сведениями о готовящихся душманами диверсиях и терактах против советских войск и органов власти НДПА в Кабуле и на местах, о базах душманских формирований, складах оружия и боеприпасов, о путях доставки военного снаряжения и военной техники из Пакистана. Информация должна быть достоверной и упреждающей. Каждый день в 7 часов утра я докладывал ее на совещаниях, которые проводил генерал армии С. Ф. Ахромеев.

Об одном эпизоде я должен рассказать подробнее.

«Каскадер» Анатолий Зотов, сотрудник управления «С» ПГУ, мой сослуживец, получил от агента информацию о том, что в небольшом населенном пункте душманами